ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 28.03.2024
Просмотров: 28
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Но самое логическое доказательство предполагает некоторые высшие, общие посылки, которые не могут быть доказаны, – иначе доказательство, согласно Аристотелю, простиралось бы до бесконечности и не имело бы твердой точки опоры: это – высшие посылки или начала каждой науки, которые лежат в ее основании и не могут быть доказаны. Такие начала познаются разумом непосредственно. К числу этих непосредственных начал разумной логики относится закон противоречия, аксиомы математики. Затем другие, не подлежащие доказательству начала суть некоторые обобщенные данные опыта, служащие частным основанием отдельных наук например, сумма астрономических наблюдений), служащая основанием для наших астрономических знаний . Таким образом, все посредствуемое знание предполагает знание непосредственное или такое, которое не может быть опосредствовано дедуктивным путем. Как общие начала, из которых исходит доказательство, так и те фактические данные, к которым они прилагаются, должны быть известны нам без доказательства. И как явления познаются нами путем восприятий, так и в нашем разуме Аристотель признает способность непосредственного усмотрения общих начал.
Наряду с доказательством выводным стоит индукция .Посредством наведения могут быть добыты общие посылки, из которых может исходить научное, логическое доказательство. Но индукция приводит лишь к вероятности, а не к безусловной достоверности, ибо для безусловно-доказательной индукции требовалось бы знание всех единичных случаев. Так как подобное совершенно всеохватывающее наблюдение всех частных случаев невозможно, то Аристотель иногда, по примеру Сократа, упрощает индуктивный прием: он полагает в основание наведения некоторые предположения – ἔνδοξα, имеющие за себя авторитет знаменитых философов или большинства, и затем сравнивает, сопоставляет их между собою, разбирает, критикует эти мнения, чтобы таким путем добиться положительных результатов. Перед каждым исследованием Аристотель указывает все трудности вопроса, приводит все противоположные различные мнения; он с замечательным искусством владеет этим критическим приемом.
Но самое логическое «наведение» Аристотеля еще носит следы своего диалектического происхождения: это еще далеко не то систематическое обобщение опыта и наблюдения, которое мы находим в современной индуктивной науке. Техника индукции выработалась вместе с техникой эксперимента. Античная мысль не настолько освободилась от природы, не настолько приобрела независимости от внешних явлений, чтобы «вопрошать природу» путем систематического эксперимента. Она более наблюдала, чем испытывала ее. Аристотель – превосходный наблюдатель, но его наведение сводится в лучшем случае лишь к диалектической проверке наблюдений.
Таким образом, логика Аристотеля является орудием, которым он хотел пользоваться для философского познания. λόγιχὴ, логика, как учение о научном познании, есть собственно не часть философии, а ее «Органон», как впоследствии школа окрестила сочинения Аристотеля на тему логики. В основании этой чисто формальной логики лежит чисто философское представление Аристотеля о природе человеческого познания.
Диалектика
Аристотелевская диалектика имеет дело прежде всего и главным образом с вероятностным, а не необходимым (в отличие от Платона) типом знания, и это относится как к исходным посылкам, так и к основывающимся на них выводам.
Определяя характер тех и других, Аристотель пишет: «Сначала пусть будет определено, что такое диалектическая посылка и что такое диалектическая проблема. Нельзя считать диалектической всякую посылку, которую никто не считает истинной, и не выставить проблему, ясную для всех или для большинства. Одна не представляет трудностей, со второй же никто не согласится. Поэтому диалектическая посылка есть такой вопрос, который представляется вероятным либо всем, либо большинству, либо мудрым, а из последних — либо всем, либо большинству, либо наиболее сведущим, и не идет при этом вразрез с мнением. Ведь в том, что вероятно, согласятся с мудрым, если это не будет противоречить мнениям большинства. К диалектическим посылкам относится и все, что подобно вероятному, что отрицает противоположное вероятному, и все воззрения в соответствии с изобретенными людьми искусствами».
Диалектику как логику вероятностного знания (знание этого типа присуще прежде всего творческим, продуктивным наукам, а среди последних — в первую очередь искусствам) Аристотель строго отличает от аналитики — логики безусловно достоверного, необходимого знания, посылки и следствия которой носят безусловно достоверный и в этом смысле необходимый характер, с одной стороны, и от софистики, имеющей дело не с подлинным знанием, а лишь с обманчивой видимостью последнего, — с другой. Как справедливо отмечает в этой связи А. Ф. Лосев, для Аристотеля «на одном полюсе существует мир чистой очевидности и необходимости, погруженный в истинное бытие, а на другом полюсе — мир чистой видимости и пустоты, совершенно лишенный какого бы то ни было содержания и порожденный, мы бы сказали теперь, особенностями языка как знаковой системы. Между этими двумя противоположными областями лежит область содержательной вероятности. К этой области, как мы уже видели раньше, и принадлежит искусство» . Эти три области вслед за Аристотелем можно назвать (истинным, необходимым) знанием, мнением и видимостью.
Необходимое знание, подлинная наука и неразрывно связанная с ней аналитика как логика безусловно необходимых выводов из абсолютно достоверных посылок имеют дело с вещами необходимо сущими, которые не могут по своей природе быть иными. В отличие от необходимого знания мнение и связанная с ним диалектика как логика вероятностного знания имеют дело с вещами, которые реально существуют, однако могут быть и иными. «Некоторые [предметы], — пишет Аристотель, — истинны и существуют, но могут быть и иными. Ясно поэтому, что о них нет науки. В противном случае то, что не может быть иначе, было бы [тождественно] с тем, что может быть иначе. Но [с такими вещами] не [имеет дела] ни ум (ибо под умом я понимаю начало науки), ни недоказуемое знание, ибо последнее есть принятие неопосредствованной посылки. Но истинны и ум, и наука, и мнение, и все то, что утверждается на их основании. Вот почему остается [признать], что мнение бывает о том, что истинно или ложно, но может быть и иначе. А это и есть принятие неопосредствованной и не необходимой посылки. И это соответствует действительности, ибо мнение есть нечто непостоянное, и такова его природа; кроме того, ни один [человек] не считает, что он имеет [только] мнение, когда считает, что нечто не может быть иначе, а считает [тогда], что знает. Когда же [он думает], что [вещь именно] такова, но что она может быть также другой, тогда ничто не мешает, чтобы он имел мнение, так что о таких [вещах] будет мнение, а наука — о необходимом» [цит. по: 163, т. 4, с. 252].
Согласно Аристотелю, как в области точного знания, науки, так и в области мнения, вероятностного, а не необходимого знания, мы в одинаковой мере используем силлогизмы (доказательства), поскольку «и тот, кто знает, и тот, кто имеет мнение, следуют через средние [термины], пока оба не достигают неопосредствованных [положений]». Однако при этом имеется важное различие, а именно: в случае аналитических, строго научных (необходимых по своему характеру) рассуждений мы полагаем, что они рассматривают предмет в его сущности; в случае же диалектических, вероятностных рассуждений у нас нет абсолютной уверенности (а лишь вероятность), что наши рассуждения рассматривают предмет в его сущности, следовательно, наше знание не имеет в этом смысле абсолютного, безусловного характера, хотя оно и притязает с определенной мерой вероятности на высказывание истины относительно рассматриваемого предмета. «Если, — пишет Аристотель, — тот, [кто обладает научным знанием], знает, то и тот, кто имеет мнение, также знает, ибо можно иметь мнение как о том, что есть, так и о том, почему [что-нибудь] есть, и это и есть средний [термин]. Если же будут так предполагать, что с тем, что не может быть иначе, дело обстоит так же, как с определениями, посредством которых ведутся доказательства, то будут [уже] иметь не мнение, а знание; если же [предположить], что нечто истинно, но не [предположить], что оно присуще [данному предмету] по сущности и виду, то имеется истинное мнение, но не знание».
Диалектику Аристотель отличает и от софистики, логики видимого, обманчивого знания, имеющей дело не с самими вещами, а лишь с их видимостью. Характеризуя сущность софистики, он пишет: «В споре мы не приводим самые вещи, но вместо вещей пользуемся обозначающими их словами. При этом мы полагаем, что то, что получается на словах, получается также и на деле, подобно тому как если бы мы считали [товар] при помощи счетных костей. Но здесь совсем другое. Ведь имена ограничены, и ограничено количество понятий, число же явлений действительности безгранично. Поэтому одно и то же понятие и одно и то же слово должны обозначать множество вещей... По этой причине и по другим, о которых мы скажем ниже, бывают выводы и опровержения, которые лишь кажутся выводами и опровержениями, а на деле таковыми не являются. Поскольку же есть люди, которым важнее казаться мудрыми, чем быть мудрыми и такими не казаться (поскольку софистика, будучи похожа на мудрость, ею не является, и софист получает выгоду от кажущейся мудрости, а не от настоящей), то ясно, что они должны производить видимый эффект мудрости, а не на самом деле практиковать ее, не показывая это вовне».
Рассматривая вопрос о сущности диалектики Аристотеля, нельзя обойти вниманием вопрос о ее соотношении с диалектикой Платона. На наш взгляд, это соотношение можно охарактеризовать следующим образом. С одной стороны, аристотелевская концепция диалектики сохраняет существенную преемственность с концепцией Платона, а с другой — в ней выявляются важные отличия от платоновской позиции.
Преемственность аристотелевской трактовки диалектики с платоновской точкой зрения заключается по меньшей мере в следующих двух отношениях. Во-первых, подобно Платону Аристотель квалифицирует диалектику как всеобщую и вместе с тем фундаментальную философскую науку, имеющую своей главной задачей обсуждение начал, принципов других, «частных» наук, а также исследование общих условий доказательств и опровержений в области последних. Во-вторых, Аристотель принимает платоновскую трактовку диалектики как метода обсуждения всякого рассматриваемого предмета с двух взаимоисключающих точек зрения, поскольку у Аристотеля диалектик принимает во внимание и анализирует аргументы и посылки двух противоположных спорящих сторон, а задача диалектики заключается не просто в том, чтобы выиграть спор сам по себе, а в том, чтобы установить возможную в пределах данного способа исследования истину, истинное мнение. В этом смысле Аристотель сходным с Платоном образом отличает диалектику от софистики, ведущей спор ради самого спора, ради достижения в нем победы любыми средствами, невзирая на то, как соотносится результат спора (то или иное обосновываемое положение) с содержанием самого предмета рассмотрения.
Расхождения же аристотелевской трактовки диалектики с платоновской заключаются в следующем. Во-первых, диалектика у Аристотеля хотя и выступает в качестве общего и фундаментального (исследующего основания других наук) философского метода, однако все же не является всеобщим, как у Платона, методом философского исследования, поскольку наряду с диалектикой Аристотель устанавливает другую общую логическую науку — аналитику, трактующую о принципах и формах доказательств, используемых в точных науках. Во-вторых, если, по Платону, диалектика имеет дело с необходимым знанием, то, согласно Аристотелю, диалектика имеет дело с вероятностным знанием, тогда как необходимое, аподиктическое знание входит в круг проблем аналитики. Можно было бы, далее, задаться вопросом: в силу каких именно причин Аристотель вынужден был трансформировать платоновскую концепцию диалектики, на наш взгляд, более близкую ; к классическому пониманию этого предмета? Однако рассмотрение этого важного и заслуживающего внимания вопроса увело бы нас слишком далеко в сторону от непосредственного предмета нашего исследования.
Подводя итоги рассмотрению аристотелевской классификации : наук, необходимо отметить следующее. В целом эта классификация явилась существеннейшим итогом всего предыдущего развития специально-научного и философского познания. Как справедливо отмечал Г. Александров, «Аристотель мог опираться в своих выводах и классификации наук на все области знания, развившиеся в Греции в классическую эпоху». Этому способствовало создание Стагиритом крупнейшего научного учреждения того времени — Ликея, объединившего виднейших ученых Греции того времени, таких, как Теофраст с Лесбоса, автор знаменитых «Мнений физиков», основатель ботаники, Евдем с Родоса, автор первой «Истории математики», Стратон из Лампсака, — крупнейший античный естествоиспытатель, Дикеарх из Мессены, изучавший греческие «политии», и др.
