ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.03.2024
Просмотров: 9
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Враждебная Мюрату историческая традиция порождена не столько памфлетами эпохи Реставрации, которые компрометирует тенденциозность и склонность к преувеличениям, сколько нелестными высказываниями Наполеона на Святой Елене, скрупулезно зафиксированными Ласказом в его «Мемориале» — одной из самых читаемых книг, посвященных данному периоду.
Наполеон представлял Мюрата «не имеющим ни рассудительности, ни крепких убеждений, ни твердого характера». Он взваливал на него ответственность за катастрофу 1814 года, называя его поведение «предательским». Кроме того, он утверждал, что Мюрат «предал» его и в 1815 году, напав на Австрию в нарушение его предначертаний. «Я бы призвал его к Ватерлоо, но французская армия была охвачена таким патриотизмом и столь высоким моральным духом, что она без отвращения и праведного гнева не потерпела бы присутствия того, кто, по ее мнению, предал и погубил Францию».
Основываясь на подобных суждениях, большинство биографических сочинений, посвященных Мюрату, дышат явной враждебностью к нему. Вероятно, никто не зашел столь далеко в своих антипатиях, как Фредерик Массон в «Наполеоне и его семействе». Полный решимости воспеть императора, он намеренно очернил его родственников. В разрыве между Наполеоном и неаполитанским королем он всю вину возложил на последнего. Вслед за Массоном такие авторы беллетризованных исторических сочинений, как Жан Люка-Дюбретон или Жюль Берто, навязали читающей публике образ разряженного, блистающего золотым шитьем субъекта с кольцами в ушах, слишком подверженного влиянию своей жены и не способного видеть дальше кончика собственной сабли. Даже и в более серьезной монографии — хорошо документированной работе «Мюрат, король неаполитанский», составленной посланником Гарнье, ему дается весьма двусмысленная оценка: «блистательный лев, но жалкий лис».
Напротив, романтиков Мюрат весьма привлекал; именно они много сделали для торжества позолоченного мифа. Бальзак в «Полковнике Шабере» вспоминает о его атаке под Эйлау; его могила навеяла Гюго сюжет знаменитой поэмы. Даже Стендаль, не слишком жаловавший маршалов, в «Жизни Анри Брюлара» говорит о «благородной душе» Мюрата. Бесшабашность и импозантная храбрость неаполитанского короля сделала его одним из главных действующих лиц шатобриановских «Замогильных записок». Все военные мемуаристы, даже недоброжелательно относившиеся к нему, не могли не упомянуть об этом его качестве. Жоб, занимавшийся иллюстрированием произведений, посвященных Наполеону, обессмертил маршала, изобразив его с саблей наголо во главе наступавших кавалеристов. Талант рисовальщика был столь велик, что отважный рубака под его рукой показался более реальным, нежели портрет Жерара или бюст Кановы. С этих пор Мюрат не переставал возбуждать народные симпатии. И не только во Франции, но и в Италии: его статуя высится перед фасадом королевского дворца в Неаполе рядом с монументами монархам, способствовавшим славе и процветанию города. Расстрелянный в 1815 году, он полвека спустя удостоился славы одного из героев Рисорджименто.
Здесь мы задались целью освободить образ Мюрата от легендарных наслоений, как возвеличивающих, так и порочащих его. Мы не преувеличиваем ни военных дарований, ни политической проницательности неаполитанского короля. Не вызывает сомнений, что он питал весьма далеко идущие амбиции и ради них нередко готов был пожертвовать всем. Патриот в 1793 году, он льстит Баррасу во время Директории, не оставляя вниманием и Бонапарта, а во время восстания в мае 1795 года он без угрызений совести приказывает стрелять картечью в изголодавшихся горожан. В момент государственного переворота 18 брюмера он не задумываясь покидает Барраса. Тираноубийца II года Республики, он без малейшего смущения принимает неаполитанскую корону. Во время развала Империи он думает прежде всего о том, как без потерь выйти из игры, и неоднократно пытается воплотить свою мечту о всеитальянской монархии, имея в виду прежде всего собственную выгоду. Какова была в действительности роль Каролины при всех этих резких поворотах политики? Что касается Фуше, несомненно, что и в 1808 и в 1813 году его советы вовлекали Мюрата в опасные предприятия.
Представляется, однако, что приговор Наполеона, вынесенный им Мюрату на острове Святой Елены, слишком суров. Без сомнения, Мюрат напрасно вступал в переговоры с Австрией, но он решился на них, лишь когда все казалось потерянным и ему хотелось спасти то, что еще можно было уберечь. Наполеон заблуждается, когда утверждает, что если бы Мюрат объединился с принцем Евгением, они вместе «могли бы преодолеть ущелья Тироля, спуститься в Германию и обрушиться на Вазель и прирейнские области, разбить и взять в плен тыловые части союзников и отсечь им все пути к отступлению во Франции». Неужели он в это действительно верил?
Конечно, нельзя отрицать, что в 1815 году Мюрат действовал слишком поспешно и в чисто личных целях. Однако неизвестно, в самом ли деле Колонна, эмиссар, посланный Наполеоном за несколько дней до отплытия с острова Эльба, был снабжен настолько исчерпывающими инструкциями, как это станет утверждать император на Святой Елене.
Зато с абсолютной очевидностью переписка Наполеона и Мюрата свидетельствует о жестокости императора в отношениях с собственным зятем, нескрываемом презрении к нему и отказе считаться с проблемами, с которыми король столкнулся сперва в Берге, а затем в Неаполе. Слишком частые замечания, унижающие достоинство Мюрата, могли повлиять на некоторые его решения, принятые скрепя сердце. А добросовестность многих ревностных сторонников Наполеона нередко внушает сомнение: они чересчур склонны перекладывать на Мюрата всю ответственность за каждый провал. Пример тому — подложное письмо императора от 29 марта 1808 года, включенное в «Мемориал», из коего следует, что единственным виновником восстания 2 мая был французский наместник в Мадриде. Начиная с расстрела герцога Энгиенского, Мюрата с легкостью делают ответственным за все ошибки имперского правления.
Зато с абсолютной очевидностью переписка Наполеона и Мюрата свидетельствует о жестокости императора в отношениях с собственным зятем, нескрываемом презрении к нему и отказе считаться с проблемами, с которыми король столкнулся сперва в Берге, а затем в Неаполе. Слишком частые замечания, унижающие достоинство Мюрата, могли повлиять на некоторые его решения, принятые скрепя сердце. А добросовестность многих ревностных сторонников Наполеона нередко внушает сомнение: они чересчур склонны перекладывать на Мюрата всю ответственность за каждый провал. Пример тому — подложное письмо императора от 29 марта 1808 года, включенное в «Мемориал», из коего следует, что единственным виновником восстания 2 мая был французский наместник в Мадриде. Начиная с расстрела герцога Энгиенского, Мюрата с легкостью делают ответственным за все ошибки имперского правления.
Сейчас, когда страсти улеглись и благодаря любезности принцев Луи, Наполеона и Иоахима, потомков Мюрата, все архивные документы без каких-либо ограничений предоставлены историкам — что, увы, является чрезвычайной редкостью, — зятя Наполеона можно судить со всем беспристрастием, изучая его деяния как солдата Республики, затем маршала Империи, великого герцога Берга и короля Неаполя. В «Мемориале» Наполеону захотелось выстроить параллель, лишь подчеркивающую его собственные преимущества. Однако, по крайней мере, в одном Мюрат его превосходил. Этот солдат, въезжавший победителем во все европейские столицы — Милан, Вену, Берлин, Варшаву, Мадрид, Москву, — задолго до Наполеона (который догадался об этом лишь на Святой Елене, где запоздало стал приписывать себе заслуги политика, способствовавшего национальному возрождению) понял, что одной лишь силой нельзя обновить Европу. Уже в Берге он обличает экономический эгоизм Франции, из-за которого в конечном счете немцы отвернутся от Наполеона. В Варшаве он в противовес Талейрану советует императору возродить польское королевство. Мадрид лишь усиливает его уверенность в том, что настала эра национально-освободительных движений. В России он пытается договориться с казаками. Но главная его заслуга в том, что ранее, нежели Гарибальди и Верди, он заговорил о единой и независимой Италии, привязанной к Франции династическими родственными связями. Такому видению Европы свойственны проницательность и благородство; здесь ключевыми идеями являются независимость и национальное возрождение, именно эти слова юный Мюрат впервые услышал в Париже на празднике Федерации 14 июля 1790 года. Он гораздо лучше Наполеона сумел воспользоваться ими, добывая себе трон.
Кто знает, если бы воплотились его мечты, Европа — еще до Наполеона III, но более реалистично и без прекраснодушной демагогии — может быть, стала бы единым целым, более прочным, нежели Великая Империя, и в будущем способным избежать не только революций 1830 и 1848 годов, но и катаклизмов 1914-го и 1940-го?
