Файл: Лев Николаевич Толстой Анна Каренина Мне отмщение, и аз воздам часть первая i.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.03.2024
Просмотров: 326
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Вронский умолял ее успокоиться и уверял, что нет призрака основания ее ревности, что он никогда не переставал и не перестанет любить ее, что он любит больше, чем прежде.
- Анна, за что так мучать себя и меня? - говорил он, целуя ее руки. В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его голосе и на руке своей чувствовала их влагу.
И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.
XXV
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и не было решено, едут ли они в понедельник, или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
- Я сейчас съезжу к maman, она может прислать мне деньги чрез Егорова. И завтра я готов ехать, - сказал он.
Как ни хорошо она была настроена, упоминание о поездке на дачу к матери кольнуло ее.
- Нет, я и сама не успею, - сказала она и тотчас же подумала: "Стало быть, можно было устроиться так, чтобы сделать, как я хотела". - Нет, как ты хотел, так и делай. Иди в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, - сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
Вронский ел свой бифстек, когда она вышла в столовую.
- Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, - сказала она, садясь подле него к своему кофею. - Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины, главное обои - кошмар. Я думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь еще лошадей?
- Нет, они поедут после нас. А ты куда-нибудь едешь?
- Я хотела съездить к Вильсон. Мне ей свезти платья. Так решительно завтра? - сказала она веселым голосом; но вдруг лицо ее изменилось.
Камердинер Вронского пришел спросить расписку на телеграмму из Петербурга. Ничего не было особенного в получении Вронским депеши, но он, как бы желая скрыть что-то от нее, сказал, что расписка в кабинете, и поспешно обратился к ней.
- Непременно завтра я все кончу.
- От кого депеша? - спросила она, не слушая его.
- От Стивы, - отвечал он неохотно.
- Отчего же ты не показал мне? Какая же может быть тайна между Стивой и мной?
Вронский воротил камердинера и велел принесть депешу.
- Я не хотел показывать потому, что Стива имеет страсть телеграфировать; что ж телеграфировать, когда ничто не решено?
- О разводе?
- Да, но он пишет: ничего еще не мог добиться. На днях обещал решительный ответ. Да вот прочти.
Дрожащими руками Анна взяла депешу и прочла то самое, что сказал Вронский. В конце еще было прибавлено: надежды мало, но я сделаю все возможное и невозможное.
- Я вчера сказала, что мне совершенно все равно, когда я получу и даже получу ли развод, - сказала она покраснев. - Не было никакой надобности скрывать от меня. "Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с женщинами", - подумала она.
- А Яшвин хотел приехать нынче утром с Войтовым, - сказал Вронский, - кажется, что он выиграл с Певцова все, и даже больше того, что тот может заплатить, - около шестидесяти тысяч.
- Нет, - сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, - почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что надо даже скрывать? Я сказала, что не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так же мало интересовался, как и я.
- Я интересуюсь потому, что люблю ясность, - сказал он.
- Ясность не в форме, а в любви, - сказала она, все более и более раздражаясь не словами, а тоном холодного спокойствия, с которым он говорил. - Для чего ты желаешь этого?
"Боже мой, опять о любви", - подумал он, морщась.
- Ведь ты знаешь для чего: для тебя и для детей, которые будут, - сказал он.
- Детей не будет.
- Это очень жалко, - сказал он.
- Тебе это нужно для детей, а обо мне ты не думаешь? - сказала она, совершенно забыв и не слыхав, что он сказал: "для тебя и для детей".
Вопрос о возможности иметь детей был давно спорный и раздражавший ее. Его желание иметь детей она объясняла себе тем, что он не дорожил ее красотой.
- Ах, я сказал: для тебя. Более всего для тебя, - морщась, точно от боли, повторил он, - потому что я уверен, что бо'льшая доля твоего раздражения происходит от неопределенности положения.
"Да, вот он перестал теперь притворяться, и видна вся его холодная ненависть ко мне", подумала она, не слушая его слов, но с ужасом вглядываясь в того холодного и жестокого судью, который, дразня ее, смотрел из его глаз.
- Причина не та, - сказала она, - и я даже не понимаю, как причиной моего, как ты называешь, раздражения может быть то, что я нахожусь совершенно в твоей власти. Какая же тут неопределенность положения? Напротив.
- Очень жалею, что ты не хочешь понять, - перебил он ее, с упорством желая высказать свою мысль, - неопределенность состоит в том, что тебе кажется, что я свободен.
- Насчет этого ты можешь быть совершенно спокоен, - сказала она и, отвернувшись от него, стала пить кофей.
Она подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков, она взглянула на него и по выражению его лица ясно поняла, что ему противны были рука, и жест, и звук, который она производила губами.
- Мне совершенно все равно, что думает твоя мать и как она хочет женить тебя, - сказала она, дрожащею рукой ставя чашку.
- Но мы не об этом говорим.
- Нет, об этом самом. И поверь, что для меня женщина без сердца, будь она старуха или не старуха, твоя мать или чужая, не интересна, и я ее знать не хочу.
- Анна, я прошу тебя не говорить неуважительно о моей матери.
- Женшина, которая не угадала сердцем, в чем лежат счастье и честь ее сына, у той нет сердца.
- Я повторяю свою просьбу не говорить неуважительно о матери, которую я уважаю, - сказал он, возвышая голос и строго глядя на нее.
Она не отвечала. Пристально глядя на него, на его лицо, руки, она вспоминала со всеми подробностями сцену вчерашнего примирения и его страстные ласки. "Эти, точно такие же ласки он расточал и будет и хочет расточать другим женщинам!" - думала она.
- Ты не любишь мать. Это все фразы, фразы и фразы!- с ненавистью глядя на него, сказала она.
- А если так, то надо...
- Надо решиться, и я решилась, - сказала она и хотела уйти, но в это время в комнату вошел Яшвин.
Анна поздоровалась с ним и остановилась.
Зачем, когда в душе у нее была буря и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же все, - она не знала; но, тотчас же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
- Ну, что ваше дело? получили долг? - спросила она Яшвина.
- Да ничего; кажется, что я не получу всего, а в середу надо ехать. А вы когда? - сказал Яшвин, жмурясь поглядывая на Вронского и, очевидно, догадываясь о происшедшей ссоре.
- Кажется, послезавтра, - сказал Вронский.
- Вы, впрочем, уже давно собираетесь.
- Но теперь уже решительно, - сказала Анна, глядя прямо в глаза Вронскому таким взглядом, который говорил ему, чтобы он и не думал о возмож- ности примирения.
- Неужели же вам не жалко этого несчастного Певцова? - продолжала она разговор с Яшвиным.
- Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое все состояние тут, - он показал на боковой карман, -и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится - тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
- Ну, а если бы вы были женаты, - сказала Анна, - каково бы вашей жене?
Яшвин засмеялся.
- Затем, видно, и не женился и никогда не собирался.
- А Гельсингфорс? - сказал Вронский, вступая в разговор, и взглянул на улыбнувшуюся Анну.
Встретив его взгляд, лицо Анны вдруг приняло холодно-строгое выражение, как будто она говорила ему: "Не забыто. Все то же".
- Неужели вы были влюблены? - сказала она Яшвину.
- О господи! сколько раз! Но, понимаете, одному можно сесть за карты, но так, чтобы всегда встать, когда придет время rendez-vous. А мне можно заниматься любовью, но так, чтобы вечером не опоздать к партии. Так я и устраиваю.
- Нет, я не про то спрашиваю, а про настоящее. - Она хотела сказать Гельсингфорс; но не хотела сказать слово, сказанное Вронским.
Приехал Войтов, покупавший жеребца; Анна встала и вышла из комнаты.
Пред тем как уезжать из дома, Вронский вошел к ней. Она хотела притвориться, что ищет что-нибудь на столе, но, устыдившись притворства, прямо взглянула ему в лицо холодным взглядом.
- Что вам надо? - cпросила она его по-французски.
- Взять аттестат на Гамбетту, я продал его, - сказал он таким тоном, который выражал яснее слов: "Объясняться мне некогда, и ни к чему не поведет".
"Я ни в чем не виноват пред нею, - думал он. - Если она хочет себя наказывать, tant pis pour elle". Но, выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло от состраданья к ней.
- Что, Анна? - спросил он.
- Я ничего, - отвечала она так же холодно и спокойно.
"А ничего, так tant pis", - подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова и она просила не входить к ней.