Файл: Джордан Питерсон 12 правил жизни противоядие от хаоса.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 20.03.2024
Просмотров: 225
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
уступчивы, и это лишает их независимости. Связанная с этим опасность может быть усилена повышенной невротичностью. Склонные к согласию люди пойдут с кем угодно, кто делает им предложение,
вместо того чтобы хотя бы иногда настаивать на собственном пути. И
так они теряют свой путь, становятся нерешительными и начинают слишком легко колебаться. Если их, к тому же, легко напугать или ранить, у них еще меньше причин действовать самостоятельно, ведь это подвергает их угрозе и опасности (по крайней мере в краткосрочной перспективе). Технически это путь к зависимому личностному расстройству
198
. Его можно считать полной противоположностью антисоциальному личностному расстройству, с таким набором черт, как склонность к нарушению правил в детстве и подростковом возрасте и склонность к криминалу во взрослом возрасте. Было бы прекрасно, если бы противоположностью преступнику был святой, но это не так.
Противоположность преступнику – это эдипова мать, тоже своего рода преступница.
Эдипова мать (отцы тоже могут играть такую роль, но это происходит сравнительно редко) говорит своему ребенку: «Я живу только для тебя». Она все делает для своих детей. Она завязывает им шнурки, нарезает еду на кусочки, позволяет забираться в постель к себе и своему партнеру слишком часто. Это хороший, бесконфликтный метод для избегания нежелаемого сексуального внимания. Эдипова мать заключает пакт с собой, своими детьми и с самим дьяволом.
Сделка такова: «Что бы ни случилось, не оставляйте меня. В ответ я все для вас сделаю. Взрослея, но не обретая зрелость, вы станете никчемными и ожесточенными, но вам никогда не придется брать на себя ответственность, и все, что вы делаете неправильно, всегда будет виной кого-то другого». Дети могут это принять или отвергнуть, у них есть некоторый выбор в этом вопросе.
Эдипова мать – это ведьма из истории про Гензеля и Гретель. У
этих детей в сказке новая мачеха. Она приказывает мужу бросить детей в лесу, поскольку наступил голод, и ей кажется, что они слишком много едят. Он подчиняется жене, отвозит детей глубоко в лес и оставляет на произвол судьбы. Скитаясь, голодая, страдая от одиночества, они вдруг сталкиваются с чудом – дом! И не просто дом, а сладкий дом,
пряничный домик! Человек не слишком заботливый, не слишком склонный к эмпатии, симпатии и взаимодействию может скептически
вместо того чтобы хотя бы иногда настаивать на собственном пути. И
так они теряют свой путь, становятся нерешительными и начинают слишком легко колебаться. Если их, к тому же, легко напугать или ранить, у них еще меньше причин действовать самостоятельно, ведь это подвергает их угрозе и опасности (по крайней мере в краткосрочной перспективе). Технически это путь к зависимому личностному расстройству
198
. Его можно считать полной противоположностью антисоциальному личностному расстройству, с таким набором черт, как склонность к нарушению правил в детстве и подростковом возрасте и склонность к криминалу во взрослом возрасте. Было бы прекрасно, если бы противоположностью преступнику был святой, но это не так.
Противоположность преступнику – это эдипова мать, тоже своего рода преступница.
Эдипова мать (отцы тоже могут играть такую роль, но это происходит сравнительно редко) говорит своему ребенку: «Я живу только для тебя». Она все делает для своих детей. Она завязывает им шнурки, нарезает еду на кусочки, позволяет забираться в постель к себе и своему партнеру слишком часто. Это хороший, бесконфликтный метод для избегания нежелаемого сексуального внимания. Эдипова мать заключает пакт с собой, своими детьми и с самим дьяволом.
Сделка такова: «Что бы ни случилось, не оставляйте меня. В ответ я все для вас сделаю. Взрослея, но не обретая зрелость, вы станете никчемными и ожесточенными, но вам никогда не придется брать на себя ответственность, и все, что вы делаете неправильно, всегда будет виной кого-то другого». Дети могут это принять или отвергнуть, у них есть некоторый выбор в этом вопросе.
Эдипова мать – это ведьма из истории про Гензеля и Гретель. У
этих детей в сказке новая мачеха. Она приказывает мужу бросить детей в лесу, поскольку наступил голод, и ей кажется, что они слишком много едят. Он подчиняется жене, отвозит детей глубоко в лес и оставляет на произвол судьбы. Скитаясь, голодая, страдая от одиночества, они вдруг сталкиваются с чудом – дом! И не просто дом, а сладкий дом,
пряничный домик! Человек не слишком заботливый, не слишком склонный к эмпатии, симпатии и взаимодействию может скептически
поинтересоваться: «Это ведь чересчур хорошо, чтобы быть правдой?»
Но дети слишком малы и слишком отчаялись. Внутри дома – добрая старая женщина, спасительница обезумевших детей, готовая и сказку рассказать, и носы вытереть; вся она – сплошная грудь и сплошные бедра, вся готова пожертвовать собой по любому их желанию, в любой момент. Она кормит детей всем, что они хотят, в любое время, и им никогда не нужно ничего делать. Но такое кормление пробуждает в ней аппетит. Она сажает Гензеля в клетку, чтобы кормить его еще более эффективно. Он обманывает ее, чтобы она думала, будто он остается худым, – подсовывает старую кость, когда женщина пытается проверить, достаточно ли у него сочные ножки. Она отчаивается ждать и растапливает печь, готовясь приготовить и съесть объект своей безумной заботы. Гретель, которую, по всей видимости, не удалось усыпить до состояния полного подчинения, выжидает момент, когда на нее не обращают внимания, и толкает добрую старую женщину в печь.
Дети убегают и воссоединяются со своим отцом, который полностью раскаялся в своих злодеяниях. В семье вроде этой самый лакомый кусочек ребенка – это его личность, и его всегда съедают первым.
Избыточная защита разрушает развивающуюся душу.
Ведьма в сказке про Гензеля и Гретель – это Ужасная мать, темная половина символической женственности. Будучи глубоко социальными по своей сути, мы склонны рассматривать мир как историю, герои которой – это мать, отец и дитя. Женское начало как целое – это неизвестная природа за пределами культуры, созидания и разрушения:
это защищающие руки матери и разрушительный элемент времени,
прекрасная девственница-мать и кикимора болотная.
Эту архетипическую сущность в конце XIX века шведский антрополог
Йоханн Якоб Бахофен спутал с объективной, исторической реальностью. Бахофен предположил, что человечество в своей истории прошло серию этапов развития. Грубо говоря, первой фазой (после несколько анархичного и хаотичного начала) была Das Mutterrecht
199
–
общество, в котором женщины занимали доминантные позиции власти,
уважения и чести, где правили полиамория и промискуитет и где отсутствовала любая определенность отцовства. Вторая, дионисийская фаза, была фазой перехода, во время которой изначальные матриархальные основы были перевернуты, и власть взяли мужчины.
Третья фаза, аполлонийская, все еще господствует и сегодня.
Но дети слишком малы и слишком отчаялись. Внутри дома – добрая старая женщина, спасительница обезумевших детей, готовая и сказку рассказать, и носы вытереть; вся она – сплошная грудь и сплошные бедра, вся готова пожертвовать собой по любому их желанию, в любой момент. Она кормит детей всем, что они хотят, в любое время, и им никогда не нужно ничего делать. Но такое кормление пробуждает в ней аппетит. Она сажает Гензеля в клетку, чтобы кормить его еще более эффективно. Он обманывает ее, чтобы она думала, будто он остается худым, – подсовывает старую кость, когда женщина пытается проверить, достаточно ли у него сочные ножки. Она отчаивается ждать и растапливает печь, готовясь приготовить и съесть объект своей безумной заботы. Гретель, которую, по всей видимости, не удалось усыпить до состояния полного подчинения, выжидает момент, когда на нее не обращают внимания, и толкает добрую старую женщину в печь.
Дети убегают и воссоединяются со своим отцом, который полностью раскаялся в своих злодеяниях. В семье вроде этой самый лакомый кусочек ребенка – это его личность, и его всегда съедают первым.
Избыточная защита разрушает развивающуюся душу.
Ведьма в сказке про Гензеля и Гретель – это Ужасная мать, темная половина символической женственности. Будучи глубоко социальными по своей сути, мы склонны рассматривать мир как историю, герои которой – это мать, отец и дитя. Женское начало как целое – это неизвестная природа за пределами культуры, созидания и разрушения:
это защищающие руки матери и разрушительный элемент времени,
прекрасная девственница-мать и кикимора болотная.
Эту архетипическую сущность в конце XIX века шведский антрополог
Йоханн Якоб Бахофен спутал с объективной, исторической реальностью. Бахофен предположил, что человечество в своей истории прошло серию этапов развития. Грубо говоря, первой фазой (после несколько анархичного и хаотичного начала) была Das Mutterrecht
199
–
общество, в котором женщины занимали доминантные позиции власти,
уважения и чести, где правили полиамория и промискуитет и где отсутствовала любая определенность отцовства. Вторая, дионисийская фаза, была фазой перехода, во время которой изначальные матриархальные основы были перевернуты, и власть взяли мужчины.
Третья фаза, аполлонийская, все еще господствует и сегодня.
Патриархат правит, и каждая женщина принадлежит одному мужчине.
Идеи Бахофена стали глубоко влиятельными в определенных кругах,
несмотря на отсутствие исторических доказательств. Например,
археолог Мария Гимбутас в 1980-е и 1990-е годы утверждала, что мирная культура, сконцентрированная на богине и женщине, некогда характеризовала неолитическую Европу
200
. Она считала, что эта культура была вытеснена и подавлена захватнической иерархической культурой воина, которая заложила основу современного общества.
Историк искусства Мерлин Стоун сделала такое же заявление в своей книге «Когда Бог был женщиной»
201
. Эта серия принципиально архетипических/мифологических идей стала краеугольным камнем для теологии женского движения и матриархальных исследований феминизма 1970-х годов.
Синтия Эллер, написавшая книгу с критикой этих идей – «Миф о доисторическом матриархате», – назвала подобную теологию
«облагораживающей ложью»
202
Карл Юнг столкнулся с идеями Бахофена об изначальном матриархате десятилетиями ранее. Но Юнг быстро понял, что прогресс развития, описанный швейцарским мыслителем, представлял собой скорее психологическую, а не историческую реальность. В мысли
Бахофена он видел тот же процесс проекции воображаемой фантазии на внешний мир, который привел к заселению космоса созвездиями и богами. В «Происхождении и развитии сознания»
203
и «Великой матери»
204
соратник Юнга Эрих Нойманн расширил анализ,
проделанный его коллегой. Нойманн отследил возникновение сознания,
символически маскулинного, и противопоставил его символически феминным, материальным (мать, матрица) источникам, встраивая теорию Фрейда об эдиповом родительстве в более широкую архетипическую модель. И для Нойманна, и для Юнга сознание всегда символически маскулинно, даже в женщинах, и стремится вверх, к свету. Его развитие болезненно, оно пробуждает тревогу, поскольку несет с собой осознание уязвимости и смерти. Оно постоянно подвергается искушению скатиться в зависимость и бессознательное и сбросить свое экзистенциальное бремя. В этом патологическом желании ему помогает все, что противостоит просветлению, выражению,
рациональности, самоопределению, силе и компетентности – все, что чрезмерно укрывает, а значит, душит и пожирает. Такая чрезмерная
защита – это кошмар эдиповой семьи Фрейда, который мы быстро превращаем в социальную политику.
Ужасная мать – древний символ. Он проявляет себя, к примеру, в форме Тиамат, в самой ранней записанной истории, которую мы восстановили, – в месопотамской «Энума Элиш». Тиамат – мать всех вещей, богов и людей. Это неизвестное, хаос, природа, которая порождает все формы. Но это также женское божество в образе дракона,
которое пытается уничтожить своих собственных детей, когда они беспечно убивают своего отца и пытаются жить на его останках.
Ужасная мать – дух беспечного бессознательного, что манит вечно борющийся дух осознанности и просвещения вниз, в защитные объятия подземного мира, напоминающие матку. Это ужас, испытываемый молодыми мужчинами перед привлекательными женщинами, которые есть сама природа; они вечно готовы отвергнуть мужчин на самом глубоком из возможных уровней. Ничто не поощряет застенчивость, не подрывает смелость, не укрепляет чувства нигилизма и ненависти больше, чем этот ужас, – разве что, возможно, слишком крепкие объятия слишком заботливой мамы.
Ужасная мать появляется во многих сказках и во многих историях для взрослых. В «Спящей красавице» это Злая Королева, сама темная природа – Малефисента по версии «Диснея». Король и королева,
родители принцессы Авроры, не пригласили ее, силу ночи, на крестины своей малышки-дочери. Таким образом они слишком укрывают дочку от разрушительной и опасной стороны реальности, предпочитая, чтобы она росла, не зная невзгод. И что они получают в награду? Достигнув половой зрелости, Аврора все еще бессознательна. Мужской дух, ее принц, это одновременно мужчина, который может спасти ее, оторвав от родителей, и ее собственное сознание, запертое в темницу махинациями темной стороны женственности. Когда принц исчезает и слишком сильно надавливает на Злую Королеву, она сама превращается в Дракона Хаоса. Символическая маскулинность побеждает ее с помощью веры и правды и находит принцессу, чьи глаза открывает с помощью поцелуя.
Можно возразить (и такие возражения уже были, например, в виде недавнего глубоко пропагандистского диснеевского мультфильма
«Холодное сердце»), что женщине не нужен мужчина, чтобы спасти ее.
Это может быть правдой, а может и не быть. Может быть, только
Ужасная мать – древний символ. Он проявляет себя, к примеру, в форме Тиамат, в самой ранней записанной истории, которую мы восстановили, – в месопотамской «Энума Элиш». Тиамат – мать всех вещей, богов и людей. Это неизвестное, хаос, природа, которая порождает все формы. Но это также женское божество в образе дракона,
которое пытается уничтожить своих собственных детей, когда они беспечно убивают своего отца и пытаются жить на его останках.
Ужасная мать – дух беспечного бессознательного, что манит вечно борющийся дух осознанности и просвещения вниз, в защитные объятия подземного мира, напоминающие матку. Это ужас, испытываемый молодыми мужчинами перед привлекательными женщинами, которые есть сама природа; они вечно готовы отвергнуть мужчин на самом глубоком из возможных уровней. Ничто не поощряет застенчивость, не подрывает смелость, не укрепляет чувства нигилизма и ненависти больше, чем этот ужас, – разве что, возможно, слишком крепкие объятия слишком заботливой мамы.
Ужасная мать появляется во многих сказках и во многих историях для взрослых. В «Спящей красавице» это Злая Королева, сама темная природа – Малефисента по версии «Диснея». Король и королева,
родители принцессы Авроры, не пригласили ее, силу ночи, на крестины своей малышки-дочери. Таким образом они слишком укрывают дочку от разрушительной и опасной стороны реальности, предпочитая, чтобы она росла, не зная невзгод. И что они получают в награду? Достигнув половой зрелости, Аврора все еще бессознательна. Мужской дух, ее принц, это одновременно мужчина, который может спасти ее, оторвав от родителей, и ее собственное сознание, запертое в темницу махинациями темной стороны женственности. Когда принц исчезает и слишком сильно надавливает на Злую Королеву, она сама превращается в Дракона Хаоса. Символическая маскулинность побеждает ее с помощью веры и правды и находит принцессу, чьи глаза открывает с помощью поцелуя.
Можно возразить (и такие возражения уже были, например, в виде недавнего глубоко пропагандистского диснеевского мультфильма
«Холодное сердце»), что женщине не нужен мужчина, чтобы спасти ее.
Это может быть правдой, а может и не быть. Может быть, только
женщина, которая хочет (или имеет) ребенка, нуждается в мужчине,
чтобы спасти ее, или, по крайней мере, поддержать ее и помочь ей. В
любом случае, женщине точно нужно сознание, чтобы быть спасенной,
и, как мы уже отмечали, сознание является символически маскулинным и было таковым с начала времен (в обличии порядка и Логоса, по принципу опосредования). Принц может быть любовником, а может быть собственной женской внимательной пробужденностью, ясностью видения, трезвой независимостью. Это маскулинные черты – и в реальности, и в символической плоскости, поскольку мужчины действительно в среднем обладают менее нежным разумом и меньшей склонностью к согласию, чем женщины, и менее подвержены тревожности и эмоциональной боли. Повторюсь еще раз: 1) это особенно верно для тех скандинавских стран, где были предприняты самые большие шаги к гендерному равенству и 2) различия эти не маленькие, согласно стандартам, по которым такие вещи измеряются.
Отношения между маскулинностью и сознанием также символически изображены в диснеевской «Русалочке». Героиня мультфильма, Ариэль, очень женственна, но в ней также силен дух независимости. Поэтому она любимица отца, хоть и является для него главным источником проблем. Ее отец Тритон – король,
представляющий известное – культуру и порядок (с намеком на угнетающего правителя и тирана). Поскольку порядку всегда противостоит хаос, у Тритона есть противница Урсула, осьминог с щупальцами – змея, горгона, гидра. Урсула находится в той же архетипической категории, что и дракон/королева Малефисента в
«Спящей красавице» (или завистливая старая королева в «Белоснежке»,
леди Тремейн в «Золушке», Красная Королева в «Алисе в Стране чудес», Круэлла де Вил в «101 далматинце», мадам Медуза в
«Спасателях» и матушка Готель в «Рапунцель: запутанная история»).
Ариэль хочет завязать романтические отношения с принцем Эриком,
которого она раньше спасла при кораблекрушении. Урсула хитрым образом втягивает Ариэль в свою игру: предлагает ей отдать свой голос в обмен на возможность три дня провести в образе обычной девушки.
Урсула прекрасно знает, что безголосая Ариэль не сможет установить отношения с принцем. Без своей способности говорить – без Логоса, без
Божественного Слова – она так и останется под водой, бессознательная,
навсегда. Ариэль действительно не удается создать союз с принцем
чтобы спасти ее, или, по крайней мере, поддержать ее и помочь ей. В
любом случае, женщине точно нужно сознание, чтобы быть спасенной,
и, как мы уже отмечали, сознание является символически маскулинным и было таковым с начала времен (в обличии порядка и Логоса, по принципу опосредования). Принц может быть любовником, а может быть собственной женской внимательной пробужденностью, ясностью видения, трезвой независимостью. Это маскулинные черты – и в реальности, и в символической плоскости, поскольку мужчины действительно в среднем обладают менее нежным разумом и меньшей склонностью к согласию, чем женщины, и менее подвержены тревожности и эмоциональной боли. Повторюсь еще раз: 1) это особенно верно для тех скандинавских стран, где были предприняты самые большие шаги к гендерному равенству и 2) различия эти не маленькие, согласно стандартам, по которым такие вещи измеряются.
Отношения между маскулинностью и сознанием также символически изображены в диснеевской «Русалочке». Героиня мультфильма, Ариэль, очень женственна, но в ней также силен дух независимости. Поэтому она любимица отца, хоть и является для него главным источником проблем. Ее отец Тритон – король,
представляющий известное – культуру и порядок (с намеком на угнетающего правителя и тирана). Поскольку порядку всегда противостоит хаос, у Тритона есть противница Урсула, осьминог с щупальцами – змея, горгона, гидра. Урсула находится в той же архетипической категории, что и дракон/королева Малефисента в
«Спящей красавице» (или завистливая старая королева в «Белоснежке»,
леди Тремейн в «Золушке», Красная Королева в «Алисе в Стране чудес», Круэлла де Вил в «101 далматинце», мадам Медуза в
«Спасателях» и матушка Готель в «Рапунцель: запутанная история»).
Ариэль хочет завязать романтические отношения с принцем Эриком,
которого она раньше спасла при кораблекрушении. Урсула хитрым образом втягивает Ариэль в свою игру: предлагает ей отдать свой голос в обмен на возможность три дня провести в образе обычной девушки.
Урсула прекрасно знает, что безголосая Ариэль не сможет установить отношения с принцем. Без своей способности говорить – без Логоса, без
Божественного Слова – она так и останется под водой, бессознательная,
навсегда. Ариэль действительно не удается создать союз с принцем
Эриком, Урсула крадет ее душу и помещает в огромную коллекцию ссохшихся и искаженных полусуществ, надежно защищенных ее женскими милостями. Когда появляется король Тритон и требует вернуть ему дочь, Урсула делает ему ужасное предложение: он может занять место Ариэль. Конечно, устранение Мудрого Короля (который,
повторим еще раз, являет собой доброжелательную сторону патриархата) было в коварных планах Урсулы все это время. Ариэль на свободе, но Тритон теперь низведен до жалкой тени своего прошлого
«я». А еще важнее, что у Урсулы теперь волшебный трезубец Тритона,
источник его богоподобной силы. К счастью для всех заинтересованных лиц, кроме Урсулы, принц Эрик возвращается и отвлекает злую королеву с помощью гарпуна. Это дает Ариэль возможность наброситься на Урсулу, которая в ответ вырастает до чудовищных размеров – так же, как и Малефисента, злая королева из «Спящей красавицы». Урсула создает огромный шторм и поднимает целую флотилию затонувших кораблей со дна океана. Когда она готовится убить Ариэль, Эрик берет на себя руководство разрушенным кораблем и таранит ее сломанным бушпритом. Тритон и другие пленные души освобождены. Помолодевший Тритон превращает свою дочь в человека,
чтобы она могла остаться с Эриком.
Такие истории утверждают, что женщина, чтобы стать совершенной, должна сформировать взаимоотношение с маскулинным сознанием и противостоять ужасному миру (который иногда проявляет себя изначально в форме слишком явно присутствующей матери).
Настоящий мужчина может ей помочь в этом до определенной степени,
но для всех заинтересованных лиц лучше, чтобы никто не был слишком зависимым.
Однажды, когда я был ребенком, я играл на улице в софтбол с друзьями. Команды были смешанными – мальчики и девочки. Мы были достаточно большими, чтобы мальчики и девочки начали проявлять друг к другу доселе незнакомый интерес. Статус становился для нас все более актуальным и важным. Мой друг Джейк и я были готовы разорвать друг друга на куски и толкались возле зоны питчера, когда мимо нас проходила мама. Она была на порядочной дистанции от нас,
примерно в тридцати ярдах, но по языку ее тела я немедленно понял,
что она знает, что происходит.
Конечно, и другие дети ее тоже видели. Она шла как раз мимо нас.
Я знал, что это ее ранит. Часть ее была обеспокоена тем, что я приду домой с разбитым носом и подбитым глазом. Ей было бы нетрудно крикнуть: «Эй, дети, прекратите!» или даже подойти и вмешаться. Но она этого не сделала. Через несколько лет, когда у меня были подростковые проблемы с папой, мама сказала: «Если бы дома было слишком хорошо, ты бы никогда отсюда не уехал». Моя мама – человек с нежным сердцем. Она склонна к эмпатии, взаимодействию, согласию.
Иногда она позволяет людям собой помыкать. Когда она вернулась к работе, после того как сидела с маленькими детьми, для нее было настоящим испытанием противостоять мужчинам. Иногда это вызывало у нее обиду, и она сама это чувствует, иногда это была обида на моего отца, который весьма склонен делать, что хочет и когда хочет. Несмотря на все это, она не эдипова мать. Она способствовала независимости своих детей, хотя это зачастую давалось ей тяжело. Она поступала правильно, хотя это привело ее к эмоциональным страданиям.