Файл: Книга 1 Предисловие Как нам реализовать мозги, или шаг вперед два вперед.doc

   – Что ты хотела этим сказать?

   – Неужели ты на самом деле хочешь унизить меня до такой степени, чтобы я начала жаловаться? Это так банально, а причина моего недовольства столь обыденна, хотя я думала, что замужем за человеком, который гордится тем, что отличается от других, мелких людишек. Хочешь, чтобы я напомнила, как ты однажды поклялся сделать мое счастье целью своей жизни? И что ты не можешь со всей честностью сказать, счастлива ли я, потому что никогда не замечал, существую ли я вообще?

   Было невозможно, чтобы все горести навалились на него разом и словно рвали его на части. Но он чувствовал их как физическую боль. Ее слова были мольбой, думал он и чувствовал жгучую, темную волну угрызений совести. Он чувствовал жалость, холодную, противную жалость, в которой не было и тени любви. Он ощущал смутный гнев, как некий голос, который он старался заглушить, но который все же возмущенно кричал: «Почему я обязан жить с этой порочной, изворотливой, лживой женщиной? Почему я должен лишь из жалости терпеть все эти мучения? Почему я должен принимать на себя безнадежное бремя попыток пощадить ее чувства, чувства, в которых она не хочет сознаться и которые я не в силах понять? Если она любит меня, то почему, черт бы побрал ее трусливую душу, не скажет об этом прямо?»

   Но он слышал и другой, более громкий голос, спокойно говоривший ему: «Не сваливай вину на нее, это самая старая уловка всех малодушных. Ты виноват, и, что бы она ни сделала, это ничто по сравнению с твоей виной. Она права. Тебе противно, да? Противно от осознания ее правоты? Ну и пусть. Так тебе и надо, проклятый прелюбодей. Она права».


   – А что сделало бы тебя счастливой, Лилиан?

   Она улыбнулась, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Все это время она пристально наблюдала за ним.

   – О, дорогой! Это же нечестно. Этот вопрос – лазейка для тебя. Ты пытаешься увильнуть. – Она встала и беспомощно пожала плечами. – Что сделало бы меня счастливой, Генри? Это должен сказать мне ты. Ты сам должен был это понять. Ответа на этот вопрос я не знаю. Ты должен был создать для меня счастье и предложить его мне. Это было твоей обязанностью. Но ты не первый, кто не выполнил своего обещания. Из всех долгов от этого отказаться проще всего. Ты бы никогда не позволил себе не уплатить за поставленную тебе партию железной руды. А вот мою жизнь ты обокрал. – Лилиан непринужденно расхаживала по комнате. – Я знаю, что подобные притязания абсолютно непрактичны. У меня нет на тебя ни закладных, ни долговых расписок, ни пистолета, ни цепей. Мне нечем тебя удержать. Я могу рассчитывать лишь на одно, Генри, – на твою честность.

---

   Реардэн стоял, глядя на нее так, словно смотреть ей в глаза и выносить ее присутствие стоило ему огромных усилий.

   – Лилиан, чего ты хочешь? – спросил он.

   – Дорогой, ты и сам мог бы о многом догадаться, если бы действительно хотел знать, чего я хочу. К примеру, разве мне не интересно было бы узнать, почему ты так настойчиво избегаешь меня вот уже несколько месяцев?

   – Я был очень занят. Лилиан пожала плечами:

   – Каждая жена надеется стать главным предметом забот в жизни своего мужа. Я не знала, что, когда ты клялся отказаться ради меня от всего, это все не включало плавильные печи.

   Она подошла к Реардэну и с довольной улыбкой, словно насмехаясь над собой и над ним, обняла его.

   Реардэн чисто инстинктивно быстрым, резким движением оторвал от себя ее руки и отбросил их в сторону, словно новобрачный, отталкивающий наглую, надоедливую шлюху. На мгновение его словно парализовало, и он замер, потрясенный собственной грубостью. Лилиан смотрела на него, широко раскрыв глаза, с откровенным замешательством, в котором уже не было ни загадочности, ни притворства. Она ожидала всего, только не этого.

   – Извини, Лилиан, – тихо сказал он искренним, страдающим тоном.

   Она не ответила.

   – Прости… Просто я очень устал, – добавил Реардэн, но уже как-то безжизненно. Он был сломлен тройной ложью. Одной ее частью была измена, но не измена Лилиан.

   Она усмехнулась:

   – Если это работа оказывает на тебя такое воздействие, то вполне возможно, что я начну относиться к ней весьма одобрительно. Прости меня, я всего лишь пыталась исполнить свой долг. Я думала, что ты чувственный человек, который никогда не подымется над звериными инстинктами помойки. Я ведь не из тех сучек, что на ней ошиваются.

   Она швыряла в него слова холодно, безразлично, бездумно, а все ее мысли были устремлены к одному – что же, что он ответит на ее вопросы, заданные в форме утверждений.

   При ее последних словах Реардэн вдруг повернулся к ней лицом, но уже не как человек, который защищается.

   – Лилиан, ради чего ты живешь? – спросил он.

   – Фу, какой грубый вопрос. Ни один воспитанный человек не задал бы его.


   – Хорошо. А что воспитанные люди делают со своей жизнью?

   – Наверное, они не пытаются что-либо делать. В этом и состоит их воспитанность.

---

   – На что же они тратят свое время?

   – Ну уж всяко не на производство канализационных труб.

   – Скажи, зачем ты постоянно отпускаешь эти шуточки? Я знаю, что канализационные трубы не вызывают у тебя ничего, кроме презрения. Ты давно уже дала мне это понять. Твое презрение для меня ровным счетом ничего не значит. Зачем тогда постоянно повторять это?

   Реардэн спрашивал себя, почему эти слова задели ее за живое; он не знал, каким образом, но точно знал, что задели. Он чувствовал абсолютную уверенность, что сказал именно то, что нужно.

   – С чего это ты вдруг начал меня расспрашивать? – холодно спросила Лилиан.

   – Просто я хотел бы узнать, есть ли что-нибудь, чего ты действительно хочешь. Если есть, то я хотел бы дать это тебе, если это в моих силах.

   – Купить это для меня, да? Это все, что ты умеешь: платить за то, что тебе нужно. Нет, Генри, все не так просто. То, чего я хочу, нематериально.


   – Что же это?

   – Ты.


   – То есть как, Лилиан? Не в смысле помойки?

   – Нет, не в смысле помойки.


   – Тогда как?

   Стоя в дверях, Лилиан повернулась, посмотрела на него и холодно улыбнулась.

   – Ты этого не поймешь, – сказала она и вышла из спальни.

   Реардэн по-прежнему испытывал мучительную боль от осознания того, что она никогда не оставит его и у него никогда не будет права бросить ее; он мучился при мысли, что должен испытывать к ней хоть какое-то сочувствие, уважение к ее чувству, которого не мог понять и на которое ничем не мог ответить, мучился, понимая, что не испытывает к ней ничего, кроме презрения, необычного, полнейшего, нерассуждающего презрения, глухого к состраданию, к упрекам, к ее мольбе о справедливости, – и, что тяжелее всего, чувствовал гордое отвращение к собственному осуждению, к требованию считать себя ниже и ничтожнее этой женщины, которую презирал.

   Затем это утратило для него всякое значение, исчезло, оставив лишь мысль, что он готов вынести что угодно, погрузив его в состояние напряженности и покоя одновременно, потому что он лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и думал о Дэгни, о ее чувственном теле, вздрагивающем при каждом прикосновении его пальцев. Он пожалел, что она уехала из Нью-Йорка. Если бы она была дома, он бросил бы все и поехал к ней прямо сейчас, среди ночи.

---

* * *
   Юджин Лоусон сидел за своим столом, словно за штурвалом бомбардировщика, под крылом которого простирался целый континент. Но временами он забывал об этом и, сгорбившись, расслабив мышцы, склонялся вниз, словно досадуя на мир. Собеседнику бросалось в глаза, что его непропорционально большой и пухлый рот всегда приоткрыт, и, говоря, он нервно подергивал нижней губой.

   – Я не стыжусь этого, – сказал Лоусон. – Мисс Таггарт, я хочу, чтобы вы знали, что я не стыжусь своей прошлой карьеры в качестве президента Народного общедоступного банка.

   – Я ничего не говорила относительно того, что вам должно быть стыдно, – холодно сказала Дэгни.

   – За мной не может быть никакой моральной вины, поскольку в результате банкротства этого банка я потерял все, что у меня было. Мне кажется, что я имею право гордиться подобной жертвой.

   – Я всего лишь хотела задать вам несколько вопросов о «Твентис сенчури мотор компани», которую…

   – Я с радостью отвечу на любые вопросы. Мне нечего скрывать. Моя совесть чиста. Вы ошибались, если думали, что эта тема будет мне неприятна.

   – Я хотела расспросить вас о людях, которым вы предоставили кредит на покупку…

   – Это были очень хорошие люди. С моей стороны не было никакого риска, хотя, говоря это, я оперирую чисто человеческими понятиями, а не понятиями бездушной наличности, чего вы привыкли ожидать от банкира. Я предоставил им кредит на покупку этой фабрики, потому что им были нужны деньги. Если люди нуждались в деньгах, для меня этого было достаточно. Потребность – вот критерий, из которого я исходил, мисс Таггарт. Потребность, а не алчность. Мой отец и дед создали этот банк лишь для того, чтобы сколотить состояние для себя. Я же поставил их богатство на службу более высоким идеалам. Я не сидел на куче денег и не требовал долговых расписок от тех, кому нужны были деньги. Чистое сердце заменяло мне долговую расписку. Конечно же, я не думаю, что в этой материалистической стране меня кто-то поймет. Людям такого типа, как вы, мисс Таггарт, не дано оценить то вознаграждение, которое я получал. Те, кто приходил ко мне в банк, не сидели за моим столом так, как вы. Это были неуверенные в себе, наученные горьким опытом люди, которые боялись говорить. Наградой мне были слезы благодарности в их глазах, их дрожащие голоса, их благословения, женщина, которая поцеловала мою руку, когда я дал ей кредит, в котором, несмотря на все ее мольбы, ей везде отказывали.

---

   – Не могли бы вы назвать мне имена людей, которым принадлежал завод?

   – Этот завод был важен для данного региона страны, жизненно важен. Я совершенно оправданно предоставил им этот кредит. Это сохранило работу тысячам рабочих, которые не имели никаких других средств к существованию.


   – Вы знали кого-нибудь из работавших на этом заводе?

   – Конечно. Я знал их всех. Меня интересовали люди, а не машины. Я прежде всего принимал во внимание человеческий аспект промышленности, а не ее кассовую сторону.

   Дэгни с надеждой наклонилась к нему через стол:


   – Вы знали кого-нибудь из работавших там инженеров?

   – Инженеров? Нет. Я был куда более демократичен. Меня интересовали простые рабочие. Обыкновенные люди. Они все знали меня в лицо. Бывало, когда я заходил в цеха, они приветливо махали мне рукой и кричали: «Привет, Юдж». Так они меня называли – Юдж. Но я уверен, что это не представляет для вас никакого интереса. Все это в прошлом. Если на самом деле вы приехали в Вашингтон для того, чтобы поговорить со мной о своей железной дороге, – он резко выпрямился, вновь приняв позу пилота бомбардировщика, – то я даже не знаю, могу ли обещать вам по-особому подойти к рассмотрению вашей проблемы, поскольку по долгу службы ставлю благосостояние нации превыше любых личных привилегий или интересов, которые…

   – Я приехала не затем, чтобы говорить с вами о своей железной дороге. У меня нет никакого желания беседовать с вами на эту тему, – с недоумением произнесла Дэгни.

   – Да? – разочарованно спросил Лоусон.


   – Да. Мне нужна информация об этом заводе. Не могли бы вы припомнить имена кого-нибудь из работавших там инженеров?

   – Нет. Меня интересовали не паразиты из кабинетов и лабораторий, а настоящие рабочие, люди с мозолистыми руками, благодаря которым и работал завод. Они были моими друзьями.


   – Вы можете назвать хоть несколько имен? Любых имен кого-нибудь из рабочих?

---