Файл: Рассказ Гранатовый браслет.pdf

Красной площади, по Ильинке и затем по Маросейке прямо на Чистые пруды. Крюк совсем малый, а мы полюбуемся, как
Москва веселится.
Они пошли рядышком, по привычке в ногу, держась под- тянуто, как на ученье, и с механичной красивой точностью отдавая честь господам офицерам.
Белые барашки доверчиво и неподвижно лежали на тон- ком голубом небе. Мороз был умеренный и не щипал за ще- ки, и откуда-то, очень издалека, доносился по воздуху том- ный и волнующий запах близкой весны и первого таяния.
Москва была вся откровенно пьяная и весело добродуш- ная. Попадались уже в толпе густо-сизые и пламенно-багро- вые носы, заплетающиеся ноги и слышались меткие острые московские словечки, тут же вычеканенные и тут же, для со- хранности, посыпанные крепкой солью.
– Не мешайте Москве, – сказал глубокомысленно Вен- сан, – творить свое искусство слова.
Красная площадь вся была переполнена, и по ней при- ходилось пробираться с трудом. Гроздья бесчисленных воз- душных шаров, цветов красной и белой смородины висели высоко в воздухе и точно порывались ввысь. Стаи здешних прирученных голубей беспорядочно кружились над толпою,
и часто отдельные, растерявшиеся голуби чертили крылами по головам людей. Истоптанный снег и плитки халвы каза- лись одного цвета. Белые лоханки с мочеными яблоками, пе- ресыпанными красной клюквой, стояли длинными рядами,

и московский студент, купив холодное яблоко, демонстра- тивно ел его, громко чавкая от молодечества и от озноба во рту. Есть моченые яблоки на Масленой – это старый обряд московских студентов. И везде блины, блины, блины. Бли- ны ходячие, блины стоячие, блины в обжорном ряду, бли- ны с конопляным маслицем, и везде горячий сбитень, сби- тень, сбитень, паром подымающийся в воздухе. Живые аме- риканские чертики в узких, длинных стекляночках. Солда- тики оловянные в берестяных коробочках, солдатики дере- вянные раздвижные, работы балбешников из Троице-Серги- евой лавры, их же медведи с мужиками, и множество всяких живых предсказателей будущего, которые вытаскивают би- летики из пачки на счастье: чижи, клесты, овсянки, снегири,
скворцы.
– Идем, пора, – говорит Венсан.
– Сию минуту, голубчик, – отвечает Александров, – я только свое счастье вытащу.
Он подходит к ларьку, за которым в клетке беспрестанно прыгает и кувыркается белка.
– Сколько?
– Две копеечки-с.
– Давай.
Белка вынимает ему предсказательный билетик, и он спе- шит присоединиться к товарищу. Они идут поспешным ша- гом. По дороге Александров развертывает свой билетик и читает его: «Ту особу, о коей давно мечтает сердце ваше, вы

скоро улицезреете и с восторгом убедитесь, что чувства ва- ши совпадают и что лишь злостные препоны мешали вашему свиданию. Месяц ваш Януарий, созвездие же Козерог. Успех в торговых предприятиях и благолепие в браке».
– Можно поглядеть? – спрашивает Венсан.
– Нет, все это пустяки, – отвечает Александров, скомки- вая бумажку и пряча ее в карман. Предсказание кажется ему удивительно прозорливым.
Юнкера приходят на Чистые пруды почти в два часа, всего без трех, четырех минут.
– Не беспокойся, – говорит Венсан волнующемуся Алек- сандрову. – Четверть часа – это минимум их опоздания, а максимум – они вовсе не приходят. Пойдем ко входу с Мяс- ницкой, тут прямо путь от Екатерининского бульвара.
Александров согласен. Но в эту секунду молчавший до сих пор военный оркестр Невского полка вдруг начинает иг- рать бодрый, прелестный, зажигающий марш Шуберта. Зе- леные большие ворота широко раскрываются, и в их свобод- ном просвете вдруг появляются и тотчас же останавливают- ся две стройные девичьи фигуры.
– Странно, – говорит Венсан с одобрительной улыбкой, –
не то оркестр их ждал, не то они дожидались оркестра.
А Александров, сразу узнавший Зиночку, подумал с чув- ством гордости: «Она точно вышла из звуков музыки, как некогда гомеровская богиня из морской пены», и тут же со- образил, что это пышное сравнение не для ушей прелестной

девушки.
Юнкера быстро пошли навстречу приехавшим дамам. По- друга Зиночки Белышевой оказалась стройной, высокой, –
как раз ростом с Венсана, – барышней. Таких ярко-рыжих,
медно-красных волос, как у нее, Александров еще никогда не видывал, как не видывал и такой ослепительно белой ко- жи, усеянной веснушками.
А между тем эта девушка была поразительно красива, и ее высоко поднятая голова придавала ей вид гордый и само- стоятельный.
– Это моя милая подруга Дэлли, – сказала Зина. – Она ир- ландка и ровно ничего не понимает по-русски, но по-фран- цузски она говорит отлично.
В эту минуту Александров представил Зиночке своего то- варища:
– Венсан, мой лучший друг.
Она светло улыбнулась и сказала:
– Надеюсь, и мне вы будете хорошим другом.
Венсан свободно и недурно владел французским языком и потому был очень удобным кавалером для рыжей мисс Дэл- ли. Впрочем, и по виду они представляли такую крупную,
ладно подобранную пару, что на них охотно заглядывалась публика катка.
– Ведите меня в ту будку, где можно надеть коньки, – ска- зала Зиночка, нежно опуская левую руку на обшлаг серой шинели Александрова. – Боже, в какую жесткую шерсть вас

одевают. Это верблюжья шерсть?
Теперь Александров мог свободно наглядеться на свою возлюбленную. Она очень изменилась за время, протекшее от декабря до марта, но в чем состояла перемена, трудно бы- ло угадать. Как будто бы в ней отошел, выветрился прежний легкий налет невинного и беспечного детства. Как будто про нее уже можно было сказать: «Да. Она бесспорно красива.
Но в ней есть нечто более ценное, более редкое и упоитель- ное, чем красота. Она мила. Мила тем необъяснимым, сла- достным притяжением, о котором простонародье так чутко говорит: “Не по хорошу мил, а по милу хорош”. И не есть ли эта загадочная, всепобеждающая “Милость”, видимая глаза- ми, только бледный портрет, только слабый отголосок, толь- ко невинный залог расцветающих прелестей ума, души и те- ла?»
Александров привел Зиночку в деревянный барак, где публика вешала свои пальто на крючки, где продавались бу- терброды, чай и ланинские шипучие воды и где давали конь- ки напрокат.
У Зиночки и Александрова были коньки собственные.
Александров опустился на одно колено и сказал:
– Будьте, Зинаида Дмитриевна, пожалуйста, со мною со- всем без церемонии. Поставьте вашу ногу на мое колено. Я в один миг надену вам коньки и закреплю их крепко-накрепко.
– Отчего же? – улыбнулась дружески Зиночка. – Я вам буду очень благодарна.

Она проворно сняла свою легкую шубку из шеншеля и повесила ее на крючок. Потом сбросила калоши и поставила ножку на согнутое колено Александрова.
– Вот вам мои коньки. Возьмите. А я немного помогу вам. – Она ловко склонилась и слегка приподняла сукон- ную юбочку. Перед глазами юнкера на мгновение показалась изящная ножка с высоким подъемом. Это вдруг умилило
Александрова чуть не до слез: «Господи, какая она прелесть и душенька. И как я люблю ее. Пусть вся ее жизнь будет ра- достна и светла».
– Вам ловко? Вам не больно? Вам удобно? – спрашивает он с нежной заботливостью. Но Зиночка чувствует себя пре- восходно. Коньки сегодня точно веселят ноги, и какой день чудесный выдался. Она сходит по ступенькам на лед, громы- хая сталью по дереву и с очаровательной неуклюжестью под- держивая равновесие. На льду она делает широкий, краси- вый круг и, остановившись у лестницы, возбужденно кричит
Александрову:
– Сходите скорее на лед. Побежим вместе, да живо, живо.
Александров сбрасывает с себя шинель и шумно сбегает вниз. Они берутся за руки и плывут по длинному катку, од- новременно набирая инерцию короткими и сильными толч- ками. Александров с восторгом чувствует в ней отличную конькобежицу.
– Снимите перчатки, – предлагает она, – теперь не холод- но, а без перчаток удобнее и приятнее.

«Ах, в миллион раз приятнее!» – восторженно думает
Александров, осторожно и крепко держа в своей грубой ла- дони ее доверчивую, ласковую нежную ручку. Они перепле- тают свои руки наискось и так летят, близко, близко касаясь друг друга, и, как тогда, в вальсе, Александров слышит по- рою чистый аромат ее дыхания. Потом они садятся на ска- мейку отдохнуть.
– Помните наш вальс в институте? – спрашивает Зиночка.
– Как же, – отвечает юнкер, – до конца моих дней не за- буду. – И спрашивает, в свою очередь: – А помните, как нас чуть не опрокинул этот долговязый катковский лицеист?
Он ловит в ее многоцветных зрачках какие-то задорные искры и молчит. Она же отвечает с едва-едва сдерживаемым смехом, но и с легкой краской стыда:
– Представьте, не помню. Вероятно, забыла. Помню толь- ко, что танцевать с вами было так приятно, так удобно и так ловко, как ни с кем.
Этот случай с лицеистом повлек за собою новые воспоми- нания из их коротенького прошлого, освещенного сиянием люстр, насыщенного звуками прекрасного бального оркест- ра, обвеянного тихим ароматом первой, наивной влюблен- ности.
– А вы помните, как мы поссорились? – спрашивает Зи- ночка.
– И как мило помирились, – отвечает Александров. – Бо- же, как я был тогда глуп и мнителен. Как бесился, ревновал,

завидовал и ненавидел. Вы одним взглядом издалека внесли в мою несчастную душу сладостный мир. И подумать только,
что всю эту бурю страстей вызвала противная, замаринован- ная классная дама, похожая на какую-то снулую рыбу – не то на севрюгу, не то на белугу…
Зиночка осторожно положила пальцы на его горячую ру- ку.
– Оставьте, оставьте, не надо. Нехорошо так говорить.
Что может быть хуже заочного, безответственного глумле- ния. Нащекина умная, добрая и достойная особа. Не вино- вата же она в том, что ей приходится строго исполнять все параграфы нашего институтского полумонастырского уста- ва. И мне тем более хочется заступиться за нее, что над ней так жестоко смеется… – Она замолкает на минуту, точно в нерешимости, и вдруг говорит: – Смеется мой рыцарь без страха и упрека.
Александров потрясен. Он еще не перерос того юноше- ского козлиного возраста, когда умный совет и благожела- тельное замечание так легко принимается за оскорбление и вызывает бурный протест. Но кроткая и милая нотация из уст, так прекрасно вырезанных в форме натянутого лука, за- ливает все его существо теплом, благодарностью и предан- ной любовью. Он встает со скамейки, снимает барашковую шапку и в низком поклоне опускает ее до ледяной поверх- ности.
– Прошу простить мне мою дурацкую выходку, – говорит

он с неподдельным раскаянием, – также примите мои глубо- кие извинения перед madame Нащекиной.
– Наденьте скорее шапку, – говорит Зиночка. – Вы про- студитесь. Ах! Наденьте же, наденьте.
И они опять сидят на скамейке, слушая музыку. Теперь они прямо глядят друг другу в глаза, не отрываясь ни на мгновение. Люди редко глядят так пристально один на дру- гого. Во взгляде человеческом есть какая-то мощная сила,
какие-то неведомые, но живые излучающие флюиды, для ко- торых не существует ни пространства, ни препятствий. Это- го волшебного излучения никогда не могут переносить люди обыкновенные и обыкновенно настроенные; им становится тяжело, и они невольно отводят глаза, отворачивают головы в первые же моменты взгляда. Люди порочные, преступные и слабовольные совсем избегают человеческого взгляда, как и большинство животных. Но обмен ясными, чистыми взо- рами есть первое инстинктивное блаженство для скромных влюбленных.
«Любишь?» – спрашивают искристые глаза Зиночки, и белки их чуть-чуть розовеют.
«Люблю, люблю, – отвечают глаза Александрова, сияю- щие выступившей на них прозрачной влагой. – А ты меня любишь?» – «Люблю». – «Любишь». – «Люблю». – «Лю- бишь». – «Люблю». – «Любишь». – «Люблю»…
Самого скромного, самого застенчивого признания не смогли бы произнести их уста, но эти волнующие безмолв-

ные возгласы: «Любишь. – Люблю», – они посылают друг другу тысячу раз в секунду, и нет у них ни стыда, ни сове- сти, ни приличия, ни осторожности, ни пресыщения. Зиноч- ка первая стряхивает с себя магическое сладостное влияние флюидов. «Люблю, но ведь мы на катке», – благоразумно го- ворят ее глаза, а вслух она приглашает Александрова:
– Пойдемте еще покатаемся. Попробуем теперь голланд- скими шагами. Или как надо говорить – гигантскими?
Они опять берутся за руки, но теперь по требованию фи- гурного номера держатся на большом расстоянии, идут па- раллелью. Они одновременно вычерчивают правыми ногами огромный полукруг, склоняясь всем телом на правую сто- рону, и, окончив его, тотчас же переходят на другой боль- шой полукруг, делая его левыми ногами и наклоняясь кру- то влево. Чем шире круг и чем ниже наклоны, тем краси- вее и чище считается фигура. Но голландские шаги не очень легкое упражнение. Чтобы вычертить особенно правильный и особенно широкий круг, надо сделать толчок по льду с наивозможнейшей силой, и эти старания скоро утомляют.
Опять Зиночка сидит с Александровым, и опять их глаза по- ют чудесную многовековую песню: «Любишь – люблю. – Лю- бишь – люблю…» – простую, но самую великую в мире пес- ню.
Но к ним, на сильном разбеге, подлетают мисс Дэлли с
Венсаном.
– Ну, я вам скажу, и барышня, – говорит восхищенно Вен-