ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 27.03.2024
Просмотров: 236
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
сан. – Ах, какая артистка на коньках. Я в сравнении с ней в полотерные мальчики не гожусь. Неужели все ирландские красавицы такие искусницы?.. Кстати, не хотите ли вы погля- деть образцы высшего фигурного патинажа? Сейчас только что приехал на каток знаменитый конькобежец Постников.
Он, между прочим, заведует гимнастическими упражнения- ми в нашем Александровском училище. Пойдемте, пока не навалила публика. Потом не протолпишься.
Они пошли к судейской площадке. На ней стоял в белой фуфайке и белом берете давно знакомый юнкерам Постни- ков, стройный и казавшийся худощавым, бритый по-англий- ски, еще молодой человек, любимец всей спортивной Моск- вы, впрочем, не только спортивной. Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными го- лосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского со- бора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов бра- тьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лен- товского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя),
московского генерал-губернатора князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя са- мостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева,
устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков,
и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любите- лей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых
Он, между прочим, заведует гимнастическими упражнения- ми в нашем Александровском училище. Пойдемте, пока не навалила публика. Потом не протолпишься.
Они пошли к судейской площадке. На ней стоял в белой фуфайке и белом берете давно знакомый юнкерам Постни- ков, стройный и казавшийся худощавым, бритый по-англий- ски, еще молодой человек, любимец всей спортивной Моск- вы, впрочем, не только спортивной. Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными го- лосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского со- бора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов бра- тьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лен- товского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя),
московского генерал-губернатора князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя са- мостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева,
устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков,
и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любите- лей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых
и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов. И все это в пику чиновному
Петербургу: «У вас в Питере так-то, а у нас, в Москве, в сто раз хлеще. Куда вам, сопливым».
Постников издали узнал юнкеров и, снявши с головы бе- рет, высоко помахал им:
– Здравствуйте, господа юнкера-александровцы.
Юнкера ответили со смехом:
– Здравия желаем, господин учитель.
И тогда Постников, очевидно, давно знавший вес и си- лу публичной рекламы, громко сказал кому-то, стоявшему с ним рядом на площадке:
– Самые лучшие мои ученики. Прекрасные гимнасты
Александровского военного училища.
В толпе, теперь уже довольно большой, послышались гу- стые, прерывистые звуки, точно холеные лошади зарегота- ли на принесенный овес. Москва в число своих фаворитов неизменно включала и училище в белом доме на Знаменке, с его молодцеватостью и вежливостью, с его оркестром Крейн- бринга и с превосходным строевым порядком на больших парадах и маневрах.
– Нет, это вам не жидкий, золотушный Петербург, а мос- ковские богатыри, кровь с молоком.
Венсан и мисс Дэлли успели пробраться в первые ряды зрителей. Зиночка с Александровым очутились (вероятно,
Петербургу: «У вас в Питере так-то, а у нас, в Москве, в сто раз хлеще. Куда вам, сопливым».
Постников издали узнал юнкеров и, снявши с головы бе- рет, высоко помахал им:
– Здравствуйте, господа юнкера-александровцы.
Юнкера ответили со смехом:
– Здравия желаем, господин учитель.
И тогда Постников, очевидно, давно знавший вес и си- лу публичной рекламы, громко сказал кому-то, стоявшему с ним рядом на площадке:
– Самые лучшие мои ученики. Прекрасные гимнасты
Александровского военного училища.
В толпе, теперь уже довольно большой, послышались гу- стые, прерывистые звуки, точно холеные лошади зарегота- ли на принесенный овес. Москва в число своих фаворитов неизменно включала и училище в белом доме на Знаменке, с его молодцеватостью и вежливостью, с его оркестром Крейн- бринга и с превосходным строевым порядком на больших парадах и маневрах.
– Нет, это вам не жидкий, золотушный Петербург, а мос- ковские богатыри, кровь с молоком.
Венсан и мисс Дэлли успели пробраться в первые ряды зрителей. Зиночка с Александровым очутились (вероятно,
случайно) на другом конце, где впереди их был высокий за- бор, а позади чьи-то спины. Впереди громко зааплодирова- ли. Александров обернулся к своей даме, и она в ту же ми- нуту посмотрела на него, и опять их глаза слились, утону- ли в сладостном разговоре: «Любишь» – «Люблю, люблю». –
«Всегда будешь любить?» – «Всегда, всегда». И вот Алексан- дров решается сказать не излучающимися флюидами, а гру- быми, неподатливыми словами то, что давно уже собиралось и кипело у него в голове. Ему стало страшно. Подбородок задрожал.
– Зинаида Дмитриевна, – начал он глухим голосом. – Я
хочу сказать вам нечто очень важное, такое, что переменяет судьбы людей. Позволите ли вы мне говорить?
Лицо ее побледнело, но глаза сказали: «Говори. Люблю».
– Я вас слушаю, Алексей Николаевич.
– Я – вот что… Я… Я давно уже полюбил вас… полю- бил с первого взгляда там… там, еще на вашем балу. И боль- ше… больше любить никого не стану и не могу. Прошу, не сердитесь на меня, дайте мне… дайте высказаться. Я в этом году, через три, три с половиною месяца, стану офицером.
Я знаю, я отлично знаю, что мне не достанется блестящая вакансия, и я не стыжусь признаться, что наша семья очень бедна и помощи мне никакой не может давать. Я так же от- лично знаю тяжелое положение молодых офицеров. Подпо- ручик получает в месяц сорок три рубля с копейками. По- ручик – а это уже три года службы – сорок пять рублей. На
«Всегда будешь любить?» – «Всегда, всегда». И вот Алексан- дров решается сказать не излучающимися флюидами, а гру- быми, неподатливыми словами то, что давно уже собиралось и кипело у него в голове. Ему стало страшно. Подбородок задрожал.
– Зинаида Дмитриевна, – начал он глухим голосом. – Я
хочу сказать вам нечто очень важное, такое, что переменяет судьбы людей. Позволите ли вы мне говорить?
Лицо ее побледнело, но глаза сказали: «Говори. Люблю».
– Я вас слушаю, Алексей Николаевич.
– Я – вот что… Я… Я давно уже полюбил вас… полю- бил с первого взгляда там… там, еще на вашем балу. И боль- ше… больше любить никого не стану и не могу. Прошу, не сердитесь на меня, дайте мне… дайте высказаться. Я в этом году, через три, три с половиною месяца, стану офицером.
Я знаю, я отлично знаю, что мне не достанется блестящая вакансия, и я не стыжусь признаться, что наша семья очень бедна и помощи мне никакой не может давать. Я так же от- лично знаю тяжелое положение молодых офицеров. Подпо- ручик получает в месяц сорок три рубля с копейками. По- ручик – а это уже три года службы – сорок пять рублей. На
такое жалование едва-едва может прожить один человек, а заводить семью совсем бессмысленно, хотя бы и был реверс.
Но я думаю о другом. Рая в шалаше я не понимаю, не хочу и даже, пожалуй, презираю его, как эгоистическую глупость.
Но я, как только приеду в полк, тотчас же начну подготов- ляться к экзамену в Академию генерального штаба. На это уйдет ровно два года, которые я и без того должен был бы прослужить за обучение в Александровском училище. Что я экзамен выдержу, в этом я ни на капельку не сомневаюсь,
ибо путеводной звездою будете вы мне, Зиночка.
Он смутился нечаянно сказанным уменьшительным сло- вом и замолк было.
– Продолжайте, Алеша, – тихо сказала Зиночка, и от ее ласки буйно забилось сердце юнкера.
– Я сейчас кончу. Итак, через два года с небольшим – я слушатель Академии. Уже в первое полугодие выяснится пе- редо мною, перед моими профессорами и моими сверстни- ками, чего я стою и насколько значителен мой удельный вес,
настолько ли, чтобы я осмелился вплести в свою жизнь –
жизнь другого человека, бесконечно мною обожаемого. Ес- ли окажется мое начало счастливым – я блаженнее царя и богаче миллиардера. Путь мой обеспечен – впереди нас ждет блестящая карьера, высокое положение в обществе и необ- ходимый комфорт в жизни. И вот тогда, Зиночка, позволите ли вы мне прийти к Дмитрию Петровичу, к вашему глубо- кочтимому папе, и просить у него, как величайшей награды,
Но я думаю о другом. Рая в шалаше я не понимаю, не хочу и даже, пожалуй, презираю его, как эгоистическую глупость.
Но я, как только приеду в полк, тотчас же начну подготов- ляться к экзамену в Академию генерального штаба. На это уйдет ровно два года, которые я и без того должен был бы прослужить за обучение в Александровском училище. Что я экзамен выдержу, в этом я ни на капельку не сомневаюсь,
ибо путеводной звездою будете вы мне, Зиночка.
Он смутился нечаянно сказанным уменьшительным сло- вом и замолк было.
– Продолжайте, Алеша, – тихо сказала Зиночка, и от ее ласки буйно забилось сердце юнкера.
– Я сейчас кончу. Итак, через два года с небольшим – я слушатель Академии. Уже в первое полугодие выяснится пе- редо мною, перед моими профессорами и моими сверстни- ками, чего я стою и насколько значителен мой удельный вес,
настолько ли, чтобы я осмелился вплести в свою жизнь –
жизнь другого человека, бесконечно мною обожаемого. Ес- ли окажется мое начало счастливым – я блаженнее царя и богаче миллиардера. Путь мой обеспечен – впереди нас ждет блестящая карьера, высокое положение в обществе и необ- ходимый комфорт в жизни. И вот тогда, Зиночка, позволите ли вы мне прийти к Дмитрию Петровичу, к вашему глубо- кочтимому папе, и просить у него, как величайшей награды,
вашу руку и ваше сердце, позволите ли?
– Да, – еле слышно пролепетала Зиночка.
Александров поцеловал ее руку и продолжал:
– Я по материнской линии происхожу от татарских кня- зей. Вы знаете, что по-татарски значит «калым»? Это вы- куп, даваемый за девушку. Но я знаю и больше. В губерниях
Симбирской, Калужской и отчасти в Рязанской есть такой же обычай у русских крестьян. Он просто называется выкупом и идет семье невесты. Но он незначителен, он берется только в силу старого обряда. Главное в том – оправдал ли себя па- рень перед женитьбой. То есть имеется ли у него свой дом,
своя корова, своя лошадь, свои бараны, и своя птица, и, кро- ме того, почет в артели, если он на отхожих промыслах. Вот так и я хочу себя оправдать перед вами и перед папой. Не могу ни видеть, ни слышать о жалких тлях, гоняющихся за приданым. Это не мужчины. Конечно, до того времени, пока я не совью свою собственную лачугу, вы абсолютно свобод- ный человек. Делайте и поступайте всячески, как хотите. Ни на паутинку не связываю я вашей свободы. Подумайте толь- ко: вам дожидаться меня придется около трех лет. Может быть, и с лишним. Ужасно длинный срок. Чересчур большое испытание. Могу ли я и смею ли я ставить здесь какие-либо условия или брать какие-либо обещания? Я скажу только од- но: истинная любовь, она, как золото, никогда не ржавеет и не окисляется… Она… – И тут он замолк. Маленькая, неж- ная ручка Зиночки вдруг обвилась вокруг его шеи, и губы ее
– Да, – еле слышно пролепетала Зиночка.
Александров поцеловал ее руку и продолжал:
– Я по материнской линии происхожу от татарских кня- зей. Вы знаете, что по-татарски значит «калым»? Это вы- куп, даваемый за девушку. Но я знаю и больше. В губерниях
Симбирской, Калужской и отчасти в Рязанской есть такой же обычай у русских крестьян. Он просто называется выкупом и идет семье невесты. Но он незначителен, он берется только в силу старого обряда. Главное в том – оправдал ли себя па- рень перед женитьбой. То есть имеется ли у него свой дом,
своя корова, своя лошадь, свои бараны, и своя птица, и, кро- ме того, почет в артели, если он на отхожих промыслах. Вот так и я хочу себя оправдать перед вами и перед папой. Не могу ни видеть, ни слышать о жалких тлях, гоняющихся за приданым. Это не мужчины. Конечно, до того времени, пока я не совью свою собственную лачугу, вы абсолютно свобод- ный человек. Делайте и поступайте всячески, как хотите. Ни на паутинку не связываю я вашей свободы. Подумайте толь- ко: вам дожидаться меня придется около трех лет. Может быть, и с лишним. Ужасно длинный срок. Чересчур большое испытание. Могу ли я и смею ли я ставить здесь какие-либо условия или брать какие-либо обещания? Я скажу только од- но: истинная любовь, она, как золото, никогда не ржавеет и не окисляется… Она… – И тут он замолк. Маленькая, неж- ная ручка Зиночки вдруг обвилась вокруг его шеи, и губы ее
коснулись его губ теплым, быстрым поцелуем.
– Я подожду, я подожду, – шептала еле слышно Зиночка. –
Я подожду. – Горячие слезы закапали на подбородок Алек- сандрова, и он с умиленным удивлением впервые узнал, что слезы возлюбленной женщины имеют соленый вкус.
– О чем вы плачете, Зина?
– От счастья, Алеша.
Но к ним уже подходили, пробираясь сквозь толпу, Вен- сан с огненно-рыжей ирландкой мисс Дэлли.
– Я подожду, я подожду, – шептала еле слышно Зиночка. –
Я подожду. – Горячие слезы закапали на подбородок Алек- сандрова, и он с умиленным удивлением впервые узнал, что слезы возлюбленной женщины имеют соленый вкус.
– О чем вы плачете, Зина?
– От счастья, Алеша.
Но к ним уже подходили, пробираясь сквозь толпу, Вен- сан с огненно-рыжей ирландкой мисс Дэлли.
Часть III
1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 36
Глава XXVII. Топография
Июнь переваливает за вторую половину. Лагерная жизнь начинает становиться тяжелой для юнкеров. Стоят непо- движные, удручающе жаркие дни. По ночам непрестанные зарницы молчаливыми голубыми молниями бегают по чер- ным небесам над Ходынским полем. Нет покоя ни днем, ни ночью от тоскливой истомы. Души и тела жаждут грозы с проливным дождем.
Последние лагерные работы идут к концу. Младший курс еще занят глазомерными съемками. Труд не тяжелый: при- близительный, свободный и даже веселый. Это совсем не то,
что топографические точные съемки с кипрегелем-дально- мером, над которыми каждый день корпят и потеют юнкера старшего курса, готовые на днях чудесным образом превра- титься в настоящих, взаправдашних господ офицеров.
– Это тебе не фунт изюма съесть, а инструментальная съемка, – озверело говорит, направляя визирную трубку на веху, загоревший, черный, как цыган, уставший Жданов, ра- ботающий в одной партии с Александровым, – и это тоже те- бе не мутовку облизать. Так-то, друзья мои.
Жутко приходится и Александрову. Для него вопрос о
балле, который он получит за топографию, есть вопрос того:
выйдет он из училища по первому или по второму разряду.
А это – великая разница. Во-первых: при будущем разборе вакансий чем выше общий средний балл у юнкера, тем раз- нообразнее и богаче предстоит ему выбор места службы. А
во-вторых – старшинство в чине. Каждый подпоручик, явив- шийся в свой полк со свидетельством первого разряда, ста- новится в списках выше всех других подпоручиков, произ- веденных в этом году. И высокий чин поручика будет следо- вать ему в первую очередь, года через три или четыре. Это ли не поводы великой важности и глубочайшей серьезности?
Но вся задача – в том суровом условии, что для первого разряда надо во что бы то ни стало иметь в среднем счете по всем предметам никак не менее круглых девяти баллов;
жестокий и суровый минимум!
Вот тут-то у Александрова и гнездится досадная, про- клятая нехватка. Все у него ладно, во всех научных дис- циплинах хорошие отметки: по тактике, военной админи- страции, артиллерии, химии, военной истории, высшей ма- тематике, теоретической топографии, по военному правове- дению, по французскому и немецкому языкам, по знанию военных уставов и по гимнастике. Но горе с одним лишь предметом: с военной фортификацией. По ней всего-навсе- го шесть баллов, последняя удовлетворительная отметка. Ох уж этот полковник, военный инженер Колосов, холодный че- ловек, ни разу не улыбнувшийся на лекциях, ни разу не ска-
выйдет он из училища по первому или по второму разряду.
А это – великая разница. Во-первых: при будущем разборе вакансий чем выше общий средний балл у юнкера, тем раз- нообразнее и богаче предстоит ему выбор места службы. А
во-вторых – старшинство в чине. Каждый подпоручик, явив- шийся в свой полк со свидетельством первого разряда, ста- новится в списках выше всех других подпоручиков, произ- веденных в этом году. И высокий чин поручика будет следо- вать ему в первую очередь, года через три или четыре. Это ли не поводы великой важности и глубочайшей серьезности?
Но вся задача – в том суровом условии, что для первого разряда надо во что бы то ни стало иметь в среднем счете по всем предметам никак не менее круглых девяти баллов;
жестокий и суровый минимум!
Вот тут-то у Александрова и гнездится досадная, про- клятая нехватка. Все у него ладно, во всех научных дис- циплинах хорошие отметки: по тактике, военной админи- страции, артиллерии, химии, военной истории, высшей ма- тематике, теоретической топографии, по военному правове- дению, по французскому и немецкому языкам, по знанию военных уставов и по гимнастике. Но горе с одним лишь предметом: с военной фортификацией. По ней всего-навсе- го шесть баллов, последняя удовлетворительная отметка. Ох уж этот полковник, военный инженер Колосов, холодный че- ловек, ни разу не улыбнувшийся на лекциях, ни разу не ска-
завший ни одного простого человеческого слова, молчали- вый тиран, лепивший безмолвно, с каменным лицом, губи- тельные двойки, единицы и даже уничтожающие нули! Из-за его чертовской шестерки средний балл у Александрова чуть- чуть не дотягивает до девяти, не хватает всего каких-то трех девятых. Мозговатый в арифметике товарищ Бутынский вы- числил точно:
– Если ты, Александров, умудришься получить за топо- графическую съемку десять баллов, то первый разряд будет у тебя как в кармане. Ну-ка, напрягись, молодой обер-офицер.
* * *
Съемки происходят вокруг огромного села Всехсвятско- го, на его крестьянских полях, выгонах, дорогах, оврагах и рощицах. Каждое утро, часов в пять, старшие юнкера наспех пьют чай с булкой; захвативши завтрак в полевые сумки,
идут партиями на места своих работ, которые будут длить- ся часов до семи вечера, до той поры, когда уставшие глаза начинают уже не так четко различать издали показательные приметы. Тогда время возвращаться в лагери, чтобы до обе- да успеть вымыться или выкупаться. Внизу, за лагерной ли- нией, в крутом овраге, выстроена для юнкеров просторная и глубокая купальня, всегда доверху полная живой, бегучей ключевой водой, в которой температура никогда не подыма- лась выше восьми градусов. А над купальней возвышалось
– Если ты, Александров, умудришься получить за топо- графическую съемку десять баллов, то первый разряд будет у тебя как в кармане. Ну-ка, напрягись, молодой обер-офицер.
* * *
Съемки происходят вокруг огромного села Всехсвятско- го, на его крестьянских полях, выгонах, дорогах, оврагах и рощицах. Каждое утро, часов в пять, старшие юнкера наспех пьют чай с булкой; захвативши завтрак в полевые сумки,
идут партиями на места своих работ, которые будут длить- ся часов до семи вечера, до той поры, когда уставшие глаза начинают уже не так четко различать издали показательные приметы. Тогда время возвращаться в лагери, чтобы до обе- да успеть вымыться или выкупаться. Внизу, за лагерной ли- нией, в крутом овраге, выстроена для юнкеров просторная и глубокая купальня, всегда доверху полная живой, бегучей ключевой водой, в которой температура никогда не подыма- лась выше восьми градусов. А над купальней возвышалось
кирпичное здание бани, топившейся дважды в неделю. Бы- вало для иных юнкеров острым и жгучим наслаждением на- париться в бане на полке до отказа, до красного каления, до полного изнеможения и потом лететь со всех ног из бани,
чтобы с разбегу бухнуться в студеную воду купальни, сде- лавши сальто-мортале или нырнувши вертикально, головой вниз. Сначала являлось впечатление ожога, перерыва дыха- ния и мгновенного ужаса, вместе с замиранием сердца. Но вскоре тело обвыкало в холоде, и когда купальщики возвра- щались бегом в баню, то их охватывало чувство невырази- мой легкости, почти невесомости во всем их существе, бы- ло такое ощущение, точно каждый мускул, каждая пора на- сквозь проникнуты блаженной радостью, сладкой и бодрой.
Уже вечерело, когда горнист трубил сигнал к обеду:
У папеньки, у маменьки
Просил солдат говядинки.
Дай, дай, дай.
Проголодавшиеся юнкера ели обильно и всегда вкусно.
В больших тяжелых оловянных ендовах служители разноси- ли ядреный хлебный квас, который шибал в нос. После обе- да полчаса свободного отдыха. Играл знаменитый училищ- ный оркестр. Юнкера пили свой собственный чай и поку- пали сладости у какого-то приблудившегося к Александров- скому училищу маркитанта, который открыл в лагере лавоч- ку и даже охотно давал в кредит до производства. Кормили
чтобы с разбегу бухнуться в студеную воду купальни, сде- лавши сальто-мортале или нырнувши вертикально, головой вниз. Сначала являлось впечатление ожога, перерыва дыха- ния и мгновенного ужаса, вместе с замиранием сердца. Но вскоре тело обвыкало в холоде, и когда купальщики возвра- щались бегом в баню, то их охватывало чувство невырази- мой легкости, почти невесомости во всем их существе, бы- ло такое ощущение, точно каждый мускул, каждая пора на- сквозь проникнуты блаженной радостью, сладкой и бодрой.
Уже вечерело, когда горнист трубил сигнал к обеду:
У папеньки, у маменьки
Просил солдат говядинки.
Дай, дай, дай.
Проголодавшиеся юнкера ели обильно и всегда вкусно.
В больших тяжелых оловянных ендовах служители разноси- ли ядреный хлебный квас, который шибал в нос. После обе- да полчаса свободного отдыха. Играл знаменитый училищ- ный оркестр. Юнкера пили свой собственный чай и поку- пали сладости у какого-то приблудившегося к Александров- скому училищу маркитанта, который открыл в лагере лавоч- ку и даже охотно давал в кредит до производства. Кормили
