Файл: Рассказ Гранатовый браслет.pdf

су разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Впереди шли скрипка, окарина и низкая гитара. Они до- вольно ладно играли похоронный марш Шопена. За музы- кой шел важными и медленными шагами печальный тамбур,
держа в руках высокую палку с траурными лентами.
Затем шествовал гроб такой величины, что в нем свобод- но умещался берданочный штык, размером не более полу- аршина. Гроб был покрыт чем-то похожим на парчу и зава- лен весь через верх грудою полевых цветов. Он стоял на кро- шечных носилках, четыре угла которых поддерживали че- тыре траурных кавалера, освещаемые с обеих сторон смо- ляными факелами. Дальше медленно и почтительно двига- лись провожающие. Шествие началось у купального водое- ма, а окончилось за правым флангом расположения первой роты. Там гробик был опущен в приготовленную для него яму и засыпан землей. Каждый юнкер бросил горсточку. По- том могильный холмик был осыпан цветами, водружена бы- ла дощечка со скромной надписью:
штык
1889
И вся церемония окончилась в той же строгой серьезно- сти, как и началась.
– Желающие могут произнести речи, – предложил высо- кий юнкер первой роты, лицо которого нельзя было разгля-

деть из-за спустившихся сумерек. Кто-то приблизился к мо- гиле и стал говорить:
– Прощай, штык. Два года носили мы тебя на левом бед- ре. Спрашивается: зачем? Как символ воинского звания? Но вид у тебя был совсем не воинственный, а скорее жалкий.
Воткнутый в свое кожаное узкое влагалище, ты походил на длинную болтающуюся селедку. Для возможной обороны?
Но ты только тогда и силен, когда подкреплен огромным ве- сом ружья. Для украшения? Но без тебя воинский чин толь- ко выигрывал в красоте. У нас были в обмундировании золо- тые орлы на барашковых шапках, пылающие бомбы на мед- ных застежках поясов, золотые галуны и прекрасный наш вензель. Куда же ты сунулся, о несчастный, в какое благород- ное общество? Я помню наш прежний тяжеловесный тесак, с которым наши славные предки делали такие могучие атаки и который был отнят у нас за чужую проказу. Он величествен и грозен, как настоящее оружие войны. И он был универса- лен: в случае надобности на войне им можно было нарубить дров, наколоть лучин, расколотить лед, вырыть окоп и так далее… Прощай же, штык. Ржавей и разрушайся в земле.
Мы не помним на тебя зла. Это не ты пришел непрошеный в наше общество. Нет. Тебя нам навязали насильно, и в конце концов в моей краткой речи я нарушил старый обычай: «О
мертвых либо хорошо, либо ничего». Поэтому, воздавая те- бе справедливость, скажу почтительно, что в минувшую вой- ну с турками ты немало продырявил и пропорол вражеских

животов. Прощай же, наш невольный боевой товарищ. Через день, два тебя заменит нам благородная, быстрая, страшная шашка, благородная дочь знаменитой исторической сабли.
Аминь.
– Аминь, – повторяют участники похорон.
Печальный обряд окончен, и все расходятся по своим ба- ракам.
Теплая ночь, и на небе пропасть больших, шевелящихся звезд…
Но наступает время, когда и травля начальства, и спектак- ли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлека- тельность. Первый курс уже отправляется в отпуск. Юнкера старшего курса, которым осталось день, два или три до про- изводства, крепко жмут руки своим младшим товарищам,
бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлени- ем в училищное звание господ обер-офицеров.
– Блюдите внутреннюю дисциплину, – говорят они уходя- щим младшим товарищам. – Не распускайте фараонов, гля- дите на них свысока, следите за их молодцеватым видом и за благородством души, остерегайтесь позволять им хоть тень фамильярности, жучьте их, подтягивайте, ставьте на место,
окрикивайте, когда надо. Но завещаем вам: берегитесь цу- кать их нелепой гоньбой и глупыми, оскорбительными при- ставаниями. Помните, что Александровское военное учили- ще есть первейшее изо всех российских училищ и в нем дис-

циплина живет не за страх, а за совесть и за добровольное взаимное доверие. Прощайте, друзья, прощайте, и дай Бог нам встретиться соратниками на поле брани.
А другие говорили уходящим:
– Никогда и никому не позволяйте унижать звание пе- хотинца и гордитесь им. Пехота – самый универсальный род оружия. Она передвигается подобно кавалерии, стреля- ет подобно артиллерии, роет окопы подобно инженерным войскам и, подобно им, строит мосты и понтоны, и решает участь боя главным образом мужество и стойкость пехоты.
Прощайте!
Господа обер-офицеры ушли, и как раз на другой день ра- но утром прибыл из Москвы в хамовнические лагери в пол- ном составе чудесный оркестр училища.
– Это – подарок начальника училища, – объяснил Дрозд, –
лето было уж очень жаркое и лагери тяжелые.
– Сегодня производство? – спросил нервно один из юнке- ров.
– Не знаю. Ровно ничего не знаю, – ответил Дрозд уклон- чиво.
В семь часов сделали перекличку. Батальонный командир отдал приказание надеть юнкерам парадную форму. В во- семь часов юнкеров напоили чаем с булками и сыром, по- сле чего Артабалевский приказал батальону построиться в двухвзводную колонну, оркестр – впереди знаменной роты и скомандовал:

– Шагом марш.
Утро было не жаркое и не пыльное. Быстрый крупный дождь, пролившийся перед зарею, прибил землю: идти будет ловко и нетрудно. Как красиво, резво и вызывающе понес- лись кверху звуки знакомого марша «Под двуглавым орлом»,
радостно было под эту гордую музыку выступать широким,
упругим шагом, крепко припечатывая ступни. Милым по- казалось вдруг огромное Ходынское поле, обильно политое за лагерное время юнкерским потом. Перед беговым иппо- дромом батальон сделал пятиминутный привал – пройден- ная верста была как бы той проминкой, которую делают ры- саки перед заездом. Все оправились и туже подтянули рем- ни, расправили складки, выровняли груди и опять – шагом марш – вступили в первую улицу Москвы под мужественное ликование ярко-медных труб, веселых флейт, меланхоличе- ских кларнетов, задумчивых тягучих гобоев, лукавых жен- ственных валторн, задорных маленьких барабанов и глухой могучий темп больших турецких барабанов, оживленных ве- селыми медными тарелками.
Свернутое знамя высится над колонной своим золотым острием, и, черт побери, нельзя решить, кто теперь краси- вее из двух: прелестная ли арабская кобыла Кабардинка, вся собранная, вся взволнованная музыкой, играющая каждым нервом, или медный ее всадник, полковник Артабалевский,
прирожденный кавалерист, неукротимый и бесстрашный та- тарин, потомок абреков, отсекавших одним ударом шашки

человеческие головы.
Улицы и слева и справа полным-полны москвичами.
– Наши идут. Александровцы. Знаменские.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, жен- ские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчиш- ки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные,
попадающие на пути, становятся во фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевски- ми петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы.
Все двести юнкеров, как один человек, одновременно лег- ко и мощно печатают свои шаги с математической точностью и безупречной правильностью. В этом почти выше чем че- ловеческом движении есть страшная сила и суровое самоот- речение.
Какая-то пожилая высокая женщина вдруг всплескивает руками и громко восклицает:
– Вот так-то они, красавцы наши, и умирать за нас пой- дут…
Святые, чистые, великие слова. Сколько народной глубо- кой мудрости в них! Вот забрили лоб рекруту. Ведут его под присягу. Бабы плачут, девки плачут, старики кряхтят на за- валинках. А забритый пьян, распьян, куражится, задается,
шумит, выражается. «Желаю, говорит, пролить кровь за оте-

чество, Марфа. Тащи еще четверть водки». А вот он уже и в солдатах. Обреченный человек, казенный человек, ответ- чик за весь мир православный, слуга царю и родине. Пер- вое время-то какое тяжелое! С непривычки все домой да до- мой тянет и учение плохо дается. Ну, а там, гляди, обратал- ся, отпрукался, освоился, стал настоящим исправным солда- том, даже ефлетером и младшим ундером. Приехал домой на кратковременный отпуск – узнать нельзя: стройный, лов- кий, уверенный, прежнего вахлака и в помине нет. Спраши- вают: «Ученьем вас небось много мучают?» А он этак по- солдатски, с кондачка: «Нам ученье чижало, между прочим ничаго. А убоина у нас каждый день во щах и каша тоже, и мясная порция на спичке выдается, двадцать пять золотни- ков ежедневно. А в государевы дни и в полковой праздник водку нам подносят по целой манерке». Нет, жить в солда- тах можно хорошо, надо только быть расторопным, понима- ющим, усердным и веселым и, главное, правдивым.
А потом, спаси Господи, война начнется. Идет солдат на войну, верный присяге. Шинелью из кислой шерсти навкось опоясан, ранец на нем и вещевой мешок со всем его имуще- ством, ружье на плече, патроны в подсумках.
Идет полк с музыкой – земля под ним дрожит и трясется,
идет и бьет повсюду врагов отечества: турок, немцев, поля- ков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может по- нять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смасте-

рить.
Он же солдат и на верную смерть охотником вызваться го- тов, и ротного своим телом от пули загородить, и товарища раненого на плечах из боя вынести, и офицеру своему под огнем обед притащить, и пленного ратника накормить и об- ласкать – все ему сподручно.
А забравши под Российское государство великое множе- ство городов и взявши без числа пленных, возвращается сол- дат домой, простреленный, иногда без руки, иногда без ноги,
но с орденом на груди святого великомученика Георгия.
И тут уже солдат весь входит в любимую легенду, в тро- гательную сказку. Ни в одном другом царстве не окружают личность военного кавалера таким наивным и милым ува- жением, как в России. Солдат из топора щи мясные варит,
Петра Великого на чердаке от разбойников спасает, черта в карты обыгрывает, выгоняет привидения из домов, все ула- живает, всех примиряет и везде является желанным и полез- ным гостем, кумом на родинах, сватом на свадьбах.
«Странно, – думает Александров, – вот мы учились уста- вам, тактике, фортификации, законоведению, топографии,
химии, механике, иностранным языкам. А, между прочим,
нам ни одного слова не сказали о том, чему мы будем учить солдата, кроме ружейных приемов и строя. Каким языком я буду говорить с молодым солдатом. И как я буду обращаться с каждым из них по отдельности. Разве я знаю хоть что-ни- будь об этом неведомом, непонятном существе. Что мне де-

лать, чтобы приобрести его уважение, любовь, доверие? Че- рез месяц я приеду в свой полк, в такую-то роту, и меня сра- зу определят командовать такой-то полуротой или таким-то взводом на правах и обязанностях ближайшего прямого на- чальника. Но что я знаю о солдате, Господи Боже, я о нем решительно ничего не знаю. Он бесконечно темен для меня.
В училище меня учили, как командовать солдатом, но совсем не показали, как с ним разговаривать. Ну, я пони- маю, – атака. Враг впереди и близко. “Ребята, вся Россия на нас смотрит, победим или умрем”. Выхватываю шашку из ножен, потрясаю ею в воздухе. “За мной, богатыри. Уррр- раааа…”
Да, это просто. Это героизм. Это даже вот сейчас захваты- вает дыхание и холодом вдохновения бежит по телу. О, это я сумею сделать великолепно. Но ежедневные будни. Еже- дневное воспитание, воспитание дикого неуча, часто не уме- ющего ни читать, ни писать. Как я к этому важному делу по- дойду, когда специально военных знаний у меня только на чуточку больше, чем у моего однолетки, молодого солдата,
которых у него совсем нет, и, однако, он взрослый человек в сравнении со мною, тепличным дитятей. Он умеет делать все: пахать, боронить, сеять, косить, жать, ухаживать за ло- шадью, рубить дрова и так без конца… Неужели я осмелюсь отдать все его воспитание в руки дядек, унтер-офицеров и фельдфебеля, которые с ним все-таки родня и свой человек?
Нет, если бы я был правительством, или военным мини-

стром, или начальником генерального штаба, я бы распоря- дился: кончил юноша кадетский корпус – марш в полк рядо- вым. Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай в шесть утра, мой полы и окна в казармах,
учи солдат и учись от солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера,
до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебе- ля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком,
а через год иди в военное училище, пройди двухгодичный курс и иди в тот же полк обер-офицером.
Не хочешь? – не нужно, – иди в чиновники или в писаря.
Пусть те, у кого кишка слаба и нервы чувствительны, уходят к черту, – останется крепкая военная среда».
Александров вздрагивает и приходит в себя от мечтаний.
Жданов толкает его локтем в бок и бурчит:
– Не разравнивай рядов.
Батальон уже прошел Никитским бульваром и идет Ар- батской площадью. До Знаменки два шага. Оркестр востор- женно играет марш Буланже. Батальон торжественно входит на училищный плац и выстраивается поротно в две шеренги.
– Смирно, – командует Артабалевский, соскакивая с ло- шади. – Под знамя. Слушай на караул.
Ладно брякают ружья. Знамя, в сопровождении знамен- щика и адъютанта, уносится на квартиру начальника учили- ща. Генерал Анчутин выходит перед батальоном.
– Здравствуйте, юнкера, – беззвучно, но понятно шепчут