Файл: WBOOK.doc

— Есть! — ответил я, взял карту и отметил маршрут.

Судя по карте, надо было одолеть всего сорок километров. Я лихо вскочил на лошадь, пришпорил — она пошла рысью, затем перешла в галоп. Меня трясло и бросало в седле, но постепенно приноровился и стал ритмично опираться на стремена в такт движению коня, даже стало нравиться. Всю горечь своего положения понял на обратном пути. Внутренние стороны бедер горели, как обожженные огнем. Я пытался опираться попеременно на каждую ногу, освобождая по очереди от соприкосновения с седлом. Помогало, но мало...

На следующий день все повторилось. И так продолжалось несколько дней. Когда Мартынов выздоровел и сам сел на лошадь, я уже освоился с ездой. Конечно, у меня не было той лихости, что у Мартынова. Сам Николай Тимофеевич был отличным кавалеристом. Он научился езде еще в мирное время, когда служил в артиллерийской части на конной тяге.

Стрелковые полки шли впереди нас, освобождая один населенный пункт за другим, часто без помощи артиллерии,— так велик был наступательный порыв. До Чернигова оставалось не более сотни километров. Начались партизанские края³¹. Немцы не могли хозяйничать здесь, как им хотелось. И жестоко мстили за это.

Украинская Хатынь

20 сентября 1943 года дивизия освободила Корюковку — районный центр, где до войны проживало около 7 тысяч человек. Нас поразил вид местечка. Вместо домов — бесконечный безжизненный строй уцелевших печных труб вдоль бывших улиц, заросшие сорняками огороды. Кто-то из солдат вытащил из подпечья чумазого мальчишку. Когда его накормили солдатским обедом и стали расспрашивать о матери, отце родных, он на все вопросы отвечал двумя словами: "Німець убив". И видеть его и слышать такие ответы было тяжело и больно. Но мы еще не знали истинных масштабов трагедии, постигшей жителей Корюковки.

Чрезвычайная государственная комиссия по преступлениям оккупантов в Черниговской области позднее установила, что в марте 1943 года гитлеровцы сожгли в Корюковке 1290 домов из 1300 существовавших и уничтожили большую часть жителей местечка. Всего в районе было расстреляно 7640 человек, 1129 — угнаны в фашистское рабство. А за годы оккупации с Черниговщины было принудительно вывезено 41578 человек.

В самом Чернигове гитлеровские палачи убили 52453 человека. В селе Елино и на хуторе Мостки Щорсовского района было убито 440 советских граждан. В клубе села Тиница Бахмачского района гестаповцы сожгли заживо 112 сельских активистов. В Носовском районе было полностью сожжено село Козары и расстреляно 3908 его жителей. С лица земли было стерто село Пески Новобасанского района и уничтожено более 860 сельчан.³²

Позднее, на одной из встреч ветеранов нашей дивизии, я поделился впечатлениями о трагедии Корюковки в присутствии бывшего военного врача Галины Сергеевны Федько. В свою очередь она вспомнила:

— В Корюковку наш санбат вошел почти одновременно со стрелковыми полками. Бой за нее был коротким. Враги убегали в панике, оставив развешанное на деревьях у пруда для сушки нижнее белье. Мы двигались первыми по одной из дорог, проходивших через местечко, и стали свидетелями потрясающей картины человеческой боли и отчаяния: на дороге лежал мертвый старик, перерезанный танковой гусеницей. Скелет полусожженного юноши виднелся рядом. Над трупами склонилась женщина. Увидев нас, она в немом порыве подняла руки кверху, как бы говоря: "Отомстите!" До сих пор вижу ее глаза, без слез, горящие болью и гневом.

Следующим на боевом пути дивизии был город Щорс. И в нем оккупанты оставили свои кровавые следы. Жители рассказали, что в городе активно действовала группа молодых подпольщиков — бывших школьников, в которую входила и пионерка Нина Сагайдак. Она была связана с партизанским отрядом А.Ф. Федорова, была душой юных подпольщиков, действовала отважно и дерзко.

7 ноября 1942 года Нина пробралась на городской радиоузел и поздравила жителей города с праздником Великого Октября, всполошив всю местную полицию и гестаповское начальство. Нина неплохо знала немецкий и сумела познакомиться с офицером, брат которого, как она узнала, погиб в концлагере. Патриотке удалось получить сведения о готовившейся карательной операции против партизан, и она сумела во время предупредить их.

Фашисты напали на след Нины и в мае 1943 года ее арестовали. Больше месяца гитлеровские палачи истязали девочку, добиваясь сведений о молодежном подполье и партизанах, Нина выдержала все пытки и никого не выдала. Когда через четыре месяца наша дивизия освободила город и двери тюрьмы открылись, на стене камеры, где она находилась, нашли надпись: "Хто вийде на волю, передайте— 19 травня 1943 року шістнадцятирічну Ніну Сагайдак розстріляно"³³.

Память о пепле Корюковки, о нечеловеческих муках, которые пережила шестнадцатилетняя Нина Сагайдак — хрупкая и нежная девочка с героическим сердцем, уносили с собой шедшие на запад солдаты дивизии вместе с ненавистью к оккупантам, поправшим все законы войны!

Приехав через 35 лет в Корюковку, я увидел заново отстроенный город. В райкоме партии рассказали, как возрождался город, о встречах бывших партизан, о том, что нужны средства на создание мемориала.

А позднее мне прислали газету "Маяк" от 28 февраля 1987 года, орган Корюковского райкома Компартии Украины и районного Совета депутатов, где было напечатано сообщение, что республика выделила два миллиона рублей на создание мемориала памяти о каждом из 256 сел и деревень, уничтоженных и сожженных фашистами на Украине, что замечательный проект мемориала уже создан и обсужден общественностью и скоро начнется его создание в Корюковке. Она, как и Хатынь, будет включена во всесоюзные маршруты поездок по нашей стране. К названиям, известным во всем мире — Лидице, Орадур, Хатынь, — добавится еще одно, пока еще мало кому знакомое — Корюковка.

Даешь Днепр!

...Перешли Десну по понтонному мосту. Значит, скоро Днепр! Новиков был вне себя от радости. До войны он жил на Украине. В оккупированном Днепропетровске находилась его жена, не успевшая выехать.

Вчера он сказал мне:

— Малиновский, а чего ты в партию не вступаешь? В такое время надо быть в партии. Бери пример с Беляева. Или ты всю жизнь думаешь в комсомольцах проходить? Вот что: я тебе даю рекомендацию для поступления в кандидаты, а ты сегодня же пиши заявление. Вторую рекомендацию возьмешь у Беляева!

Мои родители были беспартийными. Впервые поступить в партию мне предложили еще в первые дни войны, потом предлагал Беляев на Сучане. Тогда я посчитал себя неподготовленным. А сейчас сомнения мои рассеялись.

В сентябре 1943 года, незадолго до форсирования Днепра, я был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Вот и Днепр! Правда, его еще не видно. Наш дивизион остановился в небольшом прибрежном сосновом леске. За ним, меньше чем в километре,— река. Под соснами оказалось неимоверное количество маслят. Солдаты бросились собирать их — будет к вечеру приварок! Невольно вспомнил, как по дороге с Курской дуги сюда мне попалась полянка, вся красная от сочной и спелой земляники. А я проехал мимо — очень уда торопился.

Решил посмотреть на реку. На всякий случай веял карабин с полным магазином патронов. Шел не спеша, понемногу поднимаясь по лесному склону. Подобрался к самому обрыву, переходя от дерева к дереву. Внизу открылась широкая полоса песка. За ней— красавец Днепр. Стал рассматривать, что делается на правом берегу. Ясно были видны траншеи противника, а в одной из них что-то очень похожее на голову. Далековато для карабина, но попробовать стоит... Может, будет одним фашистом меньше! Поставил на рамке дальность, тщательно прицелился и нажал спуск. После выстрела снова осмотрел траншеи. Голова исчезла.

Когда возвращался назад, подошли Мартынов и Беляев. Мы сели на землю около старого, может, еще сорок первого года, окопа. Никогда раньше у нас не возникало разговоров о том, что будем делать после войны. А тут Мартынов вдруг сказал:

— За Днепр немцев прогнали! Значит, войне скоро конец! Ты чем, Борис, после войны займешься?

Я не мог ответить так сразу, уж очень неожиданным был вопрос, и на секунду задумался. В тот же момент наш разговор оборвал близкий разрыв снаряда, а может, и мины. За Днепром послышались звуки выстрелов. Мы молниеносно очутились в спасительном старом окопе. Так я и не ответил тогда Мартынову на этот вопрос. Видно, рано задал он его...

Приказа на развертывание еще не было. Утром как-то совершенно неожиданно для нас из-за леска появились "юнкерсы". Мы их заметили, когда они уже пошли в пике, намереваясь сбросить бомбы, и разбежались кто куда. Я прыгнул в окоп, на дне которого лежала старая железная печка. Попытался вышвырнуть ее, но она снова свалилась мне на голову, а за ней и лейтенант Сармакешев. "А-а-ах! А-а-ах!" Земля под нами заходила ходуном от взрывов. Такие большие бомбы и так близко, пожалуй, еще не падали! А "юнкерсы" пикировали снова. Опять колыхалась земля от мощных взрывов, а я, сжимаясь в комок, искал у нее защиты.

Когда пехота и артиллерия не были прикрыты с воздуха, "юнкерсы" наглели, становясь грозным противником. Вот и в то утро двенадцать пикировщиков сделали 6 или 7 заходов. Они пикировали низко и бросали бомбы довольно точно.

После налета похоронили мы еще нескольких товарищей. А шестерых увезли в медсанбат. У одного из разведчиков Сармакешева, громадного широкоплечего молчуна, оторвало левую руку у самого плеча — да так, что и жгут не на что было наложить. Вряд ли довезли его до медсанбата...

Наши орудия стояли недалеко в лесу, без всякого укрытия. Одно из них было повреждено, а командир убит. Громадный осколок отсек у него часть туловища. Человек прошел Северо-Западный фронт, Курскую дугу и вот такая бессмысленная, бесполезная гибель...

Под Лоевом, куда вышла дивизия, штаб и НП дивизиона расположились в каком-то каменном полуподземном склепе, недалеко от небольшой церквушки, стоящей на самой высокой точке днепровского берега. Церковь постоянно обстреливалась. Немцы, видно, думали, что там находятся наши наблюдатели. А там был поп, да еще с семьей — женой и дочерью. Я обнаружил это случайно. Шел по кладбищу и позади церкви увидел большой склеп. Вход в него был завешен одеялом. Любопытство заставило заглянуть внутрь. Там и увидел семью священника. Попадья лежала на какой-то подстилке, а священник и дочь лет пятнадцати сидели.

— Что вы тут делаете? Вас может убить!

— Господь милостив, — ответил поп.

— Начнется наступление, вам будет совсем плохо, — пытался я уговорить их.

Они молчали. Немного подождав, я ушел. Ну и ну! Храбрые люди! А может, просто еще не поняли всей опасности...

Из-под Лоева нас перебросили к Любечу, маленькому городку, километрах в 70-ти ниже по Днепру. По дороге, где-то посредине, попали в такое болото, что едва вылезли: почище Сучана! В этом месте будем форсировать Днепр. Заняли боевые порядки. Оба берега реки здесь высокие. Места красивейшие! Поневоле всем вспоминались гоголевские слова: "Чуден Днепр при тихой погоде..." Кто-то из нас продекламировал их и задумчиво добавил: "А вот если приходится его форсировать..." Но это так, не всерьез.