ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 27.03.2024
Просмотров: 243
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
веселого дяди Кости об этом возрасте: «Щенок о пяти ног».
Александров оживляется. Отличная, проказливая мысль приходит ему в голову. Он подходит к первой от входа де- вочке, у которой волосы, туго перетянутые снизу ленточкой,
торчат вверх, точно хохол у какой-то редкостной птицы, де- лает ей глубочайший церемонный поклон и просит витиева- то:
– Мадемуазель, не угодно ли будет вам сделать мне ве- личайшую честь и отменное удовольствие протанцевать со мною, вашим покорным слугою, один тур польки?
Девочка робко, неловко, вся покраснев, кладет ему ху- денькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до ко- торого ей не достать, а на рукав. Остальные от неожиданно- сти и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря, молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и рты.
Протанцевав со своею дамой, он с такой же утонченной вычурностью приглашает другую, потом третью, четвертую,
пятую, всех подряд. Ну, что за прелесть эти крошечные дев- чонки! Александров ясно слышит, что у каждой из них во- лосы пахнут одной и той же помадой «Резеда», должно быть,
купленной самой отчаянной контрабандой. Да и сам этот сказочный детский балок под сурдинку не был ли браконьер- ством?
И как аккуратно, как ревностно они делают танцевальные па своими маленькими ножками, высоко поднятыми на цы- почки. От старательности, точно на строгом экзамене, они
Александров оживляется. Отличная, проказливая мысль приходит ему в голову. Он подходит к первой от входа де- вочке, у которой волосы, туго перетянутые снизу ленточкой,
торчат вверх, точно хохол у какой-то редкостной птицы, де- лает ей глубочайший церемонный поклон и просит витиева- то:
– Мадемуазель, не угодно ли будет вам сделать мне ве- личайшую честь и отменное удовольствие протанцевать со мною, вашим покорным слугою, один тур польки?
Девочка робко, неловко, вся покраснев, кладет ему ху- денькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до ко- торого ей не достать, а на рукав. Остальные от неожиданно- сти и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря, молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и рты.
Протанцевав со своею дамой, он с такой же утонченной вычурностью приглашает другую, потом третью, четвертую,
пятую, всех подряд. Ну, что за прелесть эти крошечные дев- чонки! Александров ясно слышит, что у каждой из них во- лосы пахнут одной и той же помадой «Резеда», должно быть,
купленной самой отчаянной контрабандой. Да и сам этот сказочный детский балок под сурдинку не был ли браконьер- ством?
И как аккуратно, как ревностно они делают танцевальные па своими маленькими ножками, высоко поднятыми на цы- почки. От старательности, точно на строгом экзамене, они
прикусывают нижнюю губку, подпирают изнутри щеку язы- ком и даже высовывают язычок между зубами.
Когда же Александров подходит к очередной даме, то дру- гие тесно его облепляют:
– Пожалуйста, и со мною тоже.
– И со мной, и со мной, и со мной.
– Милый юнкер, а когда же со мной?
И, наконец, тоненький комариный голосок, в котором дрожит обида:
– Да-а! Со всеми танцуют, а со мной не танцуют.
Александров справедлив. Он сам понимает. Какая ред- кая радость и какая гордость для девчонок танцевать с на- стоящим взрослым кавалером, да притом еще с юнкером
Александровского училища, самого блестящего и любимого в Москве. Он ни одну не оставит без тура польки.
Но он не успевает. На двух воспитанниц не хватает поль- ки, потому что оркестр перестает играть. Увидев две милень- кие, готовые заплакать мордочки, с уже вытянутыми в тру- бочку губами, Александров быстро находится:
– Медам. Это ничего не значит. Мы сами себе музыка.
И, подхватив очередную девочку, уже почти пустившую слезу, он бурно начинает польку, громко подыгрывая голо- сом: «Тра, ля, ля, ля – тра, ля, ля».
Остальные с увлечением следуют за ним, отбивая такт ла- дошками, и в общем получается замечательный оркестр.
Дотанцевав, он откланивается и хочет уйти. Но малень-
Когда же Александров подходит к очередной даме, то дру- гие тесно его облепляют:
– Пожалуйста, и со мною тоже.
– И со мной, и со мной, и со мной.
– Милый юнкер, а когда же со мной?
И, наконец, тоненький комариный голосок, в котором дрожит обида:
– Да-а! Со всеми танцуют, а со мной не танцуют.
Александров справедлив. Он сам понимает. Какая ред- кая радость и какая гордость для девчонок танцевать с на- стоящим взрослым кавалером, да притом еще с юнкером
Александровского училища, самого блестящего и любимого в Москве. Он ни одну не оставит без тура польки.
Но он не успевает. На двух воспитанниц не хватает поль- ки, потому что оркестр перестает играть. Увидев две милень- кие, готовые заплакать мордочки, с уже вытянутыми в тру- бочку губами, Александров быстро находится:
– Медам. Это ничего не значит. Мы сами себе музыка.
И, подхватив очередную девочку, уже почти пустившую слезу, он бурно начинает польку, громко подыгрывая голо- сом: «Тра, ля, ля, ля – тра, ля, ля».
Остальные с увлечением следуют за ним, отбивая такт ла- дошками, и в общем получается замечательный оркестр.
Дотанцевав, он откланивается и хочет уйти. Но малень-
кие, цепкие лапочки хватают его за мундир.
– Не уходите, юнкер, душка, милочка, не уходите от нас.
Он обещает забежать к ним во время следующего танца и с трудом освобождается.
Только что входит Александров в большой зал, подыма- ясь по ступенькам галереи, как распорядитель торжественно объявляет:
– Последний танец! Вальс!
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше,
и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тре- вожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, ко- го-то разыскивая в ней. Но вот ее глаза встречаются с глаза- ми Александрова, и он видит, как радость заливает ее лицо.
Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воз- дух вокруг нее посветлел и заблестел смехом. Точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его.
Он видел, подходя к ней, как она от нетерпения встала и резким движением сложила веер, а когда он был в двух шагах от нее и только собирался поклониться, она уже при- подымала машинально, сама этого не замечая, левую руку,
чтобы опустить ее на его плечо.
– Что же вы совсем убежали от меня? Как вам не стыд- но? – сказала она, и эти простые, ничего не значащие слова вдруг теплым бархатом задрожали в груди Александрова.
– Я… я… собственно… – начал было он.
– Не уходите, юнкер, душка, милочка, не уходите от нас.
Он обещает забежать к ним во время следующего танца и с трудом освобождается.
Только что входит Александров в большой зал, подыма- ясь по ступенькам галереи, как распорядитель торжественно объявляет:
– Последний танец! Вальс!
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше,
и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тре- вожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, ко- го-то разыскивая в ней. Но вот ее глаза встречаются с глаза- ми Александрова, и он видит, как радость заливает ее лицо.
Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воз- дух вокруг нее посветлел и заблестел смехом. Точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его.
Он видел, подходя к ней, как она от нетерпения встала и резким движением сложила веер, а когда он был в двух шагах от нее и только собирался поклониться, она уже при- подымала машинально, сама этого не замечая, левую руку,
чтобы опустить ее на его плечо.
– Что же вы совсем убежали от меня? Как вам не стыд- но? – сказала она, и эти простые, ничего не значащие слова вдруг теплым бархатом задрожали в груди Александрова.
– Я… я… собственно… – начал было он.
Но она перебила его:
– Да, вы, вы, вы. Не нужно ни о чем говорить. Теперь бу- дем только танцевать вальс. Раз-два-три, – подсчитывала она под темп музыки, и они закружились опять в блаженном воз- душном полете.
И тут Зиночка, щекоча невольно его висок своими тон- кими волосами, дыша на него порою своим чистым, свежим дыханием, в двух словах развеяла причину их странной мол- чаливой ссоры издали.
На балах начальство строго следило, чтобы воспитанницы не танцевали с одним и тем же кавалером несколько раз под- ряд. Это уж было бы похоже на предпочтение, на какое-то избранничество, наконец, просто на кидающееся в глаза вза- имное ухаживание. Синяя дама с рыбьей головой сделала
Зиночке замечание, что она слишком много уделяет внима- ния юнкеру Александрову, что это слишком кидается в глаза и наконец становится совсем неприличным.
– Во время третьей кадрили она так и пронизывала меня глазищами, и теперь вы понимаете, что я чувствовала себя как связанная.
– Она и на меня так же глядела, – сказал Александров. –
Мне даже пришло в голову, что если бы между мной и ею был стеклянный экран, то ее взгляд сделал бы в стекле круг- лую дырочку, как делает пуля. Ах, зачем же вы мне сразу не сказали?
– У нас уж такая этика. Мы можем наших классных дам
всячески изводить, но жаловаться посторонним – это не при- нято. Но теперь мне все равно. J’ai jete le bonnet par dessus les moulins
7
. Завтра она пожалуется папе.
– А папа?
– Папа будет от души смеяться. Ах, папочка мой такая прелесть, такой душенька. Но довольно об этом. Вы больше не дуетесь, и я очень рада. Еще один тур. Вы не устали?
7
. Завтра она пожалуется папе.
– А папа?
– Папа будет от души смеяться. Ах, папочка мой такая прелесть, такой душенька. Но довольно об этом. Вы больше не дуетесь, и я очень рада. Еще один тур. Вы не устали?
1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 36
Глава XXIII. Письмо любовное
Кончились зимние каникулы. Тяжеловато после двух недель почти безграничной свободы втягиваться снова в су- ровую воинскую дисциплину, в лекции и репетиции, в стро- евую муштру, в раннее вставание по утрам, в ночные бессон- ные дежурства, в скучную повторяемость дней, дел и мыс- лей.
Есть у юнкеров в распорядке дня лишь два послеобеден- ных часа (от четырех до шести) полного отдыха, когда мож- но петь, болтать, читать посторонние книги и даже прилечь на кровати, расстегнув верхний крючок куртки. От шести до восьми снова зубрежка или черчение под надзором курсо- вых офицеров.
Александров подсел на кровать к Жданову; так они каж- дый день ходят друг к другу в гости. Крикнули ротного слу- жителя и послали его в булочную Севастьянова, что наис-
7
Я пустилась во все тяжкие (фр.).
кось от училища через Арбатскую площадь, за пирожными –
пара пятачок. Жданов, как более солидный и крепкий, зака- зал себе два яблочных и два тирольских; более легковесный
Александров – две трубочки с кремом и два миндальных.
Поедая пирожные, как-то говорится слаще, занятнее. Самая любимая, никогда не иссякающая тема их разговора, это, ко- нечно, – прошлый недавний бал в Екатерининском институ- те, со множеством милых маленьких воспоминаний. Вспо- минают они, как все девицы, окружив тесным прекрасным роем графа Олсуфьева, упрашивали его не уезжать так ско- ро, пробыть еще полчасика на балу, и как он, мелко топчась на своих согнутых подагрой ногах, точно приплясывая, го- ворил:
– Не могу, мои красавицы. Сказано в премудростях царя
Соломона: время строить и время разрушать, время старо- му гусару Олсуфьеву танцевать на балу и время ехать домой спатиньки.
– Прелесть граф Олсуфьев? А? – говорит Александров.
– Правда. Молодчина, – соглашается Жданов. – И какой шикарный был ужин, какая осетрина, какой ростбиф!
Но Александрову ближе и милее другие воспомина- ния. Как ласково и просто сказала княгиня-директриса:
«Mesdames, просите ваших кавалеров к ужину». Вот это так настоящая аристократка! Хочется юнкеру сказать и еще кое о чем, более нежном, более интимном; ведь на то и друж- ба, чтобы поверять друг другу сердечные секреты. Переход
пара пятачок. Жданов, как более солидный и крепкий, зака- зал себе два яблочных и два тирольских; более легковесный
Александров – две трубочки с кремом и два миндальных.
Поедая пирожные, как-то говорится слаще, занятнее. Самая любимая, никогда не иссякающая тема их разговора, это, ко- нечно, – прошлый недавний бал в Екатерининском институ- те, со множеством милых маленьких воспоминаний. Вспо- минают они, как все девицы, окружив тесным прекрасным роем графа Олсуфьева, упрашивали его не уезжать так ско- ро, пробыть еще полчасика на балу, и как он, мелко топчась на своих согнутых подагрой ногах, точно приплясывая, го- ворил:
– Не могу, мои красавицы. Сказано в премудростях царя
Соломона: время строить и время разрушать, время старо- му гусару Олсуфьеву танцевать на балу и время ехать домой спатиньки.
– Прелесть граф Олсуфьев? А? – говорит Александров.
– Правда. Молодчина, – соглашается Жданов. – И какой шикарный был ужин, какая осетрина, какой ростбиф!
Но Александрову ближе и милее другие воспомина- ния. Как ласково и просто сказала княгиня-директриса:
«Mesdames, просите ваших кавалеров к ужину». Вот это так настоящая аристократка! Хочется юнкеру сказать и еще кое о чем, более нежном, более интимном; ведь на то и друж- ба, чтобы поверять друг другу сердечные секреты. Переход
из зала в столовую шел по довольно узкому коридору. Было тесно, подвигались с трудом. Плечи Зиночки и Александро- ва часто соприкасались. Кисть ее руки легко лежала на ру- каве Александрова. И вот вдруг на бесконечно краткое вре- мя Зиночка сжала руку юнкера и прильнула к нему упругим сквозь одежду телом. Конечно, это вышло случайно, от тол- котни, но, кто знает, может быть, здесь была и крошечная,
микроскопическая доля умысла? Нет, Жданову он об этом не скажет ни слова. Пусть их связывает восьмилетняя кор- пусная дружба (оба оставались на второй год, хотя и в раз- ных классах), но Жданов весь какой-то земной, деревянный,
грубоватый, много ест, много пьет, терпеть не может описа- ний природы, смеется над стихами, любит рассказывать по- хабные анекдоты. Родом он донской казак из Тульской гу- бернии. Он не поймет.
Возвращаются они памятью и к последней минуте, к отъ- езду из института. Когда спускались юнкера по широкой,
растреллиевской лестнице в прихожую, все воспитанницы облепили верхние перила, свешивая вниз русые, золотые,
каштановые, рыжие, соломенные, черные головки.
– Благодарим вас! Спасибо, милые юнкера, – кричали они уходящим, – не забывайте нас! Приезжайте опять к нам на бал! До свиданья! До свиданья!
И тут Александров вдруг ясно вспомнил, как, низко пе- регнувшись через перила, Зиночка махала прозрачным кру- жевным платком, как ее смеющиеся глаза встретились с его
микроскопическая доля умысла? Нет, Жданову он об этом не скажет ни слова. Пусть их связывает восьмилетняя кор- пусная дружба (оба оставались на второй год, хотя и в раз- ных классах), но Жданов весь какой-то земной, деревянный,
грубоватый, много ест, много пьет, терпеть не может описа- ний природы, смеется над стихами, любит рассказывать по- хабные анекдоты. Родом он донской казак из Тульской гу- бернии. Он не поймет.
Возвращаются они памятью и к последней минуте, к отъ- езду из института. Когда спускались юнкера по широкой,
растреллиевской лестнице в прихожую, все воспитанницы облепили верхние перила, свешивая вниз русые, золотые,
каштановые, рыжие, соломенные, черные головки.
– Благодарим вас! Спасибо, милые юнкера, – кричали они уходящим, – не забывайте нас! Приезжайте опять к нам на бал! До свиданья! До свиданья!
И тут Александров вдруг ясно вспомнил, как, низко пе- регнувшись через перила, Зиночка махала прозрачным кру- жевным платком, как ее смеющиеся глаза встретились с его
глазами, как он ясно расслышал снизу ее громкое:
– Пишите! Пишите!
С этого момента, по мере того как уходит в глубь прошло- го волшебный бал, но все ближе, нежнее и прекраснее ри- суется в воображении очаровательный образ Зиночки и все тревожнее становятся ночи Александрова, – им все настой- чивее овладевает мысль написать Зиночке Белышевой пись- мо. Конечно, оно будет написано вежливо и почтительно, без всякого, самого малейшего намека на любовное чувство, но уже одно то будет бесконечно радостно, если она прочитает его, прикоснется к нему своими невинными пальцами. Алек- сандров пишет письмо за письмом на самой лучшей бума- ге, самым лучшим старательным почерком и затем аккурат- но складывает их в шестьдесят четвертую долю. Само собой разумеется, что письмо пойдет не по почте, а каким-нибудь обходным таинственным путем.
В первое же воскресенье он к двум часам отправляется в
Екатерининский институт. Великолепный огромный швей- цар Порфирий тотчас же с видимым удовольствием узнает его.
– Добро пожаловать, господин юнкер! Как изволите по- живать? Как драгоценное здоровьице? Чем служу вам?
Александров осторожно закидывает удочку:
– Прошлый раз, Порфирий, угощал ты меня вишневой на- ливкой. Изумительная была наливка, но только в долгу – как
– Пишите! Пишите!
С этого момента, по мере того как уходит в глубь прошло- го волшебный бал, но все ближе, нежнее и прекраснее ри- суется в воображении очаровательный образ Зиночки и все тревожнее становятся ночи Александрова, – им все настой- чивее овладевает мысль написать Зиночке Белышевой пись- мо. Конечно, оно будет написано вежливо и почтительно, без всякого, самого малейшего намека на любовное чувство, но уже одно то будет бесконечно радостно, если она прочитает его, прикоснется к нему своими невинными пальцами. Алек- сандров пишет письмо за письмом на самой лучшей бума- ге, самым лучшим старательным почерком и затем аккурат- но складывает их в шестьдесят четвертую долю. Само собой разумеется, что письмо пойдет не по почте, а каким-нибудь обходным таинственным путем.
В первое же воскресенье он к двум часам отправляется в
Екатерининский институт. Великолепный огромный швей- цар Порфирий тотчас же с видимым удовольствием узнает его.
– Добро пожаловать, господин юнкер! Как изволите по- живать? Как драгоценное здоровьице? Чем служу вам?
Александров осторожно закидывает удочку:
– Прошлый раз, Порфирий, угощал ты меня вишневой на- ливкой. Изумительная была наливка, но только в долгу – как
