Файл: Рассказ Гранатовый браслет.pdf

хочешь – оставаться я не люблю. Вот…
Он протягивает швейцару зеленую трехрублевую бумаж- ку, еще теплую, почти горячую от нервно тискавшей ее руки.
Левое веко у Порфирия чуть-чуть играет, готовое лукаво подмигнуть.
– Да вы бы попросту, господин юнкер. Сказали бы, в чем дело-то? А денежки извольте спрятать.
Запинаясь, отворачивая лицо, Александров говорит ма- лосвязно:
– Тут это… вот… моя двоюродная сестра… Это… ба- рышня Белышева… Зинаида… Письмо от родственников…
– С удовольствием, с великим моим удовольствием-с, гос- подин юнкер. Передам без малейшего замедления. Только кому раньше представить: классной даме или самому госпо- дину профессору? Как я состою по присяге…
«Черт! Не вышло!» – говорит про себя Александров и ухо- дит посрамленный. Он сам чувствует, как у него от стыда колюче покраснело все тело.
Но уже, как маньяк, он не может отвязаться от своей безумной затеи. Учитель танцев, милейший Петр Алексее- вич Ермолов? Но тотчас же в памяти встает величавая важ- ная фигура, обширный белый вырез черного фрака, круглые плавные движения, розовое, полное, бритое лицо в седых гладко причесанных волосах. Нет, с тремя рублями к нему и обратиться страшно. Говорят, что раньше юнкера пробова-

ли, и всегда безуспешно.
Но с Ермоловым повсюду на уроки ездит скрипач, худой маленький человечек, с таким ничего не значащим лицом,
что его, наверно, не помнит и собственная жена. Уждав вре- мя, когда, окончив урок, Петр Алексеевич идет уже по кори- дору, к выходу на лестницу, а скрипач еще закутывает чер- ным платком свою дешевую скрипку, Александров подходит к нему, показывает трехрублевку и торопливо лепечет:
– Понимаете ли?.. Здесь ничего нет дурного или предосу- дительного… Тут только одно семейное дело о наследстве.
Необходимо уведомить, чтобы не попало в чужие руки…
Сделайте великое одолжение.
Но скрипач отмахивается обеими руками вместе с заку- танной в черное скрипкой.
– Да упаси меня Бог! Да что вы это придумали, господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прого- нят. А у меня семья, сам-семь с женою и престарелой ро- дительницей. А дойдет до господина генерал-губернатора,
так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не- ет, сударь, старая история. Имею честь кланяться. До свида- нья-с! – и бежит торопливо следом за своим патроном.
Но громадная сила – напряженная воля, а сильнее ее на свете только лишь случай. Как-то вечером, в часы отдыха,
юнкера сбились кучкой, человек в десять, между двумя со- седними постелями. Левис-оф-Менар рассказывал наизусть

содержание какого-то переводного французского романа не то Габорио, не то Понсон дю Террайля. Вяло, без особого внимания подошел туда Александров и стал лениво прислу- шиваться.
– Тогда-то, – продолжал медленно Левис, – кровожадные преступники и придумали коварный способ для своей пере- писки. Они писали друг другу самые обыкновенные записки о самых невинных семейных делах, так, что никому не при- шло бы никогда в голову придраться к их содержанию. Но на чистом листке они передавали свои хищнические планы при помощи пера, обмакнутого в лимонный сок. Некоторую покоробленность бумаги они сглаживали горячим утюгом, и получателю стоило подержать этот белый лист около огня,
как немедленно и явственно выступали на нем желтые бук- вы…
Слова Левиса сразу, точно молния, озарили Александро- ва.
«Вот что мне нужно! А там, суди меня Бог и военная кол- легия!»
В ближайшую субботу он идет в отпуск к замужней сестре
Соне, живущей за Москвой-рекой, в Мамонтовском подво- рье. В пустой аптекарский пузырек выжимает он сок от цело- го лимона и новым пером номер 86 пишет довольно скром- ное послание, за которым, однако, кажется юнкеру, нельзя не прочитать пламенной и преданной любви:
«Знаю, что делаю дурно, решаясь писать Вам без позво-

ления, но у меня нет иного средства выразить глубокую мою благодарность судьбе за то, что она дала мне невыразимое счастье познакомиться с Вами на прекрасном балу Екатери- нинского института. Я не могу, я не сумею, я не осмелюсь говорить Вам о том божественном впечатлении, которое Вы на меня произвели, и даже на попытки сделать это я смот- рю как на кощунство. Но позвольте смиренно просить Вас,
чтобы с того радостного вечера и до конца моих дней Вы считали меня самым покорным слугой Вашим, готовым для
Вас сделать все, что только возможно человеку, для которо- го единственная мечта – хоть случайно, хоть на мгновение снова увидеть Ваше никогда не забываемое лицо. Алексей
Александров, юнкер 4-й роты 3-го Александровского воен- ного училища на Знаменке».
* * *
Когда буквы просохли, он осторожно разглаживает ли- стик Сониным утюгом. Но этого еще мало. Надо теперь обыкновенными чернилами, на переднем листе написать та- кие слова, которые, во-первых, были бы совсем невинными и неинтересными для чужих контрольных глаз, а во-вторых,
дали бы Зиночке понять о том, что надо подогреть вторую страницу.
Очень быстро приходит в голову Александрову (немнож- ко поэту) мысль о системе акростиха. Но удается ему напи-

сать такое сложное письмо только после многих часов упор- ного труда, изорвав сначала в мелкие клочки чуть ли не десть почтовой бумаги. Вот это письмо, в котором начальные бук- вы каждой строки Александров выделял чуть заметным на- жимом пера.
«Дорогая Зизи,
П
омнишь ли ты, как твоя старая тетя
О
ля тебя так называла? Прошло два го –
д
а, что от тебя нет никаких пис –
е
м. Я думаю, что ты теперь вы –
р
осла совсем большая. Дай тебе Бо –
ж
е всего лучшего, светлого
и
, главное, здоровья. С первой поч –
т
ой шлю тебе перчатки из козь –
е
й шерсти и платок оре –
н
бургский. Какая радость нам,
а
нгел мой, если летом приедешь в
О
зерище. Уж так я буду обере –
г
ать тебя, что пушинке не дам сесть.
Н
яня тебе шлет пренизкие поклоны.
Е
е зимой все ревматизмы мучили.
Миша в реальном училище,
Учится хорошо. Увлекается
Акростихами
. Целую тебя
Крепко. Вашим пишу отдельно.

Твоя любящая
Тетя Оля».
На конверт прилепляется не городская, а (какая тонкая хитрость!) загородная марка. С бьющимся сердцем опускает его Александров в почтовый ящик. «Корабли сожжены», –
пышно, но робко думает он.
На другой день ранним утром, в воскресенье, профессор
Димитрий Петрович Белышев пьет чай вместе со своей лю- бимицей Зиночкой. Домашние еще не вставали. Эти вос- кресные утренние чаи вдвоем составляют маленькую весе- лую радость для обоих: и для знаменитого профессора, и для семнадцатилетней девушки. Он сам приготовляет чай с некоторой серьезной торжественностью. Сначала в сухой го- рячий чайник он всыпает малую пригоршеньку чая, облива- ет его слегка крутым кипятком и сейчас же сливает воду в чашку.
– Это для того, – говорит он серьезно, – что необходи- мо сначала очистить зелье, ибо собирали его и приготовляли язычники-китайцы, и от их рук чай поганый. В этом по край- ней мере уверено все Замоскворечье. – Затем он опять на- ливает кипяток, но совсем немного, закутывает чайник тол- стой суконной покрышкой в виде петуха, для того чтобы на- стоялся лучше, и спустя несколько минут наливает его уже дополна. Эта церемония всегда смешит Зиночку.

Затем Димитрий Петрович своими большими добрыми руками, которыми он с помощью скальпеля разделяет тон- чайшие волокна растений, режет пополам дужку филиппов- ского калача и намазывает его маслом. Отец и дочка просто влюблены друг в друга.
В дверь стучат.
– Войдите!
Входит Порфирий в утренней тужурке.
– Почта-с.
Профессор не спеша разбирает корреспонденцию.
– А это тебе, Зиночка, – говорит он и осторожно перебра- сывает письмо через стол.
Зина вскрывает конверт и долго старается понять хоть что-нибудь в этом письме. Шутка? Мистификация? Или, мо- жет быть, кто-нибудь перепутал письма и конверты?
– Папочка! Я ничего не понимаю, – говорит она и протя- гивает письмо отцу.
Профессор несколько минут изучает письмо, и чем даль- ше, тем больше расплывается на его умном лице веселая улыбка.
– Тетя Оля? – восклицает он. – Да как же ты ее не пом- нишь? Вспомни, пожалуйста. Такая высокая, стройная. У
нее еще были заметные усики. И танцевать она очень люби- ла. Возьми, возьми, почитай повнимательней.
Через неделю, после молитвы и переклички командир

четвертой роты Фофанов, он же Дрозд, проходит вдоль строя, передавая юнкерам письма, полученные на их имя.
Передает он также довольно увесистый твердый конверт
Александрову. На конверте написано: со вложением фото- графической карточки.
– Э-э, не покажешь мне?
– Так точно, господин капитан.
Юнкер торопливо разрывает оболочку. Это прелестное личико Зиночки и под ним краткая надпись: «Зинаида Бе- лышева».
– Э-э… Очень хороша, – говорит Дрозд. – Ну, что? Теперь жалеешь, что поехал на бал?
– Никак нет…
Глава XXIV. Дружки
Кончился студеный январь, прошел густоснежный фев- раль, наворотивший круглые белые сугробы на все москов- ские крыши. Медленно тянется март, и уже висят по утрам на карнизах, на желобах и на железных картузах зданий остроконечные сосульки, сверкающие на солнце, как стразы горного хрусталя, радужными огоньками.
По улицам «ледяные» мужики развозят с Москвы-реки по домам, на санях, правильно вырубленные плиты льда полу- аршинной толщины. Еще холодно, но откуда-то издалека-из- далека в воздухе порою попахивает Масленицей.

У юнкеров старшего курса шла отчаянная зубрежка.
Пройдут всего два месяца, и после храмового праздника училища, после дня святых великомучеников Георгия и ца- рицы Александры, их же память празднуется двадцать тре- тьего апреля, начнутся тяжелые страшные экзамены, кото- рые решат будущую судьбу каждого «обер-офицера». В кон- це лета, перед производством в первый офицерский чин, бу- дут посланы в училище списки двухсот с лишком вакансий,
имеющихся в различных полках, и право последовательного выбора будет зависеть от величины среднего балла по всем предметам, пройденным в течение всех двух курсов. Конеч- но, лучшим ученикам – фельдфебелям и портупей-юнке- рам – предстоят выборы самых шикарных, видных и удоб- ных полков. Во-первых, лейб-гвардия в Петербурге. Но там дорого служить, нужна хорошая поддержка из дома, на под- поручичье жалованье – сорок три рубля двадцать семь с по- ловиной копейки в месяц – совсем невозможно прожить. По- том – суконная гвардия в Царстве Польском. Очень хоро- шая форма, но тоже немного дороговато. Затем – артилле- рия. Дальше следуют стоянки в столицах или больших гу- бернских городах, преимущественно в гренадерских частях.
Дальше лестница выборов быстро сбегала вниз, спускаясь до каких-то ни разу не упоминавшихся на уроках географии го- родишек и гарнизонных батальонов, заброшенных в глуби- ны провинции.
Александров учился всегда с серединными успехами.

Недалекое производство представлялось его воображению каким-то диковинным белым чудом, не имеющим ни фор- мы, ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Одной его заботой бы- ло окончить с круглым девятью, что давало права первого разряда и старшинство в чине. О последнем преимуществе
Александров ровно ничего не понимал, и воспользоваться им ему ни разу в военной жизни так и не пришлось.
Однако всеобщая зубрежка захватила и его. Но все-таки работал он без особенного старания, рассеянно и небрежно.
И причиной этой нерадивой работы была, сама того не зная,
милая, прекрасная, прелестная Зиночка Белышева. Вот уже около трех месяцев, почти четверть года, прошло с того дня,
когда она прислала ему свой портрет, и больше от нее – ни звука, ни послушания, как говорила когда-то нянька Дарья
Фоминишна. А написать ей вторично шифрованное письмо он боялся и стыдился.
Много, много раз, таясь от товарищей и особенно от со- седей по кровати, становился Александров на колени у свое- го деревянного шкафчика, осторожно доставал из него доро- гую фотографию, освобождал ее от тонкого футляра и папи- росной бумаги и, оставаясь в такой неудобной позе, подолгу любовался волшебно милым лицом. Нет, она не красавица,
подобная тем блестящим, роскошным женщинам, изображе- ния которых Александров видал на олеографиях Маковско- го в приложениях к «Ниве» и на картинках в киосках Аван- цо и Дациаро на Кузнецком мосту. Но почему каждый раз,

когда Александров подолгу глядел на ее портрет, то дыхание его становилось томным, сохли губы и голова слегка кружи- лась сладко-сладко? Какая тайна обаяния скрывалась в этих тихих глазах под длинными, чуть выгнутыми вверх ресни- цами, в едва заметном игривом наклоне головы, в губах, так мило сложившихся не то для улыбки, не то для поцелуя?
Рассматривая напряженно фотографию, Александров все ближе и ближе подносил ее к глазам, и по мере этого все уве- личивалось изображение, становясь как бы более выпуклым и точно оживая, точно теплея.
Когда же, наконец, его губы и нос почти прикасались к Зи- ниному лицу, выросшему теперь до натуральной величины,
то, испытывая сладостный туман во всем теле, Александров жадно хотел поцеловать Зинины губы и не решался, усилием воли не позволял себе.
– Так нельзя делать, – уговаривал он самого себя. – Это –
стыдно, это тайное воровство и злой самообман. Так мужчи- не не надлежит поступать. Ведь она же не может тебе отве- тить!
И со вздохом усталости прятал карточку в шкаф.
Об этих своих странных мучениях он никому не призна- вался. Только раз – Венсану. И тот сказал, махнув рукой:
– Брось! Ерунда. Просто в тебе младая кровь волнуется.
«Смиряй ее молитвой и постом». Пойдем-ка, дружище, в гимнастический зал, пофехтуем на рапирах на два пирож- ных. Ты мне дашь пять ударов вперед из двадцати… Пой-