Файл: Блок М. Апология истории или ремесло историка.pdf

кой равнины за Эльбой; в самом сердце древнего края лес и целину

мест, испокон веку заселенных, под неуклонным натиском корчевателей расширялись участки под пашню. В дальнейшем надо будет выделить этапы, охарактеризовать региональные варианты. Но пока для нас важны, наряду с этим феноменом как таковым, ег-"' главные следствия.

Наиболее явно ощущалось, несомненно, сближение человеческих групп. Не считая некоторых особенно бедных местностей, отныне между селе­ ниями уже не пролегали обширные пустынные пространства. Там, где расстояния остались, их теперь было легче преодолевать. Благодаря де­ мографическому подъему окрепли или консолидировались влиятельные силы, у которых расширился кругозор и появились новые заботы. Это городская буржуазия 1 5 , которая без торговли была бы ничем; короли и герцоги, также заинтересованные в процветании торговли, из которой они посред­ ством налогов и проездных пошлин извлекают крупные суммы, но, кроме того, сознающие куда ясней, чем прежде, жизненную важность для них свободной циркуляции распоряжений и армий. Деятельность Капетингов до решительного переворога, отмеченного царствованием Людовика V I , их воинские предприятия, их политика укрепления домена, их роль в орга­ низации населения в большой мере определялись заботами этого характе­ ра: сохранением господства над коммуникациями между двумя столицами,

дорог усилилась, сами дороги вряд ли стали более высокого качества. Все же оснащение их значительно улучшилось. Сколько мостов было пере­ брошено через европейские реки в течение X I I в.! Наконец, удачное усовершенствование упряжи весьма увеличило в тот же период эффек­ тивность гужевого транспорта.

В связях с соседними цивилизациями — та же метаморфоза. Среди­ земное море бороздят все более многочисленные суда; его порты, от ска­ лы Амальфи до Каталонии, становятся крупными торговыми центрами; диапазон венецианской торговли непрерывно растет; даже по дороге через Дунайскую равнину движутся тяжелые повозки с грузами — уже и эти факты весьма существенны.

Но связь с Востоком стала не только более легкой и интенсивной. Важно, что изменилась ее природа. Запад, прежде выступавший почти исключительно как импортер, стал мощным поставщиком изделий ремесла. Товары, массами отправляемые им в византийский мир, на мусульман­ ский или латинский Левант1 6 и даже, хотя и в меньшем масштабе, в Магриб, относятся к очень разным категориям. Одна из них реши­ тельно преобладала. В средневековой экспансии европейской экономики сукно играло такую же ведущую роль, как в X I X в. для Англии метал­ лургия и хлопчатобумажные ткани. Во Фландрии, Пикардии, Бурже, Лан­ гедоке, Ломбардии и в других краях — ибо центры производства сукон существовали повсюду — слышался стук станков и грохот сукновален,

и там они работали почти столько же для дальних рынков, сколько для внутреннего потребления. И чтобы объяснить эту революцию, при кото­ рой наши страны начали с Востока экономическое завоевание мира, сле­

вышеупомянутые демографические сдвиги сделали ее возможной. Если бы население не возросло и возделанная площадь не увеличилась, если бы

Север, как и Восток, завоеван. С конца X I в. в Новгороде продавали фламандские сукна. Но постепенно дорога в русские степи пустеет и, наконец, закрывается. Отныне Скандинавия и балтийские страны повора­ чиваются к Западу. Это намечающееся изменение завершится на протя­ жении X I I в., когда германская торговля аннексирует Балтику. Теперь порты Нидерландов, особенно Брюгге, становятся местом обмена северных товаров не только на товары самого Запада, но и на те, что прибывают

сВостока.

Мощный поток мировых связей соединяет через Германию и особенно через ярмарки в Шампани два фронта феодальной Европы.

Благоприятно уравновешенная внешняя торговля, естественно, притяги­ вала в Европу деньги и драгоценные металлы и, следовательно, резко увеличила запасы платежных средств. К этой, пусть относительной, обе­ спеченности деньгами присоединялся, усиливая ее влияние, ускоренный темп их обращения. Ибо внутри страны рост населения, облегчение связей, прекращение нашествий, которые держали западный мир в постоянной тревоге и панике, и ряд других причин, которые долго здесь перечис­ лять, оживили торговый обмен.

Но не будем преувеличивать. В этой картине следовало бы тщательно выявить нюансы, отличающие разные местности и классы. Жить на своих хлебах — таков был еще на протяжении веков идеал, правда, редко до­ стигаемый, многих крестьян и большинства деревень. С другой стороны, глубокие преобразования экономики происходили довольно медленно. При­ мечательно, что из двух главных симптомов в монетном деле один — чеканка крупных серебряных монет, гораздо более тяжелых, чем дена­

не столько исчезновением прежних условий, сколько их смягчением. Это относится и к роли расстояния, и к системе обмена. Но то, что короли, крупные бароны и сеньоры вновь могли благодаря сбору налогов взяться за накопление больших сокровищ, что наемный труд — порой в негибких юридических формах, подсказанных стариной,— постепенно опять занял среди других способов вознаграждения услуг преобладающее место,— эти

приметы обновления экономики начиная с X I I в. действовали в свою очередь на всю систему человеческих отношений.

Это еще не все. Эволюция экономики влекла за собой настоящую переоценку социальных ценностей. Всегда существовали ремесленники и купцы. Последние даже могли в отдельных случаях играть кое-где важную

на экономической системе, в которой торговые люди занимали весьма скромное место, была создана не для них. Их практические требования и духовный склад, естественно, должны были внести в нее новый фермент. Рожденный в весьма редко сотканном обществе, где торговля мало что значила и деньги были редкостью, европейский феодализм глубоко изме­ нился, когда ячейки человеческой сети уплотнились, а обращение товаров и звонкой монеты стало более интенсивным.

ной и подчищенной. В сельском пейзаже, где невозделанные земли за­ нимали так много места, следы человеческой деятельности были менее ощутимы. Хищные звери, ныне встречающиеся лишь в нянюшкиных сказ­ ках, медведи и особенно волки, бродили по всем пустошам и даже по возделанным полям. Охота была спортом, но также необходимым сред­ ством защиты и составляла почти столь же необходимое дополнение к сто­ лу. Сбор диких плодов и меда практиковался широко, как и на заре чело­ вечества. Инвентарь изготовлялся в основном из дерева. При слабом тогдашнем освещении ночи были более темными, холод, даже в замко­ вых залах,— более суровым. Короче, социальная жизнь развивалась на архаическом фоне подчинения неукротимым силам, несмягченным природ­ ным контрастам. Нет прибора, чтобы измерить влияние подобного окру­ жения на душу человека. Но как не предположить, что оно воспитыва­ ло в ней грубость?

История, более достойная этого названия, чем робкие наброски, на которые нас ныне обрекает ограниченность наших возможностей, уделила бы должное место телесным невзгодам. Очень наивно пытаться понять

безнадежно ограничивают нас. Несомненно, что весьма высокая в фео­ дальной Европе детская смертность притупляла чувства, привыкшие к почти постоянному трауру. Что же до жизни взрослых, она, даже неза­ висимо от влияния войн, была в среднем относительно короткой, по крайней мере если судить по коронованным особам, к которым относятся единственные имеющиеся у нас сведения, пусть и не слишком точные. Роберт Благочестивый умер в возрасте около 60 лет; Генрих I — в 52 года; Филипп I и Людовик V I — в 56 лет. В Германии четыре первых императо­

возраста. Этим миром, который, как мы увидим, считал себя очень ста­ рым, правили молодые люди.

Среди множества преждевременных смертей немалое число было след­ ствием великих эпидемий, которые часто обрушивались на человечество, плохо вооруженное для борьбы с ними, а в социальных низах — также следствием голода. В сочетании с повседневным насилием эти катастрофы придавали существованию как бы постоянный привкус бренности. В этом, вероятно, заключалась одна из главных причин неустойчивости чувств, столь характерной для психологии феодальной эпохи, особенно в первый ее период. Низкий уровень гигиены, наверное, также способствовал нерв­ ному состоянию. В наши дни затрачено немало труда, чтобы доказать, что сеньориальному обществу были известны бани. Но не ребячество ли забывать при этом об ужаснейших условиях жизни, а именно — о недое­ дании у бедняков и о переедании у богачей! Наконец, можно ли пре­ небречь удивительной восприимчивостью к так называемым сверхъестест­ венным явлениям? Она заставляла людей постоянно с почти болезнен­ ным вниманием следить за всякого рода знамениями, снами и галлюци­ нациями. По правде сказать, эта черта особенно проявлялась в монашеской среде, где влияние самоистязаний и вытесненных эмоций присоединялось к профессиональной сосредоточенности на проблемах не­ зримого. Никакой психоаналитик не копался в своих снах с таким азар­ том, как монахи X яли X I в. Но и миряне также вносили свою лепту в эмоциональность цивилизации, в которой нравственный или светский кодекс еще не предписывал благовоспитанным людям сдерживать свои слезы или «обмирания». Взрывы отчаяния и ярости, безрассудные пос­ тупки, внезапные душевные переломы доставляют немалые трудности ис­ торикам, которые инстинктивно склонны реконструировать прошлое по схемам разума; а ведь все эти явления существенны для всякой исто­ рии и, несомненно, оказали на развитие политических событий в фео­ дальной Европе большое влияние, о котором умалчивают лишь из какойто глупой стыдливости.

их восприятия еще и потому, что они плохо умели измерять время. До­ рогие и громоздкие водяные часы существовали, но в малом числе эк­ земпляров. Песочными часами, по-видимому, пользовались не очень широ­ ко. Недостатки солнечных часов, особенно при частой облачности, были слишком явны. Поэтому прибегали к занятным ухищрениям. Король Аль­ фред, желая упорядочить свой полукочевой образ жизни, придумал, чтобы с ним повсюду возили свечи одинаковой длины, которые он велел зажи­ гать одну за другой. Такая забота о единообразии в делении дня была в те времена исключением. Обычно, по примеру античности, делили на двенадцать часов и день и ночь в любую пору года, так что даже самые просвещенные люди приноравливались к тому, что каждый из этих отрез­ ков времени то удлинялся, то сокращался, в зависимости от годового обращения Солнца. Так продолжалось, видимо, до X I V в., когда изоб­ ретение часов с маятником привело к механизации инструмента.

Анекдот, приведенный в хронике области Эно 2 , прекрасно отображает эту постоянную зыбкость времени. В Монсе должен был состояться су­ дебный поединок. На заре явился только один участник, и когда насту­ пило девять часов — предписанный обычаем предел для ожидания,— он по­ требовал, чтобы признали поражение его соперника. С точки зрения пра­ ва сомнений не было. Но действительно ли наступил требуемый час? И вот судьи графства совещаются, смотрят на солнце, запрашивают духовных особ, которые благодаря богослужениям навострились точнее узнавать дви­ жение времени и у которых колокола отбивают каждый час на благо

4 всем людям. Бесспорно, решает суд, «нона» 3 уже минула. Каким далеким от нашей цивилизации, привыкшей жить, не сводя глаз с часов, кажется нам это общество, где судьям приходилось спорить и справляться о вре­ мени дня!

Несовершенство в измерении часов — лишь один из многих симптомов глубокого равнодушия к времени. Кажется, уж что проще и нужней, чем точно отмечать столь важные, хотя бы для правовых притязаний, даты рождений в королевских семьях; однако в 1284 г. пришлось провести целое изыскание, чтобы с грехом пополам определить возраст одной из богатейших наследниц Капетингского королевства, юной графини Шампан­ ской. В X и X I вв. в бесчисленных грамотах и записях, единственный смысл которых был в сохранении памяти о событии, нет никаких хроно­ логических данных. Но, может быть, в виде исключения есть документы с датами? Увы, нотариусу, применявшему одновременно несколько систем отсчета, часто не удавалось свести их воедино. Более того, туман оку­ тывал не только протяженность во времени, но и вообще сферу чисел. Не­ лепые цифры хронистов — не только литературное преувеличение; они говорят о полном отсутствии понятия статистического правдоподобия. Хотя Вильгельм Завоеватель учредил в Англии, вероятно, не более пяти тысяч рыцарских феодов, историки последующих веков, даже кое-какие админи­ страторы, которым было вовсе нетрудно навести справки, приписывали ему