Файл: WBOOK.doc

Слова эти отражали страстную веру отходивших от границы и гибнувших в боях людей в то, что все жертвы недаром, что каждый выигранный ими час поможет нашим главным силам изготовиться и, наконец, нанести тот встречный удар, неотступное ожидание которого, несмотря ни на что, не покидало нас.

И каждый выигранный час был действительно бесконечно дорог, пусть не для нанесения ответного и сокрушительного удара, на который мы тогда еще не были способны, а для более реальной цели — создания прочной линии обороны в тылу у отступавших армий нашего Западного фронта.

Армий, а не "частей прикрытия" — заголовок моей статьи был утешительной неправдой, в которую мне очень хотелось верить, но которая от этого не переставала быть неправдой"⁴¹.

Там же Симонов написал: "После всего виденного и пережитого за две недоли — не в смысле физической опасности для меня самого, а в смысле моего душевного состояния — у меня было такое чувство, что уже ничего тяжелее в жизни я не увижу"⁴².

И позднее полки 55-й дивизии не раз посылались на самые ответственные участки фронта и несли тяжелые потери. Не случайно, начальник штаба 4-й армии Л. М. Сандалов назвал дивизию "многострадальной".

В сентябре дивизия с боями отходила на Новозыбков, Злынку, Щорс и далее на юг. 17—22 сентября 1941 года в своем последнем бою в районе Пирятин, Оржица (на Украине) она, говоря словами одного из прославленных героев Отечественной войны 1812 года генерала Воронцова, исчезла на поле боя, но не с поля боя.

Подвиг дивизии не был забыт. О нем сказано в фильме "Стратегия победы", созданном к 40-летию победы в Великой Отечественной войне.

Боевой путь 55-й имени К.Е. Ворошилова стрелковой дивизии в начальный период Великой Отечественной войны отмечен памятником-обелиском на братской могиле в селе Завинье и курганом Славы на берегу реки Щара на рубеже ее первого боя 24 июня 1941 года, а также памятником-обелиском на братской могиле в деревне Леляки Пирятинского района на Украине на рубеже ее последнего боя 17—22 сентября 1941 года.

О том, как сражались бойцы и командиры 55-й имени К. Е. Ворошилова стрелковой дивизии в тяжелые дни начального периода Великой Отечественной войны рассказано в книге Д.А. Морозова "О них не упоминалось в сводках", в книгах генерала-полковника в отставке Л.М. Сандалова "Пережитое", "На московском направлении" и "Боевые действия войск 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны".

Во всех боях дивизии артиллеристы 84-го легкого артиллерийского полка (так тогда назывался полк), действуя в сложной обстановке почти непрерывных боев, до последнего боя 22-го сентября сохранили свою боеспособность.

Приведу хотя бы два эпизода из героического пути артиллеристов дивизии, которые мне довелось услышать от ее ветеранов.

Расчет командира орудия Василия Николаевича Рассказова 24 июня — был оставлен вблизи шоссе за Слонимом с задачей задержать танки противника. Наших стрелковых подразделений впереди не было. К вечеру на шоссе появились 15 фашистских танков. Рассказов подпустил их как можно ближе и метким огнем поджег и подбил пять. Остальные повернули обратно, успев все-таки подбить орудие и ранить самого Рассказова.

Через 22 года после войны он узнал, что за этот подвиг награжден орденом Красного Знамени. Василий Николаевич прошел всю войну. В бою под Кенигсбергом получил тяжелое ранение в лоб, несколько месяцев лежал в госпитале без сознания... Об этом бое он рассказал мне сам на встрече ветеранов дивизии в Мозыре в 1979 году.

Награды 1941 года! Ко многим они приходили посмертно, других находили через много лет. Кроме Василия Николаевича школьники Минска нашли еще четырех награжденных (тоже не знавших об этом) ветеранов дивизии.

Командира 1-й батареи 84-го легкого артиллерийского полка лейтенанта-комсомольца Виктора Эрнестовича Шомоди за бой в районе реки Березина наградили орденом Красного Знамени. Его батарея стояла на прямой наводке прямо против моста через реку, который немцы безуспешно пытались захватить в течение 1 и 2 июня. "Стрельба велась осколочными гранатами вперемежку со шрапнелью по плотным массам непрерывно атаковавших мост гитлеровцев с расстояния 150—200 метров, — вспоминает Шомоди в одном из писем ко мне. — Огонь был настолько интенсивным, что к орудийным стволам невозможно было притронуться голой рукой, а река была буквально завалена трупами и покраснела от вражеской крови. 2 июля во второй половине дня враги нашли в нескольких километрах севернее брод и бросили туда свои танки. Создавалась реальная угроза выхода их в наш тыл. Тогда командир полка майор Воропаев приказал снять первую батарею с позиции, переместиться к броду и любой ценой не допустить врага на восточный берег реки. Артиллеристы успели как раз вовремя: когда батарея на карьере выскочила к реке, один танк противника уже подходил к нашему берегу, один был примерно посередине реки, а третий собирался входить в воду. Остальные были на опушке леса, который подходил почти к берегу реки. Выскочив к реке, батарея с ходу развернулась, мгновенно открыла огонь по переправлявшимся танкам и поразила их первыми же выстрелами. Затем огонь перенесен был на танки, скопившиеся на берегу. Враги были, по-видимому, настолько ошарашены неожиданным появлением батареи и гибелью части своих танков, что, сделав по батарее несколько безрезультатных выстрелов, отошли в глубь леса и в тот день уже не пытались воспользоваться бродом".

Виктор Эрнестович прошел вето войну. После 55-й СД воевал в других частях, был награжден орденами Ленина, Александра Невского, двумя орденами Красного Знамени и многими медалями. Пройдя от Сталинграда до Берлина, он стал к концу войны командиром полка. В послевоенное время вырос до начальника ракетных войск и артиллерии округа, получил звание генерала и был награжден третьим орденом Красного Знамени, орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени и четырнадцатью медалями, в том числе четырьмя иностранными. Сейчас он в отставке, живет в Минске, активно участвует в военно-патриотической работе.

Я написал так подробно о действиях 1-й батареи и ее командира потому, что в конце войны, в боях под Ригой, стал командовать этой батареей.

За зиму 1942 года дивизия была заново сформирована и отправлена на Северо-Западный фронт. В ее полках, как я уже писал, не оказалось ни одного человека из старого состава. Немногие, оставшиеся в живых и вынесшие с последнего поля боя знамя дивизии, были отправлены в другие части.

На болоте Сучан в мае 1942 года началась дальнейшая многотрудная обратная дорога дивизии к западной границе, на белорусскую землю, которую она так самоотверженно защищала трагическим летом сорок первого.

"Освободители наши!"

Мое вторичное пребывание в госпитале заканчивалось. Оставалось каких-то две-три недели. Выписывавшихся из госпиталя офицеров направляли в резерв фронта, а нашей троице хотелось возвратиться в свои части. Стали обдумывать, как это сделать. Обе дивизии — моя и капитана-артиллериста, судя по письмам, которые мы получали, находились под Брестом, на отдыхе. Найти их было легко. У танкиста родители жили в Шепетовском районе, недалеко от одной из железнодорожных станций по дороге на Брест. Он сагитировал нас заехать к нему домой.

Втроем мы пошли к доктору — молодой женщине — и попросили выписать нас досрочно, с направлением в свои части. Врач не соглашалась. Но мы уговорили ее, сказав, что по дороге есть госпитали, и мы найдем возможность делать перевязки. Летчика с нами не было. Он выписался за несколько дней до этого.

Как всякий выздоравливающий, я испытывал чувство признательности к человеку, столько раз подходившему к моей койке, осторожно осматривавшему мои раны в перевязочной... Хотелось сказать что-то теплое и приятное. Перед отъездом подошел к врачу:

— Благодарю вас, доктор, — сказал я,— и не только от себя. Мои родители — будь они здесь — тоже сказали бы вам большое спасибо!

Врач посмотрела на меня и спросила:

— Вы один у них?

— Есть еще сестра, а старший брат погиб. Родители очень переживают за меня...

— Что же вы раньше-то молчали! — с искренним сожалением сказала врач. — Начальник госпиталя мог бы дать вам двухнедельный отпуск!

Сначала я очень расстроился. А потом подумал: может, так и лучше. Отцу с матерью провожать меня снова на фронт будет куда тяжелее, чем тогда, в сорок первом...

До села, где жил танкист, мы добрались без происшествий. Вышли на какой-то станции, подсели в крестьянскую повозку и километров десять ехали полевой дорогой.

Отца у танкиста не было. Встретила мать. Она прямо обезумела от радости. В селе были одни женщины, глубокие старики, да несколько калек, вернувшихся с войны. Все взрослые мужчины находились в армии. Молодые парни и часть девушек были вывезены в Германию. Не село — сплошная кровоточащая рана... Мать танкиста не знала, чем нас накормить-напоить! Я впервые здесь попробовал свежие огурцы с медом! Здорово!

На нашу беду, у танкиста было полсела родственников. В первый день мы переходили из хаты в хату и в каждой вспоминали то погибших, то угнанных в Германию. Отказаться от самогона, от души налитого в стакан до краев, было нельзя — обиделись бы. К вечеру мы едва доплелись до дома и улеглись прямо во дворе, под большой грушей, на подстилку, предусмотрительно подготовленную хозяйкой.

На второй вечер нас пригласили соседи. Долго сидели за угощением, вспоминая довоенную жизнь. Женщины рассказывали, как обманывали фашистских оккупантов при сдаче продуктов, как гитлеровцы панически убегали при наступлении наших войск. Когда стали расходиться, хозяйка предложила одному из нас оставаться ночевать у нее в доме. Голова моя раскалывалась от самогонки и долгих разговоров за столом. Хотелось одного: побыстрее лечь спать, и я согласился.

Как только ушли гости, хозяйка постелила мне постель в отдельной комнате. Пройдя туда, я снял одежду, потушил огонь и лег в кровать. Уже засыпая, услышал, как скрипнула дверь. В комнату вошла дочь хозяйки, разделась и молча легла рядом. От неожиданности я замер. В памяти всплыли рассказы танкиста о простоте отношений девчат и парней в их деревне: если парень понравился, говорил танкист, девушка может и в постель его пригласить, но это еще ничего не значит — полежат вместе, и только. Вспомнились взгляды девушки в мою сторону за столом.

В моей пьяной голове зароились мысли, что опять возвращаюсь на фронт и неизвестно, что со мной будет, что еще не знал женщин... Слышанные мною рассказы о случайных встречах и легких "победах" тоже не прошли даром. Протянул руку и погладил девушку. Она не оттолкнула меня. Я стал смелее. Она молчала.

А мне уже стало ясно, что зря это затеял. Потеря крови при ранении, досрочная выписка из госпиталя и, возможно, самогон сделали свое дело... Может, сказалось и то, что, несмотря на многое, слышанное мной, сам я представлял любовь совсем иною и поэтому не только физически, но и психологически не был подготовлен к этой случайной ночи.

Позднее, когда уже был в дивизии, ко мне пришло письмо с нарисованным разноцветными карандашами цветком на конверте. Она предлагала переписываться. Я оставил письмо без ответа...

Утром капитан и я простились с танкистом, его матерью, односельчанами, пришедшими проводить нас, и ушли на станцию.

В Брест добрались вечером и постучали в первый попавшийся дом около вокзала. Хозяйка, узнав, что хотим переночевать, завела в небольшую комнату без мебели. Прежде чем попасть в нее, прошли через роскошно обставленную гостиную. Уходя, хозяйка спросила, не постелить ли нам чего на пол. Мы отказались — есть шинели.

Мы уже привыкли, что стоило зайти в любой дом в освобожденной от фашистов деревне, и нам всегда были рады. Если шло к ночи, старались уложить спать на лучшую постель. Обычно мы отнекивались; было привычнее спать на земле или на полу, да и одежда наша не отличалась чистотой. Угощали нас, чем могли, часто отдавая последнее. А тут...