Файл: WBOOK.doc

Мы посмеялись над этой угрозой — ведь если бы такое оружие было, враги давно бы его использовали! Заврались окончательно — думал я тогда. А на самом деле фашистская пропаганда, как никогда, была близка к истине: речь шла об атомной бомбе! Над созданием ее лихорадочно работали немецкие физики. Стремительное наступление советских войск сорвало планы Гитлера.

То, что могло случиться, я по-настоящему прочувствовал 40 лет спустя на фоне аварии АЭС в Чернобыле, когда понял, что события второй мировой войны, как бы они ни были трагичны и страшны для людей и целых народов, окажутся... лишь каплей в море разрушений, пожаров, всепроникающей радиации и огромных человеческих жертв, если в ход пойдут атомные бомбы. Но об этом речь пойдет позднее.

Боевые действия в условиях, когда обстановка была не совсем ясной, преподносили и другие, часто жестокие сюрпризы, особенно для пехоты. Командир 1-го батальона 107-го СП Василий Иванович Турчанинов, мой ровесник, вспоминает:

"При подходе к реке Маза-Югла батальон, которым я командовал, вышел на большую поляну. Все три роты были развернуты в одну линию. Вдруг из лежащей впереди рощи в 800—1000 метрах от нас выскакивают четыре немецких танка, за ними — два батальона пехоты, и двигаются на нас. Мне раньше приходилось встречаться с немецкими танками, но всегда я и мои подчиненные были в окопах, траншеях или других укрытиях. А сейчас кругом было поле, где ни единой ямы — только ровная местность. Помню, у меня от волнения даже спина вспотела. Что делать? Бежать назад — все погибнем, окапываться — поздно: маленькими лопатками много не накопаешь. Я скомандовал: "Батальон, стой! Танки с фронта! Приготовить гранаты!" Взял гранаты и изготовился к бою. Я был впереди, метрах в пятидесяти от передней цепи своего батальона, и понимал, что мало кто из нас останется в живых, если до нас дойдут немецкие танки. Но другого выхода не было.

Были случаи, когда солдаты с ужасом кричали: "Танки!" и бежали назад. Я это видел и, помню, громко крикнул: "Командиры рот! Кто побежит назад, буду расстреливать!" Может, это было жестоко, но я и сейчас думаю, что другого решения в то время быть не могло.

На наше счастье, когда немецкие танки подошли к нам метров на 300—400, откуда-то из-за фланга выскочили наши танки и контратакой заставили немцев повернуть назад. Мой батальон поднялся в атаку за нашими танками, и так мы вышли к реке Маза-Югла".

Мое пребывание в должности начальника разведки полка было недолгим. Майор Фионов выполнил свое обещание. Как только появился офицер, присланный из резерва на место капитана Белого, Фионов направил меня в дивизион капитана Кудинова.

Войска 1-го Прибалтийского фронта подходили к Риге. Сопротивление немецких войск усилилось. Я нашел Кудинова утром на НП дивизиона. Он разговаривал по телефону — тяжело ранило командира взвода управления одной из батарей. Капитан приказал отправить его в санчасть полка. Закончив разговор, он поздоровался со мной, потом дал распоряжение связисту соединить его с начальником штаба дивизиона:

— Командира взвода управления первой батареи тяжело ранило. Напиши на него наградной лист — сегодня же!

Потом, как бы оправдываясь, сказал мне:

— Человека чуть не убило. Подвига он не совершил, но разве пролитая кровь не заслуживает награды?

Я поддержал Кудинова, хотя знал: в первые годы войны только за ранение не награждали.

— Второго человека теряю, — продолжал Кудинов. — Вчера капитана Антипова на повышение взяли. Вот ты и примешь его первую батарею! — и объяснил обстановку и задачи для батареи.

Всю первую половину дня я был очень занят — лазил по переднему краю. С НП в стереотрубу обнаружил две пулеметные точки. Они, как и наспех вырытые траншеи, были плохо замаскированы. Не те стали гитлеровцы!

Потом пошел на огневые позиции. Многие бойцы мне были знакомы (это же родной дивизион Новикова)⁴³ сколько дорог с ним пройдено!

Когда возвращался обратно на НП, ноги едва шагали, а голова словно налилась свинцом. Сказывалось напряжение последних дней: спать почти не приходилось. Казалось, никогда не дойду до передовой.

Близкий разрыв и град осколков вывели из этого состояния. Броском прижался к земле. Усталости как не бывало! Мгновенно осмотрелся. Неподалеку зияла глубокая, еще дымящаяся воронка. Что есть силы бросился в нее. Обстрел продолжался. Снаряды рвались кругом, раня землю, калеча деревья, забивая звоном уши. "А если сейчас убьет?" — промелькнуло в голове. По старой привычке, пошел один. "Оказаться к концу войны без вести пропавшим? Нет уж!" Тело сжалось в напряженном ожидании. Сознание воспринимало только звуки разрывов, свист осколков и их удары по земле...

Когда обстрел закончился, я поднялся и побежал на НП. Откуда и силы взялись! Наверное, только на войне да в минуты крайних напряжений человек понимает, что его силы во много раз больше тех, на которые он привык рассчитывать в обыденной жизни!

Нелегким был этот день. Не обошелся он без смертей и ранений. Не успел я отдохнуть, вернувшись на НП, как всех командиров батарей дивизиона вызвали в штаб 107‑го СП, батальоны которого мы должны были поддержать артиллерийским огнем при наступлении.

Начальник штаба — молодой статный гигант майор Швайко, который раньше командовал батальоном, а недавно был переведен в штаб, быстро и толково объяснил боевую обстановку и сообщил о плане наступления. Когда стали расходиться, он, выйдя из блиндажа, чтобы проводить нас, подошел к расположенной рядом траншее. И тотчас прямо перед ним разорвался снаряд... Все, кроме Швайко, остались целы, словно заслонил он нас своим могучим телом...

Майор был общим любимцем, гибель его переживал весь полк и мы, артиллеристы.

Сержант Бондаренко — тот самый, что чуть не погиб под Мозырем,— вспоминает об этом дне:

"Майор подполз ко мне утром и приказал:

— Сержант, бери своих бойцов и выбей немцев из-за завала слева, иначе завтра они нам все испортят!

Перед завалом было сплошное минное поле. Я прошу:

— Товарищ майор, скажите саперам, чтобы разминировали нам проход.

Он говорит: "Ползи за мной!" — и показал проход, где лежала кучка противопехотных мин и два сапера в маскхалатах, уткнувшихся лицом в землю. Они попались на глаза снайперу. Когда майор уполз обратно, я скомандовал:

— За мной, вперед! Огонь!

Командир взвода старший лейтенант Соколов бежал рядом со мной и подбадривал:

— Хлопцы, вперед! Вперед! Больше огня!

Так мы выбили немцев с опушки, и тут началась настоящая катавасия — враги начали обстрел из минометов и артиллерии. Справа, метрах в двух от меня, разорвалась мина, посекла всю шинель и слегка меня небольшими осколками. Больше всех пострадал пулеметчик Томаш, которого тяжело ранило. Командир взвода старший лейтенант Соколов, увидев это, решил нам помочь. Я ему кричу:

— Лежи! Не поднимай головы! А он встал на колени и хотел перебежать к нам. В это время впереди разрывается мина, и Соколов падает. Я подполз к ному, затащил в воронку от снаряда, перевязал, чтобы остановить кровь, взвалил на спину и осторожно потащил по проходу в минном поле. Сзади кто-то тащил Томаша. Взводный был без сознания, осколки посекли его лицо и грудь. Дотащили его и Томаша до медсанроты, сдали медсестрам и сразу на передовую. И тут я узнал, что погиб майор Швайко. Мне просто не верилось, что его нет в живых. Всего несколько часов назад полз со мною рядом. Замечательный был боевой командир, даже и сейчас помню то проклятое место... И ведь что обидно: через день наш полк сняли с передовой".

Основные цели на немецкой передовой я успел пристрелять вечером. По координатам, присланным из штаба, подготовил данные для стрельбы по вражеским батареям. Гитлеровцы ответили минометным огнем по передовой, не причинив нам вреда: наш НП они не сумели обнаружить.

К ночи у меня все было готово к началу артподготовки.

Теперь — отдохнуть...

Рано утром заговорили катюши. Их голос был условным сигналом для всех батарей нашего участка фронта, где намечалось решающее наступление на Ригу. Пора начинать!

— Батарея, цель номер один, двадцать снарядов на орудие, беглый огонь!

Засвистели снаряды. Пронеслись мимо звонкие хлопки пушечных выстрелов. Немецкая траншея зафонтанировала взрывами.

— Батарея, цель номер два, пятнадцать снарядов на орудие, залпами, огонь!

Взрывы окружили пулеметное гнездо на вражеской передовой. Кругом загрохотало. Обстрел нарастал с каждой минутой. Звуки выстрелов сотен орудий, разрывы молотивших передовую противника снарядов и мин слились в разноголосый, мощный, забивающий уши гул. Звонко, словно хлестая воздух, били пушки, басовито ухали гаубицы, урчали одна за другой катюши. От разрывов мин и снарядов часто-часто дрожала земля. Вспомнился 1941 год, элеватор под Калинином, наши молчавшие пушки, зловещие, пронзившие сердце и душу слова Бокова: "Как человеку без рук и ног на дерево влезть, так нам победить!" Одно правильно он тогда сказал: действительно мы тогда были без рук и без ног — почти без самолетов, танков и многого другого, что у врагов имелось в избытке. А сейчас все наоборот! Пришел на нашу улицу праздник!

Впервые за все военные годы словно опалила неуемной радостью и поэтому хорошо запомнилась мелькнувшая вдруг надежда дожить до конца войны...

— Огонь!.. Огонь!.. Огонь! — за Леву, за сметенную с лица земли вместе с тысячами жителей Корюковку, за расстрелянную отважную девочку Нину Сагайдак, за сожженные белорусские и тифозные курские деревни! За страшные, покрытые кровью настилы болота Сучан! За недолюбивших Таню Волкову, неизвестную добрую Талю и ее безвременно погибшего друга! За страдания женщины, так неистово целовавшей мои солдатские сапоги! За Женю Комарова и других погибших товарищей! За остальные увиденные на моем солдатском пути и пережитые беды!

...По сигналу зеленой ракетой батальоны пойдут в наступление. Надо перенести огонь вглубь, чтобы подавить немецкие батареи. Не проворонить бы... Вот и она!

— По немецкой батарее, прицел... угломер... двадцать пять снарядов на орудие, беглый огонь!

Неподалеку рявкнул вражеский снаряд. Один из осколков врезался в бруствер окопа, словно напоминая, что война еще не кончилась...

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО Из сообщения от 26 сентября 1944 года

На Рижском направлении наши войска, развивая наступление, овладели городами Айнажи, Салацгрива, Алоя, Лимбажи, Цесис, а также с боями заняли более 300 других населенных пунктов...

До Риги мы не дошли всего несколько километров. Неожиданно для всех дивизию сняли с фронта и передали в состав Краснознаменного Балтийского флота, переименовав в Первую дивизию морской пехоты. Нас отправляли в капитулировавшую Финляндию, на создававшуюся военно-морскую базу в Порккала-Удде.

Позднее я узнал, что армия, из состава которой нас вывели, участвовала в штурме Кенигсберга, вела бои до последних дней войны.

Почему из всех частей выбрали нашу? Может, решили использовать опыт, полученный дивизией в лесах и болотах Северо-Запада? Сейчас, наверно, этого никто не скажет. Одно ясно — это сохранило жизни тысячам солдат и офицеров нашей части: бои в восточной Пруссии были особенно жестокими.

6 ноября дивизия начала грузиться на морские баржи в Ленинграде. Меня словно магнитом потянули в дорогой город. Трамваи уже ходили. Я поехал на Васильевский остров. На многих зданиях виднелись следы артиллерийского обстрела. Фронтон горного института оказался разрушенным, но институт работал. Студенты и преподаватели лишь недавно возвратились из эвакуации. Я разыскал девушек из моей группы. Они уже заканчивали институт. Годы войны вытеснили из памяти дни двухмесячной совместной учебы — мы даже не помнили друг друга...

На обратной дороге заглянул в адресный стол на Невском. Я знал, что Зои, дочери Пали, нет в Ленинграде. Но мне дали ее адрес. Неужели увижу? Однако меня ожидало полное разочарование. В доме, где жила Зоя, расположилось какое-то учреждение. Зашел к дворнику — узнать, сохранилась ли квартира. Седая женщина — та самая, что когда-то так напугала Палю словами о войне, — приняла меня необыкновенно радушно. И квартира, и все, что оставалось в ней, сохранилось. Женщина, пережившая страшную блокаду, ответив на мои вопросы, стала говорить со мной не о тяжестях блокады, не о перенесенных страданиях и своей нелегкой жизни, а о наших наступлениях на фронте, о скорой победе, о будущем Ленинграда! Образ этой простой мужественной труженицы, не павшей духом, несмотря на все тяжелые испытания, сохранился в моей памяти как символ героизма ленинградцев.

На Суворовском проспекте, как и прежде, работало фотоателье. Не утерпел, зашел. Ателье делало только "пятиминутки" размером 3x4 см. Мне было достаточно. Главное, что быстро. Как был — в шинели да измятых фронтовых погонах,— так и сфотографировался. Я еще не был уверен, что для меня военные действия позади и уже никогда больше не попаду под артиллерийский и минометный обстрел, бомбежку, под пули автоматчика и пулеметный огонь "мессершмиттов", на заминированные тропы и дороги. Война еще не закончилась, и отправка на Порккала-Удд могла стать лишь временной передышкой. К тому же Финский залив был еще полон вражеских мин и не закрыт от подводных лодок противника.