ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2024
Просмотров: 11
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Н.А. Бердяев, разуверившись в «критическом марксизме», перешёл к религиозно окрашенному идеализму. В 1913 г. за статью «Гасители духа», содержавшую выпады в адрес Православия, против него было возбуждено дело по обвинению в богохульстве. С 1925 г., уже в эмиграции, он принимал участие в работе экуменического «Кружка интерконфессиональных исследований», а также псевдорелигиозного «Братства Св. Софии», той неканонической Софии, которой ещё ранее буквально бредил В.С. Соловьёв.
Проповедью религиозности, государственности и народности соприкасался с черносотенцами П.Б. Струве. Обратившись к дальнейшему пути философа, мы увидим, что в период Гражданской войны он активно поддерживал Белое движение, будучи в эмиграции ратовал за интервенцию в СССР, был масоном и горячим поклонником англосаксонской цивилизации.
На сегодняшний день издательская ситуация такова, что на полках книжных магазинов стоят Н.А. Бердяев, В.С. Соловьёв, С.Н. Булгаков, Г.П. Федотов и др., но недоступны читателю и исследователю вообще, либо выходят в мизерных количествах, в журнальных вариантах труды Д.И. Иловайского, К.Ф. Головина, С.Ф. Шарапова, Л.А. Тихомирова, А.И. Соболевского, Е.Н. Маркова, Б.В. Никольского, И.А. Сикорского, В.Л. Величко и др., которых действительно нужно изучать всерьёз.
Иными словами, работая в рамках «религиозного» литературоведения, важно не только ставить вопрос о наличии духовного компонента, но и говорить о степени и качестве его осознанности тем или иным писателем. А камертон у нас уже есть и задан он был В.В. Кожиновым — остаётся со вниманием обратиться к книгам этого мыслителя.
А. С. Пушкин как индикатор отношения к русской культуре
В наше время всё чаще подчёркивается Божественный Промысел в явлении миру поэта-пророка, всё больший вес приобретает глубокое прочтение Пушкина И.А. Ильиным, митр. Антонием (Храповицким), митр. Анастасием (Грибановским), М.М. Дунаевым, В.С. Непомнящим и др. С выходом трудов «Пушкин и Православие», «Лермонтов и Православие», «Гоголь и Православие» и т. п. современная литературоведческая Россия возвращается к адекватному освоению культуры XIX века. Крижановский, Н.Л. Федченко и др. — выступают «новыми варварами» в представлении тех, кто привык к удобно-известному образу литературного мира. Усилиями «благородных защитников» остаются непрочитанными или даже вычеркнутыми из учебников, дискуссий и научных статей славянофилы, новокрестьянские поэты-мученики, донские «поэты Белой гвардии» и другие творцы отечественной культуры, а «деревенская» проза второй половины XX века кажется сегодняшнему «прогрессивному» филологу неактуальным, по сравнению с глумящимися над русским словом эстрадниками, «метропольцами», концептуалистами...
В такой ситуации особое значение имеет гений великого поэта, сыгравший в своё время знаковую роль в становлении национального самосознания, обозначивший для современников и потомков истинные цели искусства и смысл человеческой жизни. И сегодня пушкинское отношение к Отечеству, русской истории, человеку, Богу, собственному пути способно выступить образцом. В тот период, когда происходило становление личности поэта, признаком «хорошего политического вкуса» считалось чтение запрещённых книг и осуждение царя — в этой атмосфере А.С. Пушкин невероятным образом сумел преодолеть поверхностные настроения, соблазны века и первым подметил характерную черту интеллигенции, верующей в европейскую философию, политологию, радикализм, атеизм и масонство: её оппозиционность не правительству, а самой России и национальным государственным основам, скрепляющим народ — Православию и Самодержавию. Особо следует подчеркнуть устремление А.С. Пушкина к духовной красоте и созиданию, его выбор быть творцом, а не разрушителем. Основная черта мировоззрения зрелого А.С. Пушкина — постижение глубин Православия, поэтому он, как впоследствии Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, И.С. Шмелёв и другие, знал, что наш народ таит в своей вере неисчерпаемые духовные силы. В этом ключе характерно гоголевское восхищение мудростью поэта: «…Как он вообще был умён во всём, что ни говорил в последнее время своей жизни! …Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих истин!». Сквозь призму «русского европеизма» увиделся И.С. Тургеневу и А.С. Пушкин — поэт, живший «горней» своей частью в небесном граде Святой Руси, а потому безвозвратно ускользнувший от понимания «русского скитальца». Провальную речь И.С. Тургенева Ф.М. Достоевский счёл даже «унижением поэта, у которого отняли звание национального», и призывал собравшихся узреть не просто народно-художественное, а пророческое значение А.С. Пушкина для соотечественников.
Сегодня мы видим, что применительно к русской культуре, краеугольным камнем которой является боговдохновенный характер творчества, не работают принципы отвлечённого гуманизма, «общечеловеческих ценностей» и революционных путей развития. Исходя из этого, повторяя в разном контексте имена тех или иных деятелей искусства, будь то В.Г. Белинский или И.С. Тургенев, уточним, что речь идёт не о вычёркивании страниц истории, а о том, что, осмысливая законы культурного развития, на пути к «прогрессу» важно удерживать в поле зрения «путеводные звезды», которые суть столпы и духовное основание нации. Действительно, вся русская литература XIX века у нас, так или иначе, связана с А.С. Пушкиным. Его роль не только как художника, но и мыслителя, общественного деятеля, гражданина, вопреки утверждениям В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, эстетических критиков, включая В.П. Боткина, гораздо важнее. Следовательно, отношение к «путеводной звезде»-Пушкину — проекция отношения к России, к тому самому «духу народа», смысл которого не вполне точно сумел определить В.Г. Белинский, не до конца чувствовал И.С. Тургенев, но так чётко и однозначно выразил Ф.М. Достоевский: «Формула. Русский народ весь в Православии и в идее его. …Кто не понимает Православия, тот никогда и ничего не поймёт в народе». Пожалуй, такой ориентир — самый значительный для нашей культуры, и свет его непримиримо разделяет «путеводные звёзды» и «туманности».
А. С. Пушкин в кривом зеркале Д. С. Мережковского
Сейчас же рассмотрим ещё одну «большую опасность» ложной интерпретации пушкинского наследия, которая подстерегала нашу литературную критику со стороны представителей религиозного обновленчества рубежа XIX–XX веков. По сей день сосуществуют многочисленные точки зрения, так или иначе интерпретирующие смерть А.С. Пушкина: «отсутствие воздуха», «косая мадонна», не то «ангел», не то «нечистый», унёсшие поэта (в полемике В.В. Розанова с В.С. Соловьёвым) и т. п. Д.С. Мережковский выдвигает свою версию: «Смерть Пушкина — не простая случайность. Драма с женою, очаровательной Nathalie, и её милыми родственниками — не что иное, как в усиленном виде драма всей его жизни: борьбы гения с варварским отечеством. Пуля Дантеса только довершила то, к чему постепенно и неминуемо вела Пушкина русская действительность». Значительную роль в таком противостоянии играет понятие свободы, как внутренней субстанции, необходимой для развития гения, наличие коего у себя не отрицал наш критик. Пушкинская независимость от властей и народа у «последователя» Д. С. Мережковского превращается в независимость от Отчизны и Творца.
В современном литературоведении нередки попытки представить Д.С. Мережковского полноправным наследником традиций А.С. Пушкина. Искусственность подобных филологических открытий отчётливо видна, если сопоставлять не только формальное наличие общих тем, но их содержательную реализацию, которая, как показало написанное выше, не просто расходится в кардинальных для всякого национального художника вопросах (центральный из которых — отношение к России), а являет наглядный образец «переворачивания» смыслов, превращающихся в полные противоположности. Так, например, состояние русской культуры в эпоху А.С. Пушкина Д.С. Мережковский проецирует на век, ему современный, подчёркивая общность мессианского одиночества художника в мире хаоса и жестокости. Слова А.С. Пушкина, посвящённые Е.А. Баратынскому, — «поэт отделяется от них (от читателей) и мало-помалу уединяется совершенно. Он творит для самого себя и если изредка ещё обнародовает свои произведения, то встречает холодность, невнимание, и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он, уединённых в свете», критик по-своему трансформирует в своей лирике, где особенно ярко прочитывается трагедия одинокой личности, обусловленная печатью избранничества, возвышающей над собратьями («Morituri» и др.).
Не менее красноречиво стремление Д. С. Мережковского вывести А.С. Пушкина на уровень дохристианской культуры, свести его мудрость к «заздравной песне Вакху во славу жизни, вечному солнцу, золотой мере вещей — красоте». «В сравнении с ним все другие поэты кажутся тяжкими и мрачными — он один, светлый и лёгкий, почти не касаясь земли, скользит по ней, как эллинский бог…» [Выделено мной. — И.К.], — Д.С. Мережковский активно подталкивает нас к подобным ассоциациям. Характеризуя же русский мир, критик, не находящий в гении А.С. Пушкина никаких отечественных корней, оперирует понятиями «уродство и пошлость обыкновенной жизни», «ужас обыкновенной жизни» и т. п. Ведущей в рассуждении критика выступает оппозиция: «А.С. Пушкин — русская действительность».
Если мы, как и в случае с В.Г. Белинским, проследим судьбу наследия Д.С. Мережковского в советский период, закономерным покажется тот факт, что в самиздате конца 1960-х — начала 1970-х гг. (естественно, контролируемый спецслужбами) его философские и критические труды, наряду с работами Н.А. Бердяева и В.С. Соловьёва, были наиболее издаваемыми.
Вадим Кожинов «Тютчев и Пушкин»
Глава пятая из книги В. В. Кожинова «Пророк в своем отечестве».
Пушкин и Тютчев несмотря на весьма небольшое различие в возрасте (четыре с половиной года), принадлежали к разным поколениям русской литературы и самой русской жизни в целом. Ведущие деятели декабристского движения были на пять-десять лет старше Пушкина; то же самое следует сказать и о наиболее важных для него друзьях (так, Чаадаев родился в 1794 году, Вяземский и Катенин — в 1792-м). Но Пушкин все же был прежде всего сыном этой самой декабристской генерации — хотя его мировоззрение и творчество уже к 1825 году отличали широта и глубина, решительно выделявшие его из рядов поколения.
Поэтому тема «Тютчев и Пушкин» подразумевает не только сопоставление двух поэтов; она, эта тема, неизбежно включает в себя отношения Пушкина с поколением любомудров вообще.
Тютчев стал поэтом не ранее 1827-1828 годов — уже после появления всецело зрелых плодов пушкинской поэзии. Незадолго до того, как Тютчев в 1825 году приехал из Германии на родину в полугодовой отпуск, вышла в свет первая глава пушкинского «Евгения Онегина», предваренная «Разговором книгопродавца с поэтом». Ее появление было большим событием, и невозможно усомниться в том, что Тютчев внимательно изучил это совершенное, классическое творение русской поэзии.
К глубокому сожалению, никакие тютчевские суждения о Пушкине, относящиеся к этим годам, до нас не дошли (собственно говоря, почти никаких литературных суждений Тютчева периода 1823-1828 годов не сохранилось вообще, а ведь это время творческого становления поэта). В цитированных стихах 1820 года — то есть написанных тогда, когда Пушкин еще не достиг истинной зрелости, — Тютчев уже сказал о присущей поэту «силе сладкогласья», об его «волшебной струне», о том, что он «великим уделом награжден». И естественно предположить, что поэтическое совершенство
«Онегина» Тютчев сумел оценить (хотя позже отказывался считать его «романом»).
Стоит сказать еще, что в 1825 году, когда Тютчев пробыл несколько месяцев в России, он не мог не встречаться постоянно с пушкинской поэзией, ибо она присутствовала тогда почти в каждом журнале и альманахе, в любой литературной или просто «светской» беседе.
После гибели Пушкина Тютчев назовет его живым органом богов, и нет никаких оснований полагать, что это осознание пушкинского величия далось Тютчеву только к тому времени; мы знаем, что его мысль, проникновенность его духа, созрела очень рано — даже раньше собственно поэтического дара.
В начале 1828 года в «Московском вестнике» появились одна за другой статьи любомудров Шевырева и Ивана Киреевского, в которых впервые было сказано о подлинной зрелости пушкинского гения, о том, что Пушкин раскрывается как великий национальный поэт. Нелепо было бы думать, что Тютчев не понял тогда же эту ясную другим любомудрам истину.
Через десяток лет, в 1836 году, Тютчев напишет, что Пушкин «высоко стоит над всеми современными французскими поэтами». Этими поэтами были ни много ни мало Альфред де Виньи, Барбье, Мюссе, Жерар де Нерваль, Ламартин, Беранже и даже сам Гюго, в котором Франция видит одного из величайших своих поэтов (в России он более признан как прозаик); стихи трех последних Тютчев, кстати сказать, сам переводил на русский язык. Насколько нам известно, цитированное суждение было первым по времени признанием всемирного величия пушкинской поэзии. И принадлежало оно не кому иному, как Тютчеву. ОН в самом деле словно бы ждал той творческой зрелости русской поэзии, когда она зазвучала в пушкинском стихе как «богов орган живой». Именно тогда он стал творить сам.
Словом, тютчевская поэзия родилась на основе, на почве зрелого творчества Пушкина. В этом конкретном (но именно только в этом) смысле прав был Гоголь, в 1846 году назвавший Тютчева в числе поэтов
Проповедью религиозности, государственности и народности соприкасался с черносотенцами П.Б. Струве. Обратившись к дальнейшему пути философа, мы увидим, что в период Гражданской войны он активно поддерживал Белое движение, будучи в эмиграции ратовал за интервенцию в СССР, был масоном и горячим поклонником англосаксонской цивилизации.
На сегодняшний день издательская ситуация такова, что на полках книжных магазинов стоят Н.А. Бердяев, В.С. Соловьёв, С.Н. Булгаков, Г.П. Федотов и др., но недоступны читателю и исследователю вообще, либо выходят в мизерных количествах, в журнальных вариантах труды Д.И. Иловайского, К.Ф. Головина, С.Ф. Шарапова, Л.А. Тихомирова, А.И. Соболевского, Е.Н. Маркова, Б.В. Никольского, И.А. Сикорского, В.Л. Величко и др., которых действительно нужно изучать всерьёз.
Иными словами, работая в рамках «религиозного» литературоведения, важно не только ставить вопрос о наличии духовного компонента, но и говорить о степени и качестве его осознанности тем или иным писателем. А камертон у нас уже есть и задан он был В.В. Кожиновым — остаётся со вниманием обратиться к книгам этого мыслителя.
А. С. Пушкин как индикатор отношения к русской культуре
В наше время всё чаще подчёркивается Божественный Промысел в явлении миру поэта-пророка, всё больший вес приобретает глубокое прочтение Пушкина И.А. Ильиным, митр. Антонием (Храповицким), митр. Анастасием (Грибановским), М.М. Дунаевым, В.С. Непомнящим и др. С выходом трудов «Пушкин и Православие», «Лермонтов и Православие», «Гоголь и Православие» и т. п. современная литературоведческая Россия возвращается к адекватному освоению культуры XIX века. Крижановский, Н.Л. Федченко и др. — выступают «новыми варварами» в представлении тех, кто привык к удобно-известному образу литературного мира. Усилиями «благородных защитников» остаются непрочитанными или даже вычеркнутыми из учебников, дискуссий и научных статей славянофилы, новокрестьянские поэты-мученики, донские «поэты Белой гвардии» и другие творцы отечественной культуры, а «деревенская» проза второй половины XX века кажется сегодняшнему «прогрессивному» филологу неактуальным, по сравнению с глумящимися над русским словом эстрадниками, «метропольцами», концептуалистами...
В такой ситуации особое значение имеет гений великого поэта, сыгравший в своё время знаковую роль в становлении национального самосознания, обозначивший для современников и потомков истинные цели искусства и смысл человеческой жизни. И сегодня пушкинское отношение к Отечеству, русской истории, человеку, Богу, собственному пути способно выступить образцом. В тот период, когда происходило становление личности поэта, признаком «хорошего политического вкуса» считалось чтение запрещённых книг и осуждение царя — в этой атмосфере А.С. Пушкин невероятным образом сумел преодолеть поверхностные настроения, соблазны века и первым подметил характерную черту интеллигенции, верующей в европейскую философию, политологию, радикализм, атеизм и масонство: её оппозиционность не правительству, а самой России и национальным государственным основам, скрепляющим народ — Православию и Самодержавию. Особо следует подчеркнуть устремление А.С. Пушкина к духовной красоте и созиданию, его выбор быть творцом, а не разрушителем. Основная черта мировоззрения зрелого А.С. Пушкина — постижение глубин Православия, поэтому он, как впоследствии Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, И.С. Шмелёв и другие, знал, что наш народ таит в своей вере неисчерпаемые духовные силы. В этом ключе характерно гоголевское восхищение мудростью поэта: «…Как он вообще был умён во всём, что ни говорил в последнее время своей жизни! …Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих истин!». Сквозь призму «русского европеизма» увиделся И.С. Тургеневу и А.С. Пушкин — поэт, живший «горней» своей частью в небесном граде Святой Руси, а потому безвозвратно ускользнувший от понимания «русского скитальца». Провальную речь И.С. Тургенева Ф.М. Достоевский счёл даже «унижением поэта, у которого отняли звание национального», и призывал собравшихся узреть не просто народно-художественное, а пророческое значение А.С. Пушкина для соотечественников.
Сегодня мы видим, что применительно к русской культуре, краеугольным камнем которой является боговдохновенный характер творчества, не работают принципы отвлечённого гуманизма, «общечеловеческих ценностей» и революционных путей развития. Исходя из этого, повторяя в разном контексте имена тех или иных деятелей искусства, будь то В.Г. Белинский или И.С. Тургенев, уточним, что речь идёт не о вычёркивании страниц истории, а о том, что, осмысливая законы культурного развития, на пути к «прогрессу» важно удерживать в поле зрения «путеводные звезды», которые суть столпы и духовное основание нации. Действительно, вся русская литература XIX века у нас, так или иначе, связана с А.С. Пушкиным. Его роль не только как художника, но и мыслителя, общественного деятеля, гражданина, вопреки утверждениям В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, эстетических критиков, включая В.П. Боткина, гораздо важнее. Следовательно, отношение к «путеводной звезде»-Пушкину — проекция отношения к России, к тому самому «духу народа», смысл которого не вполне точно сумел определить В.Г. Белинский, не до конца чувствовал И.С. Тургенев, но так чётко и однозначно выразил Ф.М. Достоевский: «Формула. Русский народ весь в Православии и в идее его. …Кто не понимает Православия, тот никогда и ничего не поймёт в народе». Пожалуй, такой ориентир — самый значительный для нашей культуры, и свет его непримиримо разделяет «путеводные звёзды» и «туманности».
А. С. Пушкин в кривом зеркале Д. С. Мережковского
Сейчас же рассмотрим ещё одну «большую опасность» ложной интерпретации пушкинского наследия, которая подстерегала нашу литературную критику со стороны представителей религиозного обновленчества рубежа XIX–XX веков. По сей день сосуществуют многочисленные точки зрения, так или иначе интерпретирующие смерть А.С. Пушкина: «отсутствие воздуха», «косая мадонна», не то «ангел», не то «нечистый», унёсшие поэта (в полемике В.В. Розанова с В.С. Соловьёвым) и т. п. Д.С. Мережковский выдвигает свою версию: «Смерть Пушкина — не простая случайность. Драма с женою, очаровательной Nathalie, и её милыми родственниками — не что иное, как в усиленном виде драма всей его жизни: борьбы гения с варварским отечеством. Пуля Дантеса только довершила то, к чему постепенно и неминуемо вела Пушкина русская действительность». Значительную роль в таком противостоянии играет понятие свободы, как внутренней субстанции, необходимой для развития гения, наличие коего у себя не отрицал наш критик. Пушкинская независимость от властей и народа у «последователя» Д. С. Мережковского превращается в независимость от Отчизны и Творца.
В современном литературоведении нередки попытки представить Д.С. Мережковского полноправным наследником традиций А.С. Пушкина. Искусственность подобных филологических открытий отчётливо видна, если сопоставлять не только формальное наличие общих тем, но их содержательную реализацию, которая, как показало написанное выше, не просто расходится в кардинальных для всякого национального художника вопросах (центральный из которых — отношение к России), а являет наглядный образец «переворачивания» смыслов, превращающихся в полные противоположности. Так, например, состояние русской культуры в эпоху А.С. Пушкина Д.С. Мережковский проецирует на век, ему современный, подчёркивая общность мессианского одиночества художника в мире хаоса и жестокости. Слова А.С. Пушкина, посвящённые Е.А. Баратынскому, — «поэт отделяется от них (от читателей) и мало-помалу уединяется совершенно. Он творит для самого себя и если изредка ещё обнародовает свои произведения, то встречает холодность, невнимание, и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он, уединённых в свете», критик по-своему трансформирует в своей лирике, где особенно ярко прочитывается трагедия одинокой личности, обусловленная печатью избранничества, возвышающей над собратьями («Morituri» и др.).
Не менее красноречиво стремление Д. С. Мережковского вывести А.С. Пушкина на уровень дохристианской культуры, свести его мудрость к «заздравной песне Вакху во славу жизни, вечному солнцу, золотой мере вещей — красоте». «В сравнении с ним все другие поэты кажутся тяжкими и мрачными — он один, светлый и лёгкий, почти не касаясь земли, скользит по ней, как эллинский бог…» [Выделено мной. — И.К.], — Д.С. Мережковский активно подталкивает нас к подобным ассоциациям. Характеризуя же русский мир, критик, не находящий в гении А.С. Пушкина никаких отечественных корней, оперирует понятиями «уродство и пошлость обыкновенной жизни», «ужас обыкновенной жизни» и т. п. Ведущей в рассуждении критика выступает оппозиция: «А.С. Пушкин — русская действительность».
Если мы, как и в случае с В.Г. Белинским, проследим судьбу наследия Д.С. Мережковского в советский период, закономерным покажется тот факт, что в самиздате конца 1960-х — начала 1970-х гг. (естественно, контролируемый спецслужбами) его философские и критические труды, наряду с работами Н.А. Бердяева и В.С. Соловьёва, были наиболее издаваемыми.
Вадим Кожинов «Тютчев и Пушкин»
Глава пятая из книги В. В. Кожинова «Пророк в своем отечестве».
Пушкин и Тютчев несмотря на весьма небольшое различие в возрасте (четыре с половиной года), принадлежали к разным поколениям русской литературы и самой русской жизни в целом. Ведущие деятели декабристского движения были на пять-десять лет старше Пушкина; то же самое следует сказать и о наиболее важных для него друзьях (так, Чаадаев родился в 1794 году, Вяземский и Катенин — в 1792-м). Но Пушкин все же был прежде всего сыном этой самой декабристской генерации — хотя его мировоззрение и творчество уже к 1825 году отличали широта и глубина, решительно выделявшие его из рядов поколения.
Поэтому тема «Тютчев и Пушкин» подразумевает не только сопоставление двух поэтов; она, эта тема, неизбежно включает в себя отношения Пушкина с поколением любомудров вообще.
Тютчев стал поэтом не ранее 1827-1828 годов — уже после появления всецело зрелых плодов пушкинской поэзии. Незадолго до того, как Тютчев в 1825 году приехал из Германии на родину в полугодовой отпуск, вышла в свет первая глава пушкинского «Евгения Онегина», предваренная «Разговором книгопродавца с поэтом». Ее появление было большим событием, и невозможно усомниться в том, что Тютчев внимательно изучил это совершенное, классическое творение русской поэзии.
К глубокому сожалению, никакие тютчевские суждения о Пушкине, относящиеся к этим годам, до нас не дошли (собственно говоря, почти никаких литературных суждений Тютчева периода 1823-1828 годов не сохранилось вообще, а ведь это время творческого становления поэта). В цитированных стихах 1820 года — то есть написанных тогда, когда Пушкин еще не достиг истинной зрелости, — Тютчев уже сказал о присущей поэту «силе сладкогласья», об его «волшебной струне», о том, что он «великим уделом награжден». И естественно предположить, что поэтическое совершенство
«Онегина» Тютчев сумел оценить (хотя позже отказывался считать его «романом»).
Стоит сказать еще, что в 1825 году, когда Тютчев пробыл несколько месяцев в России, он не мог не встречаться постоянно с пушкинской поэзией, ибо она присутствовала тогда почти в каждом журнале и альманахе, в любой литературной или просто «светской» беседе.
После гибели Пушкина Тютчев назовет его живым органом богов, и нет никаких оснований полагать, что это осознание пушкинского величия далось Тютчеву только к тому времени; мы знаем, что его мысль, проникновенность его духа, созрела очень рано — даже раньше собственно поэтического дара.
В начале 1828 года в «Московском вестнике» появились одна за другой статьи любомудров Шевырева и Ивана Киреевского, в которых впервые было сказано о подлинной зрелости пушкинского гения, о том, что Пушкин раскрывается как великий национальный поэт. Нелепо было бы думать, что Тютчев не понял тогда же эту ясную другим любомудрам истину.
Через десяток лет, в 1836 году, Тютчев напишет, что Пушкин «высоко стоит над всеми современными французскими поэтами». Этими поэтами были ни много ни мало Альфред де Виньи, Барбье, Мюссе, Жерар де Нерваль, Ламартин, Беранже и даже сам Гюго, в котором Франция видит одного из величайших своих поэтов (в России он более признан как прозаик); стихи трех последних Тютчев, кстати сказать, сам переводил на русский язык. Насколько нам известно, цитированное суждение было первым по времени признанием всемирного величия пушкинской поэзии. И принадлежало оно не кому иному, как Тютчеву. ОН в самом деле словно бы ждал той творческой зрелости русской поэзии, когда она зазвучала в пушкинском стихе как «богов орган живой». Именно тогда он стал творить сам.
Словом, тютчевская поэзия родилась на основе, на почве зрелого творчества Пушкина. В этом конкретном (но именно только в этом) смысле прав был Гоголь, в 1846 году назвавший Тютчева в числе поэтов