ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.02.2024
Просмотров: 56
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Предисловие.
Печененко Николай Фомич (1930–1987)
Партизан-разведчик отряда им. И. В. Сталина леса Холодный Яр Черкасской области, с марта по август 1944 года разведчик 32-го гв. артполка 13-й гв. дивизии 5-й гв. армии 2-го Украинского фронта.
С августа 1944 по июнь 1945 года воспитанник 155-й армейской артиллерийской бригады. С боями прошел от Днепра до реки Влтава в 30 км от Праги в городе Кралупа на Влтаве. Победу встретил в мае 1945 года в Австрии. Вернулся домой с орденами и медалями. Ему в тот год исполнилось пятнадцать лет.
Он писал книги ручкой, зажатой зубами, так как у него была полная парализация конечностей. Собирая материал для книги, Николай Фомич исписал шестьсот ученических тетрадей.
В 1970 году, в 40 лет, его парализовало, Николай Фомич стал инвалидом 1-й группы. Возможной причиной могла стать имитация повешения в плену у немцев, закончившаяся ещё тогда потерей сознания.
Рабочие завода смонтировали для Николая Печененко специальное кресло, письменный стол с пультом управления, на котором было более пятидесяти различных переключателей. Он писал книги ручкой, зажатой зубами, так как у него была полная парализация конечностей. Собирая материал для книги, Николай Фомич исписал шестьсот ученических тетрадей. По его воспоминаниям вышла книга «Опаленная судьба», (Киев, 1984 год). Спустя три года после выхода книги Николая Фомича не стало.
Николай Печененко. «Опаленная судьба». Документальная повесть.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
1
Прежде чем открыть глаза, слышу отдаленный гул голосов – идут на смену рабочие. Значит, пора подниматься. Утренний свет, неяркий, желто-оранжевый, даже зеленоватый от сочной весенней листвы, как бы играет, перемещается по стенам и потолку; должно быть, открыто окно, и воздух врывается в комнату, качая занавески. Хочу припомнить, что мне предстоит сделать: зайти к директору, поставить вопрос… О чем? Какой наболевший вопрос производства нужно поставить и решить немедленно? Ах да, вспомнил! Вот встану на ноги и … И тут с поразительной быстротой приходит ко мне мысль, что все производственные вопросы решаются и будут решаться без моего участия.
Я не могу не то что пойти на завод, но даже подняться без посторонней помощи. Единственное, что мне нужно сейчас, это переместиться с кровати в передвижное кресло.
Но где же мои помощники? Прислушиваюсь и ничего не слышу, кроме отдаленного гула и птичьего щебета за окном. Евгения, моя жена, конечно, уже на работе, в отделе технического контроля, но ровно к девяти она должна прийти и поднять меня. Раньше с этим справлялась дочь Валентина, но теперь она замужем и не живет с нами. Да Валя успела осчастливить нас внуком – я уже дед. Даже не верится. Совсем недавно была ребенком. Два наших младших сынишки – Сергей и Виктор – после случившегося со мной несчастья учатся в школе-интернате, средний, Володя, при нас, он шестиклассник. Хоть и не большой, но всё же помощник. Ласковый, не озорной, мне доставляет удовольствие слушать о нем отзывы учительницы, классного руководителя. Перехватывает дыхание, когда он, прибежав из школы, влетает в комнату и спрашивает:
- Отец, что-нибудь надо?
Спасибо тебе, сынок. Мне только дотянуться бы к приспособленному устройству и взять в зубы шариковую ручку.
Но это будет потом, гораздо позже. А сейчас, если судить по перемещению на стене солнечного зайчика, ещё нет и половины восьмого. Больше чем полтора часа я должен лежать неподвижно, пока не подойдет жена. Лежать и думать. И вспоминать. Это единственное, что мне осталось – думать и вспоминать. Весь долгий день быть наедине со своими мыслями, с прожитой, оставшейся позади и как бы заново переживаемой жизнью. Мне хотелось бы кое-что изменить в ней, в том или ином случае поступить по-другому, сделать иначе, но ровным счетом ничего у меня не выходит. Нельзя. Невозможно что-нибудь изменить. Так было и так должно было быть.
Мне никогда раньше и в голову не приходило, что все прожитое можно почти доподлинно воссоздать – от первого осознанного восприятия мира до вчерашнего вечернего озарения: а что, если все это записать на бумаге? Не все, конечно, но самое главное.
Родившись однажды, мысль уже не оставляет меня, завладевает всем моим существом, и я предчувствую радость оттого, что могу не только довольствоваться воспоминаниями, но и продолжать жить, работать, хоть чем-нибудь быть полезным. Прежде всего детям. Ведь жизнь отца почти неизвестна им. Раньше я знал завод, производство, выполнения плана, партийные обязанности. Об отцовских думал редко – детей, мол, воспитывает школа, пионерия, комсомол, вся наша общественность. Жил, работал и некогда было вспоминать о прошлом.
Оно, оказывается, подсознательно жило во мне, только разворошил память – и все всплыло. За день могу прожить целую жизнь, начиная хотя бы с того незабываемого июньского воскресенья…
- Дети, вы прибыли в пионерский лагерь «Орленок». Спать будете вот в этих палатках, - воспитательница указала рукой на брезентовые домики, как бы подчеркивая: смотрите, как симметрично расставлены. - У нас вам понравится. Вы сможете здесь купаться. - И все прибывшие как по команде повернули головы в сторону пруда. - Вы любите купаться? – спросила воспитательница, определив, что именно это больше всего по душе детям. - У нас вы хорошо отдохнете. Много интересного узнаете об историческом Холодном яре, о Трех криницах и Железняковом дубе.
Я осмотрелся вокруг, желая отыскать обещанное, но не обнаружил ничего подобного и спросил:
- А где он, Холодный яр?
- Он занимает большую территорию. Где мы с вами стоим - Холодный яр, и далеко за пределами лагеря – тоже Холодный яр. Тебя как зовут?
- Колька.
- Так вот, Коля, пока тебе ехать домой, ты успеешь много узнать о Холодном яре, сам будешь рассказывать о нем другим. А вот и ваша пионервожатая бежит. Сейчас вы пойдете к палаткам, положите свои вещи, получите постельные принадлежности, а к тому времени и обед будет готов.
- Лидия Андре-вна! Лидия Андре-вна! – Подбежавшая к нам пионервожатая запыхалась, будто преодолела большую дистанцию, и весь ее вид говорил, что произошло что-то страшное.
- Что случилось? – недоумевая спросила ее воспитательница.
- Война! Вы разве не слыхали?
- Какая война? С кем война? Что вы такое говорите? – уставилась на пионервожатую большими, перепуганными глазами Лидия Андреевна.
- Я только что из Каменки. Сегодня на рассвете немцы бомбили Киев, - выдохнула пионервожатая и заплакала, закрыв лицо руками.
Лидия Андреевна тихо произнесла:
- Что же теперь будет? - И, словно очнувшись, громко спросила: - Алексей Иванович знает?
- А как же. Он в райкоме. - Девушка учащенно дышала, словно ей не хватало воздуха.
Мы стояли и молча смотрели на взволнованных взрослых, еще не понимая, что произошло и почему они так встревожены. Девочки переглядывались испуганными глазенками, а мы, мальчишки, восприняли весть даже с каким-то шаловливым озорством. Подумаешь, чего же пугаться? Пусть дрожит и пугается Гитлер-фашист! Мы любили играть в «красных» и «белых», мечтали о подвигах. Самым презренным в нашем понятии был фашист
, а Гитлером, помню, прозывали племенного быка, свирепого, бодливого и наводившего страх на всех златопольских мальчишек. Теперь мы ему, Гитлеру, скрутим рога, ведь началась не игра в войну, а настоящая война. Но то, что фашисты бомбили Киев, даже на нас, расхрабрившихся, подействовало удручающе.
Начальник пионерского лагеря приехал под вечер, позвал к себе всех воспитательниц и вожатых. На вечерней линейке на объявили, что Алексей Иванович уезжает на фронт, руководить пионерским лагерем поручено Лидии Андреевне, старшей пионервожатой назначена Людмила Петровна. Представили нам и отрядных вожатых, у нас будет молоденькая, совсем ещё школьница, с веснушками на носу и щеках. Отчество у нее трудно запоминаемое, и она сам предложила нам:
- Зовите меня Еленой Ивановной.
После отбоя никто не мог уснуть, в палатках переговаривались вполголоса, и весь лагерь приглушенно гудел, словно потревоженный улей. Мальчишки, прерывая друг друга, рассказывали об услышанном от взрослых и вычитанном в книжках, воображение рисовало захватывающие картины военных сражений - ни о какой опасности и угрозе, нависшей над нами и нашей страной, не было и речи.
- Мой батька… как его… кадета вот так ка-а-ак трахнет!
- А мой всех буржуев бил… и с Деникиным воевал.
- Мой и с Деникиным, и с Петлюрой - вражьей шкурой…
Мой отец был молчалив, неразговорчив, от него я не слышал никаких историй и приключений, но знал: на теле отца зарубцевались несколько ножевых ран, нанесенных бандитами. Когда в семье отмечали мой день рождения, мать всегда вспоминала о тридцать втором - тогда мне было два годика. Собрались на семейный праздник гости, а отца нет и нет. И вечер, и ночь. Наутро, предчувствуя что-то недоброе, мать побежала в районное отделение милиции, там сообщили ей: отца в тяжёлом состоянии доставили в больницу. Что с ним случилось в тот вечер, и по сей день толком не знаю. Лишь однажды украдкой подсмотрел, как отец, меняя белье, обнажил израненное тело в иссиня-красных рубцах. Этого было достаточно, чтобы дать волю воображению. Мальчишки слушали меня с нескрываемым любопытством, и я не чувствовал никаких угрызений совести от того, что сочинял.
За разговорами мы не заметили, как наступило утро. Вскоре горнист протрубил подъём. В лагере ничего не напоминало о войне. Всё проходило по распорядку дня.
После линейки прибывшей вчера группе отрядная вожатая предложила избрать звеньевого, и все почему-то назвали меня. Должно быть, мои ночные рассказы подействовали на мальчишек, если они оказали мне такое доверие.
- Смотрите, чтоб слушались его, он - ваш командир, помощник пионервожатой, - сказала Елена Ивановна.
Вскоре после завтрака в пионерском лагере появились родители из ближних сёл и райцентров, уводили и увозили детей, и никто им не возражал. Все были встревожены, что-то скрывали от нас.
Единственный на весь лагерь радиоприёмник в палате воспитательниц был неисправен. Людмила Петровна обратилась за помощью к ученикам, они сразу же нашли и устранили повреждение - приёмник заговорил, все оставшиеся в лагере слушали речь товарища Сталина. И только сейчас почувствовали всю сложность положения, нависшую над нашей страной опасность - быть или не быть ей свободной, советской. В душу каждого из нас проник призыв: пусть земля горит под ногами гитлеровских захватчиков!
Ещё через день я подслушал разговор Лидии Андреевны с Людмилой Петровной. Из областного центра поступило распоряжение: детей, которых не забрали родители, увезти в тыл.
Тут я сообразил, что надо действовать немедленно. То, что неясно, подспудно зарождалось во мне, сейчас обрело чёткое очертание, превратилось в точный план действий.
- Кто со мной? - спросил я в палатке, как только стемнело и в лагере протрубили отбой.
- Куды? - спросил Мишка Погребняк, прозванный нами Толстяком из-за своей упитанности, неповоротливости.
- Не кудыкать и не возражать, а подчиняться и действовать, - скомандовал я. - Идут добровольцы и смельчаки, трусы пусть остаются.
Никто не захотел быть трусом. Прихватив свои вещи, за мной вышли все восемь ребят из разных школ, но из одного района. Неслышно ступая, огибая палаточный городок, мы направились в тёмную лесную чащу.
Но моя затея чуть было не провалилась. Не успели мы отойти двадцать-тридцать шагов, как я услышал:
- Колька, ты куда?
- Ти-и-ше! - рассерженно и сдержанно зашипел я, узнав Леночку, девчонку из моей школы, почти что соседку - жили мы с ней на одной улице.
- Подожди меня, я с тобой, - тихо сказала Лена.
Мне, правда, не хотелось связываться с девчонкой, но как от неё отвязаться - не знал, она, по-видимому, следила за мной, догадывалась о моём намерении и теперь может разоблачить меня, если её не взять.
- Хорошо, я подожду тебя там, за деревом. Быстро! И смотри, никому ни слова.
Лена мигом слетала в палатку и, видно, с приготовленным заранее чемоданчиком прибежала ко мне, а я уже объяснил мальчишкам свое решение взять ее как сестру милосердия…
