ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.02.2024
Просмотров: 61
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
- Дай честное пионерское, что будешь…
- Колька, ты что? Зачем это?
- Нет, ты поклянись, что будешь стойко переносить все трудности и не хныкать,-настоял я на своем, и после того, как Лена дала честное пионерское, мы тронулись в путь.
2
Июльская ночь была тихая, теплая. Прогретый за день воздух не остыл и, казалось, неподвижно висел в огромном межзвездном пространстве густым слоем, пахнущим хвоей и настоем трав.
Мы шли по лесным проселкам, как будто по длинному зигзагообразному коридору, между стенами без потолка, затем эти проселки с их частыми поворотами стали напоминать лабиринт, откуда есть единственный выход, но попробуй его найти.
Лес не кончался, выбираться из него не удавалось, я забеспокоился и, глядя на звезды, усомнился в том, что мы идем в нужном направлении. Решил остановиться и подождать до рассвета.
Сложили сумки, рюкзаки, приставили к ним Леночкин чемоданчик и расположились вокруг. Я растянулся, подложив сумку под голову, почувствовал усталость, приятную расслабленность и скоро уснул.
Проснулся от утренней прохлады, но не сразу поднялся, ощутив спиной чье-то теплое дыхание и разогретое тело. Это Лена, озябнув, придвинулась ко мне. Я долго не решался нарушить ее сон, лежал недвижимо, пока спали ребята, потеснее прижимаясь друг к другу. Я дремал и все слышал: птичий щебет, Леночкино дыхание, далекий, еле уловимый гомон разбуженного селения - оно было где-то неподалеку от нас, можно даже различить мычание коров. Обрадованный этим открытием, я нетерпеливо ждал, когда кто-нибудь из ребят пошевелится, и наконец, услыхав шорох, неохотно отстранился от Леночки, вскочил на ноги и громко произнес:
- Подъем!
Все подхватились и стали протирать глаза, поеживаться, бодриться, взмахивая руками, приседая.
Я подумал, что надо будет обязательно проводить утреннюю зарядку, выработать строгие правила поведения в пути, ведь без этого нет дисциплины, а дисциплина в походе - самое главное. Я входил в роль командира и должен был во всем подавать личный пример, отвечать за каждого из моих товарищей - теперь с нами никого нет, кто бы о нас беспокоился. Еще я подумал о Лидии Андреевне, Людмиле Петровне, Елене Ивановне, представил себе, как они всполошатся, узнав об исчезновении девяти мальчишек и одной девочки. Мне стало их жаль, и какое-то мгновение я колебался, не знал, что делать: двигаться дальше или возвратиться в лагерь. Эту мою нерешительность почувствовали ребята, настроенные на что-то необычное и неизведанное, они вопросительно смотрели на меня в ожидании дальнейшей команды, а Мишка Погребняк протяжно и жалобно заголосил:
― Хо-о-очу до до-о-му!
Я сразу же увидел свою мать, провожающую меня вместе со всеми отбывающими в пионерский лагерь, и мне самому захотелось к ней, но обязанности командира отряда не позволили расслабиться, я пересилил это своё желание.
― Пошли дальше! - сказал решительно, ещё не зная, в какую сторону нам надо идти.
Лес заволокло густым туманом, по светлому пятну между деревьями и зардевшемуся небу я определил восход солнца. Звуки недалёкого селения оказались правее, севернее от нас, пионерский лагерь оставался левее, к юго-востоку, а наш путь ― на запад.
Снова шли по просёлкам, туман рассеивался, солнечные лучи пробились сквозь ветки, и я уже не сомневался, что идём правильно. Вскоре впереди засинел простор, словно слились небо и море, но никакого здесь не было ― туман заливал овраг, заросший кустарником. По тропинке спустились вниз, к болотцу и обмелевшей речушке, умылись.
Посвежевшие и разрумяненные, поднялись по склону оврага к терновнику, за которым открывалось поле с пожелтевшей, доспевающей рожью.
И тут, на меже между и хлебным полем, произошла первая наша встреча с войной, здесь мы почувствовали её грозное дыхание.
Лес остался позади в синеющей дымке, солнце пригревало нам в затылки и спины, небо было чистое, голубое, одно-единственное белое облако висело над западным горизонтом. Едва уловимый гул возник где-то в небесных глубинах и с нарастающей силой заполнял небо и землю. Леночка вскрикнула, вцепилась в мою руку:
― Колька, смотри!
Я ещё ничего не видел, кроме жёлтого поля и небесной синевы, поднял глаза, куда показывала Лена, и ужаснулся. Из-за белого облака выныривали и стремглав падали на землю чёрные птицы. Их было много, этих птиц, они, не долетая до земли, что-то сбрасывали и взмывали в небо. Чуть позже к нам докатился грохот от взрывов, затем мы увидели клубы чёрного дыма, застлавшего весь горизонт, и белое облако.
Мы стояли и беспомощно смотрели на разрушение железнодорожного узла вражескими самолётами ― конечно же, это они бомбили узловую станцию, до которой нам надо было дойти, от неё любым пассажирским или товарным поездом доехать до Перегоновки, а там кто куда ― сёла рядом и до райцентра рукой подать. Но именно туда, к тому месту, которое только что подверглось бомбардировке, нам уже не хотелось добираться, мы оглядывались назад, где в спокойствии и уюте дремал густой лес.
― Його ж можно обийты,― подал мысль Мишка Погребняк.
Все молча переглянулись и согласились: действительно, можно обойти узел, и железную дорогу, и все места, где нам грозит опасность.
Пошли. Полевая дорога привела к большому селу, и здесь мы почувствовали, что проголодались, пора бы и подкрепиться. Но где и чем? «Мир не без добрых людей»,-вспомнил я дедушкины слова и на подходе к селу свернул в тень, распорядился садиться и отдыхать, а сам направился к первой от поля хате, огороженной плетнем. Возле нее на подворье стояли сарайчик, хлев, копошились куры, рылся в земле поросенок и что-то выстругивал ножиком из дерева мальчик лет пяти-шести. Мальчуган, увидев меня, бросился хату, я ступил сени, постучал дверь, но никто не отозвался. Я отворил ее сам и зашел без разрешения в просторную хату с печью, лежанкой и домашней утварью. Пожилая женщина, в подол которой уткнул голову мальчик, сидела, свесив босые ноги, на печке, возле круглого окошечка в задней стене, смотрела в него, не отрывая глаз. Пройдя на середину хаты, я поздоровался и, стыдясь самого себя, попросил:
- Тетенька, у вас не найдется чего-нибудь поесть?
Попросил как можно жалобнее, чтобы растрогать ее.
Женщина засыпала меня вопросами: откуда, куда, кто отпустил нас без присмотра.
- Из детдома мы, - сказал я первое, что пришло в голову. Решил: так будет убедительнее и трогательнее.
- Ах, господи! - запричитала женщина и начала на чем свет стоит поносить тех, кто развязал войну, напустил на людей бедствия, которым конца не видать. Вот и сына ее мобилизовали, сноху, несмотря на малолетнего ребенка, взяли рыть окопы и рвы против танков. На одни ее руки осталось хозяйство, огород, малый пострел, за которым так и смотря в оба. А тут, мол, еще и мы объявились. По сколько ж нам лет?
Я ответил: кому двенадцать, кому одиннадцать, есть и по десять.
- Помогать по хозяйству могли бы, уже не маленькие, - что-то соображала тетка и вдруг обратилась к малышу: - Ты сиди здесь, я быстро, дверь на замок запру, мало что… Пошли, хлопец.
- Куда, тетенька? - поинтересовалась я.
- А я в сельсовет,- ответила тетка. - Пусть местная власть решает, куда вас определить. Есть бездетные, есть старики, которым в хозяйстве помощь нужна. Вот и разберут по семьям.
Я был обескуражен таким ее решением и возразил:
- Нет. Мы дальше пойдем.
- Кто же сейчас идет не на восток, а на запад? Разве что только военные.
- Мы хотим помогать им.
Тетка возмутилась:
- Ах ты, господи! Да какие из вас помощники? Что вы там сможете сделать против зверя окаянного? Разве не видели, как он налетает вороньими стаями, сыплет бомбами, как градом, от взрывов земля дрожит? Куда вы, хлопец, пойдете – черту в зубы?
- Нам он не страшен. Вы, тетенька, только подкрепиться нам дайте.
- Так я на двоих сварила в горшочке. Разве что буханку хлеба возьмите, да сала прошлогоднего отрежу.
- А нам ничего и не надо, - обрадовался я.
Буханку и кусок сала мы поделили поровну на десять порций и мигом уплели все до крошки. В село решили не заходить, остерегаясь, что нас могут возвратить в лагерь или распределить по бездетным семьям.
Дальше, за селом, пошли овраги с непроходимыми глинистыми обрывами, и мы вынуждены были выйти на дорогу.
Навстречу нам порознь и целыми колоннами двигались машины, подводы, груженные разным домашним скарбом. Из кабин, кузовов и повозок выглядывали и удивлённо смотрели на нас женщины, подростки: куда это мы, мол, шествуем?
Шли мы обочиной, независимые и гордые, с чувством собственного достоинства, ни на кого не обращали внимания, чем выказывали испытываемое неуважение к тем, кто ехал на восток, убегая от фронта.
Я уже приметил тропинку и, чтобы не мозолить глаза, скомандовал свернуть с дороги в негустой перелесок, как вдруг позади нас раздались резкие возгласы:
- Лена! Леночка! Доченька моя!
Мы оглянулись и увидели, как женщина на одном грузовике колотила по кабине и требовала остановить машину. Грузовик свернул с проезжей части дороги чуть в сторону, пропуская колонну, притормозил. Женщина выпрыгнула из кузова и повисла у неё на шее с радостным криком:
- Мамочка, родненькая!
Да, это была Нина Мефодиевна, учительница ботаники в школе, в которой мы с Леной учились. Расцеловав дочку, она поздоровалась со всеми, подошла ко мне и прижала к груди мою голову. Я устыдился, посчитал её нежность неуместной на виду у всех моих товарищей. Чувствовал себя как-то неловко перед ними, и тот же час решил уступить старшинство Леночкиной маме, почувствовал, что с появлением Нины Мефодиевны словно большая тяжесть свалилась с моих плеч.
Нина Мефодиевна собиралась что-то сказать мне, но, по-видимому, передумала. Лена тормошила её:
- Мамочка, мы с тобой уедем, да? Машина нас ждёт.
- Нет, Леночка, я не приготовилась к отъезду. Я ехала за вами в пионерский лагерь, вот по дороге попросила, чтоб меня подвезли. – Она помахала выглянувшему из кабины водителю, чтобы ехал, и принялась нас расспрашивать дальше: - А как же вы? Вас отпустили? Без воспитательницы?
- Мы сами ушли, - не стал я кривить душой перед Ниной Мефодиевной. – Нас должны были отправить в тыл.
- И вы сбежали? Так я тебя поняла, Печугин?
- Да.
Нина Мефодиевна постояла в раздумье, и до меня только сейчас дошло, на что я толкнул мальчишек и Леночку. Что было бы, если б не эта случайная встреча с Лениной мамой? Какие неприятности навлёк я на Лидию Андреевну, Людмилу Петровну, Елену Ивановну?
- Ладно, возвращаться в лагерь не будем, - сказала Нина Мефодиевна. - Но я должна сообщить хотя бы в райцентр, что дети нашлись. Ведь представьте, что вы наделали? Вас ищут повсюду.
В первом же селе, которое встретилось нам по дороге, Нина Мефодиевна зашла в сельсовет, что-то там объяснила, долго крутило ручку настенного телефона, пока наконец дошли звонки до нужного ей учреждения и она сообщила о найденных детях, переданных лично в руки родителей. В этом же селе Нина Мефодиевна решила остаться до завтра, потому что мы выглядели уставшими, нас надо было, по убеждению учительницы, накормить горячим обедом. В этом ей помогали работники сельсовета.
Разместили нас по хатам. Нина Мефодиевна не отпускала меня от себя, видимо, побаивалась, чтобы я чего-нибудь не учудил, проявляя свои командирские способности. Но все ее опасения были напрасными. Я не собирался от неё убегать и вёл себя как самый дисциплинированный ученик, помогал ей чистить картошку, разводить огонь, принёс воды из колодца, и Лене ревниво наблюдала за мной и маминым отношением ко мне. После обеда, бывшего для нас одновременно и ужином, Нина Мефодиевна задержала меня во дворе и, собираясь с духом, помолвила:
- Коля, мне нужно с тобой поговорить, ты должен мужественно перенести то, что я скажу.
У меня внутри что-то оборвалось, неприятный холодок пополз от груди к животу, в горле забило дыхание, я сдался в комок.
- Я ехала вместе с твоей мамой, - продолжала Нина Мефодиевна. - Только сошли с поезда, как налетели фашистские самолёты, начали бомбить. Маму тяжело ранило, ее взяли в санитарный вагон и увезли в тыловой госпиталь.
Меня какой-то необъяснимой силой толкнуло в спину и унесло со двору в густые заросли в конце огорода. Я упал, зацепившись за стебли, и разрыдался. Все во мне тряслось, никого я не хотел видеть и слышать, кроме одной-единственной мамы, которую куда-то увезли и с которой, может быть, никогда больше не встречусь. Я плакал, сколько хватило слез, долго ещё содрогался изнутри, не мог успокоиться и смириться с мыслью, что надо жить, надо во что бы то ни стало выжить и разыскать маму.
Уже стемнело, когда ко мне неслышно подкралась Лена, присела и прошептала на ухо:
