ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.02.2024
Просмотров: 59
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
- Ты будешь моим братом. Хорошо? Так мы с мамой решили. Отведем тебе отдельную комнату, и ты будешь жить у нас. Никуда мы тебя не отпустим. А теперь подымайся, пойдём. Мама уже постелила.
Уже лёжа в постели я узнал от Нины Мефодиевны, что отец мой ушёл добровольцем в народное ополчение, дедушку похоронили уже без него, потому что мать и не могла раньше выбраться из дому, сейчас вот собралась, и надо же случиться такому несчастью.
Долго я не мог сомкнуть глазу, уставился в потолок, едва белеющий в полумраке, пытался представить, как там было на станции, но никакой картины не вырисовывалось, ничего не видел и не слышал, кроме дыма, гула и грохота. Раненую мать также, сколько ни пробовал, не мог вообразить, не стал спрашивать Нину Мефодиевну, куда именно ее ранило.
Потом у меня вдруг вызревало решение: раз в селе никого из моих родных нет, ни отца, ни мамы, ни дедушки (бабушка умерла два года назад), мне незачем туда возвращаться. По дороге я убегу, как только представится такая возможность, найду народное ополчение, отца, а уж он знает, как найти мать, он у меня такой, что на краю света разыщет ее.
Уснул я перед рассветом и проспал почти до обеда, никто меня не будил, окна хозяева завесили, чтобы мне в глаза не бил свет и не жужжали мухи. Я выспался, вышел на крыльцо и зажмурился от слепящего солнца. Звенело в ушах от сельской тишины, и трудно было поверить, что где-то идет война, грохочут взрывы, падают убитые и раненые.
— Там твои, — показала высохшей рукой старушка, сидевшая под хатой в тени, в сторону речки.
Я побежал тропинкой, вьющейся между огородными грядками, и вскоре увидел чистый плес, а возле него своих и местных ребят, сидящих вокруг Нины Мефодиевны. В костре тлели угли и в чугунке, должно быть, варилась уха, потому что на берегу сушились рыбацкие снасти.
Ах, как вкусно запахло от снятого с огня чугунка, но я сначала разделся и бултыхнулся в воду, проплыл к противоположному берегу и назад, потом уже подсел к голоспинной, загоревшей братве. Местных ребят было больше, чем наших, златопольских, они поприносили миски, ложки, на расстеленной скатерти лежали ломти нарезанного хлеба, свежие и малосольные огурцы, помидоры с грядки. Нина Мефодиевна пригласила всех к обеду, но местные наотрез отказались, тактично уступив место нам, гостям, а на меня они смотрели молча, как на предводителя, которому разрешено было спать сколько угодно, сесть на самом почетном месте, получить ухи первому и в самую большую миску. Я догадался, что без меня здесь велись оживленные разговоры обо всем, и о нашем побеге в частности, все уже знали о постигшем меня горе и с моим приходом умолкли, провожали меня сочувственными взглядами.
Лена выказывала мне особенное внимание: села возле меня на правах сестры, которой поручено заботиться о младшем брате. Нет, она была не старше меня, учились мы в одном классе, это она вообразила, что должна быть старшей надо мной и чтобы я ей подчинялся. Никогда!
Я задерживал взгляд на каждом ребячьем лице, запоминая его. Чего не бывает в жизни — возможно, еще где-нибудь встретимся. Молча прощался с каждым, с Леночкой тоже, она, в сущности говоря, преданный друг, но быть ей братом, извините, не могу, поищите другого.
Ели уху — не оттянешь за уши, просили добавки, пока чугунок не опустел.
— Аж оце я, мабуть, наився, — сказал Мишка Погребняк, выставив живот против солнца.
Нина Мефодиевна распорядилась:
- Час на отдых, и - в путь. Сегодня мы должны добраться до станции. Сядем на вечерний поезд.
- А мы решили на станцию не заходить, идти пешком до самого Златополя, - сказала Лена и посмотрела на меня, ища поддержки.
- Мне все равно, пешком или поездом, - ответил я безучастно, подумав, что к вечеру я уже буду не с ними.
3
Пытаюсь припомнить каждого в отдельности, а получается групповой портрет, где все лица сливаются. Отчетливо вижу только Леночку и Мишy Погребняка. Лена белокурая, сероглазая, с чуть вздернутым носиком, улыбчивая и сообразительная, читающая мысли других на расстоянии. Во всяком случае так мне казалось тогда, и я избегал ее взгляда, чтобы не выдать себя. Миша Погребняк, черноглазый, круглощекий, самый добродушный и непосредственный из всей нашей группы. Такие не забываются, стоит произнести имя, и вот он, толстяк, перед глазами.
Ни разу не пришлось мне побывать после войны в родных краях, не знаю, кто из бывших лагерных беглецов остался жив, думал и сейчас думаю, что все они погибли в тот трагический день, начало которого не предвещало ничего страшного, но что было потом - не могу вспоминать без содрогания.
После вкусного и сытного обеда мы позагорали часок, полуденная жара спала, и двинулись дальше. Если бы старшинство оставалось за мной, я бы повел группу по берегу. Вдоль речки росли вербы, петляла тропинка - шагать по ней одно удовольствие. Нина Мефодиевна, стараясь усердно сохранить наши силы и сократить время следования, решила вывести нас на дорогу и голосовать попутным машинам: авось кто-нибудь подвезет. Машины, как мы и предполагали, шли целым потоком, но не туда, куда нам надо. Потом, откуда ни возьмись, выползла на дорогу длинная колонна военных, пеших и с повозками, с артиллерией на конной тяre, с походной кухней. Из огородов, перелеска, придорожных оврагов появлялись все новые и новые пехотинцы со скатками, лопатками, противогазами и винтовками, пополняли колонну и поднимали пыль - она зависла в воздухе сплошной пеленой. Пыль оседала на пилотки, скатки и гимнастерки бойцов, на кусты и деревья, уже не зеленые, а рыжие, и все сплошь зарыжело, задвигалось, вовлекая и нас в это движение. Такой массы военных я до этого никоrда не видел, меня поразило их несчетное множество, и я подумал, что не просто и нелегко мне будет отыскать отца. Я попробовал было спросить одного военного, не слыхал ли он о Федоре Печугине, но тот отрицательно покачал головой - нет, не слыхал, не знает такого. И правда, подумал я, откуда ему знать какого-то там Печугина, ведь их, военных, так много, что рядом, должно быть, не все друг друга знают по имени и фамилии. Тoгда я спросил, где находится народное ополчение, на что мне никто вразумительно не ответил. Один, со шпалой на петлице, стал объяснять, что ополчение - это не воинское подразделение, а гражданская оборона, она есть везде, где строятся оборонительные сооружения и где армия нуждается в помощи населения. От такого разъяснения я остался в еще большем неведении и растерянности: вот те и на, попробуй найти это самое ополчение.
Оглядываясь и убеждаясь, что Нина Мефодиевна отстала и ничего не слышит, я спросил словоохотливого командира, возможно ли поступить на военную службу в пионерском возрасте.
- Скажи своей учительнице, - посоветовал мне командир, - пусть поворачивает назад, пока не поздно.
Колонна поравнялась с длинной вереницей машин и подвод, прижатых к обочине и ожидающих, когда встречное воинское соединение продвинется и освободит им дорогу, слишком узкую в этом месте. Военные повернули головы к машинам и повозкам, с которых повысовывались и приподнялись женщины, дети.
Женщины всматривались в мужчин, серых от пыли и неузнаваемых, мужчины жадно вглядывались в лица незнакомых женщин. Они перебрасывались шутливыми словечками, острили, потому не все сразу услышали возгласы: "Воздух! Воздух!"
Рокотание моторов послышалось внезапно, в считанные минуты, никто не успел даже сообразить, откуда взялись эти черные, с крестами на хвостах и крыльях вражеские самолеты. А они, припадая к земле, неслись над дорогой, поливали идущих по ней пулеметным огнем.
Обезумевшие лошади встали на дыбы, ржали, вырываясь из упряжи, галопам неслись по хлебному полю, волоча за собой пушки, повозки, подминая и обмолачивая колосья орудийными лафетами и телегами. Люди бежали и падали, кричали от страха и ран, вздрагивала от разрывов земля, все горело вокруг.
Вначале я как-то растеряно смотрел на низко летящие у нам самолеты, насчитал их три тройки, потом увидел, как от среднего в первой тройке что-то отделилось и полетело прямо в середину колонны. Там шарахнулись в стороны, но не успели разбежаться, одновременно вспыхнуло и оглушительно рвануло воздух. Меня охватил и сковал ужас, тело окаменело, какое-то время я не мог сдвинуться с места. Упавших впереди меня прошило пулеметной очередью, пули подняли пыль у моих ног, и я подумал, что тоже мог бы упасть, но почему-то стою, смотрю, как заходит, прицеливаясь к дороге, вторая тройка самолетов, как от нее тоже отвалилась бомба и теперь летит на меня. Я оглянулся и, заметив мелькнувшее Леночкино платьице, бросился в кювет, переждал сотрясающий взрыв. Вблизи прошипели пули. Я поднялся и побежал в сторону леса. Бежал, падал, запутываясь во ржи, поднимался и снова бежал. Слева и справа от меня, тяжело дыша, бежали кони и люди. Поднимаясь, я поглядывал в небо, определяя, откуда ждать очередного нападения. Увидел, как отделившийся от последней тройки хищник вильнул в сторону и на бреющем полете погнался за убегающими. Рев, свист, вой пронесся над головой, сверкнул всплеск огня, вздрогнул воздух, ударило в лицо горячей взрывной волной, небо и чёрный столб опрокинулись на меня, земля покачнулась, я повалился навзничь в пустоту, в темень ...
Пришёл в сознание, судя по всему, в полночь: почувствовал, что дышу, раскрыл глаза и увидел звезды. Значит, я живой! Тяжесть на груди и во всем теле, не могу поднять руки, пошевелить ногами. Пытаюсь приподнять голову и ощущаю, как со лба, с волос моих осыпается пыль, подбородок упирается в сухую землю.
Напрягаясь, расшатываю плечи, освобождаю правую руку, затем левую, разгребаю комки и постепенно вылезаю из-под завала.
Поднялся на ноги, пошатнулся, но устоял. Закружилась голова, стошнило.
Светлая луна, бледный свет ее озарял истолоченное хлебное поле. В нескольких шагах от себя увидел опрокинутую повозку, убитую лошадь с хомутом и в оглоблях, воронку от бомбы. Должно быть, лошадь приняла на себя главный удар от взрыва, а меня только присыпало землёй.
Мне хотелось побыстрей уйти отсюда. Чувствовал слабость, тошноту, еле переставлял ноги, но шёл и шёл, не останавливаясь, шёл не к западу, а к востоку.
В душе называл себя трусом, предавшим товарищей и спасающим собственную шкуру. Зачем было убегать от группы, не зная, что с ней, жив ли кто, может быть, есть раненые, убитые. Но от одной мысли, что я мог увидеть убитую Леночку или раненую Нину Мефодиевну, окровавленного Мишу Погребняка, у меня мутился разум, кружилась голова, я еле удерживался, чтобы снова не потерять сознание.
После пережитого днем ужаса меня не страшила ночь, причудливые силуэты и тени при лунном свете не настораживали. Самым уютным и безопасным местом под грозным небом был густой лес, и я пошёл к нему.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
1
Петляя и огибая дорогу, я вышел к речке на самом рассвете. Вода в ней была тёплая, теплее воздуха, у берега то в одном, то в другом месте всплескивала рыба, и я, ныряя, пытался поймать ее руками, но это мне не удавалось. Вынырнув в очередной раз, я вдруг услышал над головой:
- Ну що, рака впиймав?
На берегу стоял остроносый, худощавый парень, ростом выше меня и, наверное, старше по возрасту, с хохолком, зачесанным набок. В руках парень держал удочки, подсаку, жестянку с наживкой.
- Вылазь, не розгоняй рыбу, - почти приказывал он мне.
- А тебе что, речки мало? - огрызнулся я, - Иди в другое место, мне здесь хорошо.
- У мене тильки тут клює, - объяснил мне парень, усаживаясь и разматывая удочки. - Рыба сниданку жде. Я ни покормив. Краще поможи мени.
Я вылез из воды, снял и выжал трусы, надел на мокрое тело рубашку и брюки.
Пока я одевался, парень украдкой следил за мной, потом спросил, откуда я взялся здесь, не из беженцев ли? Я ответил ему, что нет, беженцы - это те, что убегают, а возвращаюсь. Парень не стал больше допытываться и протянул мне узелок с пшенной кашей, пахнущей подсолнечным маслом. Я глотнул слюну, принюхиваясь и не понимая еще, зачем он это делает. Кашей, знаю, подкармливают рыбу, и, если меня позвали на помощь, значит, я должен разбросать содержимое узелка в воду. Но я проголодался, а каша пахла так вкусно, что сам бы ее слопал.
- Ешь, рыба обойдется, - опередил мою просьбу парень.
Меня это растрогало, я поблагодарил, а через несколько минут мы сидели, забрасывали удочки и разговаривали, как старые друзья. Я назвал себя, он - себя: Василь из Яблуновки.
Василь, оказывается, видел и слышал, что делалось вчера на дороге и в поле, это же так близко от их села. Вместе со многими сельчанами он бегал на то самое место, где случилась трагедия. Мертвых снесли в одно место и похоронили в братской могиле. Раненых увезли подводами и машинами в райцентр, на железнодорожный узел. Очень много пострадавших было среди гражданских.
Я хотел его спросить о моих друзьях, но откуда ему их знать. Да и подумал я еще: пусть Леночка, Нина Мефодиевна, Миша Погребняк и все златопольские ребята останутся в моей памяти живыми.
Рыбачили мы недолго. Василь, вытащив несколько карасиков и плотвичек, сложил удочки, вытряхнул из жестянки на съедение рыбе всю наживку и повел меня к себе домой.
