Добавлен: 17.03.2024
Просмотров: 24
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Как бы то ни было, однако, когда 7-го Гапон пришел к Муравьеву с копией того варианта петиции, который подписывался в это время рабочими в отделах «собрания», министр уже располагал своей копией одного из вариантов. Сверив их, Муравьев воскликнул: «Но, ведь, вы хотите ограничить самодержавие!» На введенные «в программу требований рабочих коррективы политического характера», «последовательно общеконституционные положения» ссылался и Лопухин, заявляя, что «мирному движению рабочих» был придан «характер народной манифестации, направленной к ограничению самодержавия». «Осуществление такого намерения ни в коем случае не могло быть допущено», объяснял Лопухин решение о расправе с мирным движением, выраженное им в словах о том, что «всякие демонстративные сборища и шествия будут рассеяны военной силой».
Явно возобладавшее намерение разогнать шествие военной силой сразу исключило обсуждение возможных мер к его предотвращению. Все участники совещания у Мирского сошлись па том, чтобы Гапона не арестовывать, хотя Фулон предложил было это сделать, не возникал и вопрос о юридическом преследовании авторов петиции (по действовавшему законодательству обращения такого рода к царю считались уголовным преступлением, хотя в течение второй половины 1904 г. право петиций было как бы установлено явочным порядком).
Зато состоявшееся в тот же вечер под председательством Фулона заседание военного и полицейского начальства с участием Васильчикова и Мешетича приняло план совместных действий войск и полиции на 9 января с разделением города на 8 районов, вызовом подкреплений из Петергофа, Пскова, Ревеля и т. п.
Утром 8-го в «Вестнике градоначальства» и в «Правительственном вестнике» было напечатано вывешенное также в виде плакатов объявление градоначальника, составленное с известной двусмысленностью. Ни сам Гапон, ни его общество не были названы, не упоминалось и назначенное обществом шествие. Содержавшиеся же в объявлении слова о недопустимости всяких «сборищ и шествий таковых» были ослаблены угрозой применения военной силы лишь против «массового беспорядка»: ведь многим участникам назначенной на 9 января демонстрации она представлялась вполне дозволенным делом. Впечатление это усиливалось развешенным одновременно с объявлением градоначальника, но в гораздо большем числе извещением гапоновского «собрания» о сборе в 2 часа у дворца, «где будет подана его величеству государю императору просьба о содействии к удовлетворению рабочих нужд». Написанное в официальном верноподданническом духе, это извещение и объявление градоначальника были восприняты вместе, второе как бы дополняло первое: градоначальник запрещал уличные беспорядки со стороны «посторонней публики», которыми могло сопровождаться организованное шествие с петицией к царю, никак не подходившее под понятие «многолюдных сборищ на улицах». Именно такую трактовку объявления градоначальника услышали депутаты рабочих, явившиеся в градоначальство,, «чтобы выяснить, в каких случаях будут , действовать войска». «Им объяснили, что предупреждение относится только к нарушителям: порядка, а в мирную толпу стрелять не 'будут», указывалось в докладе комиссии, избранной общим собранием присяжных поверенных Петербурга по поводу событий 9—11 января. В том же духе 8 января ответил на частный запрос одного из рабочих, имевшего брата-жандарма, начальник жандармского дивизиона, уверявший, «что оружие пускать в ход не приказано, что рабочим не грозит никакой опасности и что просьба их будет выслушана со вниманием». «Попустительство полиции» созывавшимся гапоновцамн митингам, сбору подписей под петицией в течение 8 января отмечал и очевидец, сообщениями которого пользовался В. И. Ленин.
Между тем весь этот день был посвящен детальным и тщательным приготовлениям к расправе с манифестацией вплоть до предупреждения больниц о предстоящем поступлении раненых, приведения в готовность «Скорой помощи» и подготовки транспорта для перевозки убитых и раненых. С утра 8-го Мирский отправился к военному министру «для установления формальностей по вызову войск на 9-е». А затем к нему приехали Мешетич и Фулон для разработки плана их дислокации. Так исполнялось решение о том, что «всякие демонстративные сборища и шествия будут рассеяны воинской силой». Ознакомление с полученным от Гапона текстом петиции могло лишь укрепить Мирского и других в этом решении. Характеризуя петицию со слов мужа, кн. Е. А. Святополк-Мирская отмечала, что петиция «касается почти исключительна политических вопросов».
Казалось бы, Лопухин и Фулон должны были сообщить о принятом «наверху» решении Петербургскому охранному отделению и местным полицейским властям столицы. В известных нам документах нет, однако, никаких следов распоряжений местным полицейским органам о предотвращении шествия, никаких пояснений к объявлению градоначальника или упоминаний о дополнительных мерах к нему.
Но руководство столичной полиции, не получив приказа о предотвращении шествия и не дав никаких указаний в этом смысле местным полицейским органам, определенно знало о подготовлявшейся расправе с рабочими. Об этом свидетельствует записка Лопухину, составленная 8 января начальником Петербургского охранного отделения подполковником Л. Н. Кременецким. Оп был озабочен не самим «предполагаемым на завтра, по инициативе отца Гапона, шествие?! на Дворцовую площадь забастовавших рабочих», а тем, что им «намерены воспользоваться и революционные организации столицы для производства противоправительственной демонстрации». Зная, что против рабочих колонн будут начаты карательные действия, начальник охранного отделения видел единственную свою задачу в изъятии революционных знамен.
Пока подготовка к боевым действиям шла полным ходом и в столицу прибывали воинские подкрепления, были поданы «наверх» два известных нам письменных предложения, направленных к предотвращению кровопролития. Прокурор Петербургской судебной палаты Э.Л.Вуич, в юридическую компетенцию которого входили происходившие и назревавшие события, предложил устроить прием рабочих кем-либо из царских приближенных. В своем письме Муравьеву он выражал опасение, что устраиваемая вместо этого правительством кровавая баня вызовет революционные выступления около 100 тыс. рабочих. С призывом к «сердечному отношению» к «челобитной» обратился 8 января к самому царю его частный советчик и корреспондент А, Л. Клопов.
Неизбежность кровавых событии сознавалась многими. Явно проводившиеся военные приготовлении к расправе вызвали беспокойство и в среде либерально-демократической интеллигенции. В. Я. Богучарский 8-го утром, страшно взволнованный, повторял: «Что это? .. . Что это? ... Провокация?». Представители либеральных и левых интеллигентских кругов, собравшись в редакции газеты «Наши дни», тщетно ждали Гапона. Он почему-то сообщил, что в этот именно день после обеда отправится к Муравьеву, пойдет на риск, надеясь на свою роль в рабочем движении, которая спасет его от ареста. Сам Гапон так и не пришел, но о результате, вернее о безрезультатности свидания, на самом деле состоявшегося, как мы знаем, накануне, стало все же в редакции известно, хотя и с опозданием на целые сутки — Муравьев, отказав Гапону в содействии в удовлетворении требований рабочих, заявил ему о своем долге. Собравшиеся увидели в этом зловещий знак. К вечеру появился секретарь гапоновского общества рабочий Д. В. Кузин, принесший копии поданных им перед тем в Министерство внутренних дел петиции и письма Гапона Мирскому. Вскоре из министерства сообщили по телефону в редакцию, что документы переданы министру. Звонок этот, можно полагать, воодушевил возможностью переговоров депутатов из числа литераторов и ученых, избранных собравшимися в редакции для визита к министру. К тому же только что пришедший из министерства Кузин вошел в состав депутации и обещал, что «в крайнем случае» руководителей гапоновского «собрания» удовлетворит прием царем представителей рабочих даже в Царском Селе.
Царь, недовольный тем, что его приказание о введении военного положения не было накануне исполнено, послал министра двора Фредерикса к Мирскому с повторным приказанием об этом. Фредерикc приехал к Мирскому перед обедом, т. е., вероятно, до 7 часов вечера, а около 9-ти у Мирского состоялось совещание с участием Муравьева, Коковцова, Рыдзевского, товарищей министров П. Н. Дурново (внутренних дел) и В. И. Тимирязева (в Министерстве финансов он заведовал торговлей и промышленностью), Мешетича, Фулона и Лопухина. Вопреки воспоминаниям Коковцова, утверждавшего, что совещание «носило совершенно спокойный характер», а о применении силы «не было и мысли», именно применению силы оно и было посвящено. Как писал А. И. Спиридович, видя в рабочих «революционеров и бунтовщиков», власти «и средства против них избрали соответствующие».
Принятое 7 января решение не допускать рабочих по дворцу оставалось в силе. Как и накануне, решено было избежать объявления военного положения. Царское повеление о его введении привело в ужас Коковцова как министра финансов, который опасался пагубного влияния такой меры на курс русских бумаг на европейских биржах. «Он говорит, что и без этого курс пал так, как ни разу за всю войну, и что в Париже все русские бумаги на предложении, и никто не покупает», — так записала слова Коковцова Е. А. Святополк-Мирская. В 10 часов вечера Мирский с текстом петиции поехал в Царское, чтобы просить Николая не вводить военного положения и получить одобрение намеченным на завтра мерам. По словам министра, царь оказался «совершенно беззаботен» и легко согласился не объявлять военного положения. Однако после отъезда министра царь сделал необычную для своего дневника деловую запись, в которой отмечен вечерний доклад Мирского «о принятых мерах», вызов войск «для усиления гарнизона», хотя и признано, что «рабочие до сих пор вели себя спокойно».
Пока Мирский ездил в Царское, князь Васильчиков в 11 часов вечера вызвал начальников воинских отрядов и отдал им приказания на завтра. Примерно в это же время к министру внутренних дел явилась избранная в редакции «Наших дней» депутация. Рыдзевский, который после первоначального отказа все же принял депутатов вместо Мирского, с неохотой сказал, что он доведет до сведения министра «заявление о мирных намерениях рабочих» и добавил: «Впрочем, ему это известно». Как мы только что видели, известно это было и царю. Прием рабочих царем Рыдзевский объявил невозможным. Поведение самого Рыдзевского должно было показать (по словам входившего в состав делегации А. М. Горького, Рыдзевский, сунув руки в карманы, холодно заявил, что «правительство знает, что нужно ему делать, и не допустит вмешательства частных лиц в его распоряжения»), что советы интеллигентской общественности так же неприемлемы для самодержавного правительства, как требования, исходившие от рабочей манифестации, хотя бы и мирной. Обескураженные неудачей у Рыдзевского депутаты отправились к Витте, хотя еще в 7 часов один из них (И. В. Гессен) был у него и получил резкий отказ на просьбу о вмешательстве. Витте снова заявил теперь, что в его компетенцию дело это не входит, но, отчетливо представляя себе характер завтрашних событий, не преминул назвать ответственных за них лиц — Коковцова и Мирского
, которые «уже приняли свои меры», и самого царя, который «должен быть осведомлен о положении и намерениях рабочих». В ответ на резкое требование Горького «довести до сведения сфер, что если завтра прольется кровь — они дорого заплатят за это», он по телефону просил вернувшегося из Царского Села Мирского принять депутацию. Тот ответил отказом, заявив, что знает от Рыдзевского о сведениях и соображениях депутации, но что «их желание неисполнимо». При этом он добавил, что дело от него не зависит, имея, вероятно, в виду передачу власти военному командованию. После 12 часов ночи Мирский начал новое совещание с Васильчиковым, Мешетичем, Фулоном, Рыдзевским и Лопухиным, во время которого снова обсуждалась диспозиция на 9 января. В результате двух этих совещаний (с визитом Мирского к царю между ними) не было принято ни одной из таких мер, которые были бы направлены к предотвращению кровопролития. Возможность приема петиции кем-либо по поручению царя даже не рассматривалась. Не было объявлено об отсутствии царя в Петербурге, более того — не был опущен дворцовый штандарт Николая над Зимним дворцом, означавший его пребывание там. И, наконец, так и не было отдано распоряжение полиции о принятии каких бы то ни было предупредительных мер на местах, у сборных пунктов участников шествия в местных отделениях «Собрания».
