Файл: WBOOK.doc

Позднее я поближе познакомился с комсомолкой Таней Волковой. Это была красивая и отважная девушка. Ей не надо было говорить — иди перевяжи раненого. Она сама рвалась туда, где что-нибудь случалось. Казалось, что ни артиллерийский обстрел, ни свистящие пули ее не пугали.

В боях на болоте Сучан Таня познакомилась с политруком одной из батарей Николаем Охрименко — молодым лейтенантом, которого все любили и уважали за мужество и внимание к солдатам. В январе 1943 года приказом по полку было объявлено, что они вступили в брак.

Большая любовь всегда возвышает. Мы слышали о Тане только хорошее и обрадовались за нее. Поэтому приказ был встречен всеми с одобрением. Значит, война — настоящей любви не помеха!

Когда в апреле 1943 года дивизию сняли с Северо-Западного фронта, в первый же день пришлось пройти километров тридцать. К концу дня все устали. Таня забралась на прицеп, где везли боеприпасы. Очевидно, один из снарядов был положен в прицеп по недосмотру уже подготовленным к стрельбе, со снятым колпачком. Возможно, на ухабе была задета боевая головка или снаряд стукнулся ею о стенку ящика... Внезапно взрывы потрясли воздух. Прицеп вместе с Таней оторвало от автомашины и отбросило в сторону. У Николая Охрименко отобрали пистолет: все произошло на его глазах, и он хотел только одного — застрелиться. Могилу Тане копать не пришлось. От нее после взрыва ничего не осталось. Только песни. Одна из них, услышанная на Сучане, и сейчас вызывает щемящее чувство в моей душе...

Не все выдержали испытание на болоте Сучан. Мой командир взвода лейтенант Спесин в те невыносимо трудные дни совсем опустился. Лицо от грязи обросло коростой — боялся сходить в тыл помыться в бане. Терпел любые унижения, лишь бы лишний раз не появиться на передовой. Наконец у командира дивизиона, видимо, лопнуло терпение и он направил Спесина в штаб полка, когда там понадобился офицер для посылки на какие-то курсы.

Через неделю наш командир дивизиона Новиков вызвал меня к себе:

— Старший сержант! Вам присвоили звание младшего лейтенанта. Теперь будете командиром взвода вместо Спесина!

Я оторопело молчал. Приказ о назначении командиром взвода был для меня полной неожиданностью и очень озадачил. Не потому, что я мог не справиться с новыми обязанностями — бои на болоте Сучан лучше любой военной школы подготовили меня к этому. Да и Спесин, самоустранившись от управления взводом, уже фактически передал мне свои обязанности. Выбрав после окончания школы институт вместо военного училища, я и тут, на Сучане, скорее по инерции, оставался верен своим намерениям. Вспоминая сейчас об этом, невольно думаю: как оптимистична, как сильна своими мечтами молодость! Шла жесточайшая война, и конца ее не было видно. Каждый день и час несли смерть и увечья, но даже студеная вода сучанского болота не могла погасить мою мечту об учебе в институте!

Удивленный моим молчанием и, очевидно, желая подбодрить, Новиков стал убеждать меня:

— Вы же кадровый младший командир. Приобрели боевой опыт. Из сержантов один из первых в полку получаете офицерское звание. Можете гордиться этим! — И, перейдя на "ты", давая понять, что разговор окончен, добавил: — Шагай дальше, старший сержант! Твой путь только начинается!

Так командир дивизиона распорядился моей судьбой. И все же я долго хранил свою красноармейскую книжку. Думалось: если ранит, покажу ее в госпитале и верну звание старшего сержанта...

Мои обязанности после нового назначения практически не изменились. Большую часть времени я по-прежнему проводил в штабе дивизиона, который, как правило, располагался в двух-трех километрах от переднего края, примерно посередине между наблюдательными пунктами и огневыми позициями батарей. Пули сюда долетали редко, разве что шальные, зато немецкие снаряды и мины досаждали основательно.

Однако и шальная пуля может убить. Как-то в один из погожих дней мы вышли из блиндажа и остановились, что-то обсуждая. Вдруг стоявший среди нас сержант Заяц безмолвно упал на землю: откуда-то прилетевшая шальная пуля пробила ему голову.

Вскоре после своего назначения я чуть было не натворил беды, и только по счастливой случайности все обошлось благополучно. Наш НП дивизиона вместе со штабом стрелкового полка находился на Огурце — небольшом продолговатом лесном островке. Впереди, примерно метрах в шестистах была Роща-Круглая — такой же островок, но занятый противником. С утра к штабу полка стали подходить красноармейцы для получения наград. Потом из штабного блиндажа вышел командир полка, построил их и стал вручать ордена и медали. В шеренге стояло человек пятнадцать. Еще вчера командир дивизиона сказал мне, что надо провести пристрелку по центру передней части Рощи-Круглой. НП располагался на высокой ели, растущей возле штабного блиндажа. Я залез туда и, предварительно подсчитав угломер и прицел по заданному реперу, передал связисту команду: "Первому орудию, осколочным, заряд полный, прицел... угломер... один снаряд, огонь!" Снаряд свистнул совсем близко от меня и разорвался метрах в двухстах впереди шеренги награждаемых...

— Кто стреляет?! — раздался окрик командира полка, встревоженного разрывом явно "своего" снаряда. Я промолчал. Быстро опустившись вниз, позвонил на батарею и спросил, какой заряд был использован. Мне ответили, что "неполный". У нас в то время были "полные" и "неполные" заряды, последние летели на полкилометра ближе. Я дал команду использовать полный заряд, а заряжающий ошибся. На свое счастье, в этот раз я вел стрельбу не шрапнелью, а осколочным снарядом. И хоть все обошлось и награжденные благополучно разошлись, взволнованный случившимся, я не стал продолжать пристрелку.

А тем временем в моем Иванове жизнь шла по своим суровым законам и, случалось, внезапно наносила ощутимые удары. Как-то пришло письмо от отца:

"...Сегодня был у Чебаевских и видел у них твое письмо. А Таня вышла замуж... Студенты Ивановского энергоинститута, где она училась, выезжали в колхоз, и Таня познакомилась там с преподавателем, руководителем поездки. Она уехала с ним в Москву, не сказав родителям ни того, что выходит замуж, ни того, что уезжает от них..."

Таня Чебаевская была моей соученицей. Она прекрасно занималась, хотя к занятиям почти не готовилась, домашние задания выполняла на переменах. Последнее меня особенно поражало и покоряло. Я тоже был отличником, но тратил на занятия все внешкольное время. На меня Таня не обращала внимания. Впрочем, ее отношение ко мне лучше проиллюстрировать ее же стихами:

В десятых классах водятся

различные созданья,

но лишь немногие из них

достойны описанья!

Вот Малиновский, например,—

краса и гордость наша,—

всегда прилежен, скромен, тих

и слушает папашу.

С ним рядом — верный Москвичев,

сонливый, словно филин,

а в голове — вагон ума

и два вагона пыли.

А сзади — Вова Шерстунов...

Таня выделялась не только блестящими способностями. Это была красивая, высокая, стройная девушка. Ее живое, подвижное лицо украшали большие светлосерые глаза, чуть пухлые полные губы и высокий лоб. Светлые волосы падали до плеч. С мальчиками она держалась свободно, а если ее обижали — могла дать сдачи. Перед уходом в армию я подговорил своего школьного товарища Васю Москвичева, которого тоже призвали, зайти к Тане попрощаться. Мы пробыли у нее минуты три и чувствовали себя очень скованно. На прощание она сказала: "Пишите". Этого было достаточно, чтобы я в течение первого года службы регулярно раз в месяц посылал ей письмо с коротким рассказом о своих армейских делах. Ответов не было. Потом стал писать реже. Но юношеское увлечение не угасло. Когда началась война, и я попал на фронт, сразу же послал ей почтовую открытку. Не надеясь на ответ, написал всего лишь несколько фраз:

"Здравствуй, Таня!

Тебе, наверное, пишут со всех фронтов. Предлагаю тебе еще одного корреспондента с Северного фронта. Борис".

Дней через десять я держал в руках письмо, на котором Таниным почерком были написаны мой адрес, фамилия и имя! С каким волнением я читал и перечитывал откровенные и теплые слова этого письма!

"Здравствуй, Боря! Я очень рада весточке от тебя. Я и раньше получала твои письма, меня они очень радовали. Но ты не знаешь, какая я плохая..."

Дальше Таня описывала, как она вместе со студентами ездила на заготовку дров, как изменилось Иваново за прошедший месяц войны и что ей известно о наших однокашниках. Я не мог понять, почему Таня считает себя плохой и не придал этому значения. Наоборот, письмо окрылило меня, и я два дня писал ответ, пытаясь составить его поинтересней...

Но больше от Тани весточек не было. А я, еще на что-то надеясь, время от времени посылал письма...

В начале июля пришла тревожная весть о брате. Во время занятий танк, в котором он находился, по вине водителя упал с моста в реку. Родителям Лева написал: "Ничего страшного не произошло, да и не могло произойти — ведь я не там, где Борис... Получил удар люком по голове — на затылке ссадина. Ударился лицом — разбил нос, содрал кожу на переносице. Под левым глазом на щеке будет шрам. Наложили скобки... Вот видите, как все же я легко отделался!"

Мне брат о своей беде не написал. Не хотел, видно, тревожить, считая, что у меня и так не легко.

А ему и без фронта досталось! Да и фронт для Левы, наверное, тоже не за горами…

...За полгода, проведенные на Сучане, бойцы и командиры дивизии преобразились. Несмотря на то, что больших боевых успехов еще не было, дивизия становилась грозной силой, привыкая действовать как единый, четко налаженный механизм. Очень большую работу проводили с нами политработники дивизии. Заместителем по политической части нашего дивизиона во время боев на Сучане был капитан Касым Абдурхоевич Абайханов, позднее ставший парторгом полка. Мы регулярно получали газеты, в дивизионе проводились комсомольские и партийные собрания; в свободную минуту горячо обсуждали события, происходившие на наших фронтах и у союзников.

А фронтовые события не радовали под Харьковом наши наступающие войска попали в окружение и понесли большие потери; пал героический Севастополь, и весь Крым оказался под пятой оккупантов; пользуясь отсутствием второго фронта, фашистские войска в июле ринулись к Волге и Кавказу; захвачен Донбасс, наши войска отошли за реку Дон... Сводки Совинформбюро снова, как в 1941 году, стали одна другой тревожнее.

В конце июля, когда немцы устремились к Сталинграду, к нам в штабной блиндаж пришел Абайханов и зачитал навсегда оставшийся в памяти фронтовиков приказ Верховного Главнокомандующего номер 227. И сразу трудности нашей "сучанской" жизни, мои заботы о родных, сообщение о замужестве Тани — все отошло назад перед этими откровенными, тревожными и жестокими словами сталинского приказа: "...Пора кончать отступление... Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности... Отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину... Ни шагу назад без приказа высшего командования!

...Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети... После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более-10 миллионов тонн металла в год.

У нас нет уже теперь преобладания ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину..."¹⁸.

Приказ этот запомнился мне как поворотный пункт в войне: наступление немцев под Сталинградом было остановлено! День за днем мы продолжали напряженно следить за сводками. Сталинград не сдавался! Накал боев стал предельным, мужество защитников города — небывалым. Это был героический пример выполнения необычного приказа, и он сыграл великую роль!