Файл: WBOOK.doc

"Долгожители" переднего края

Говорят, что случай маловероятен, но щедр. На войне одним, правда, немногим, он дарил жизнь, в то время как кругом калечило и убивало. Для других же не •скупился на ранения и смерти там, где не было большой опасности. Третьих, пропустив через все круги фронтового ада, лишал жизни, когда, казалось, все уже было позади.

...Много раз мог погибнуть на Сучане, но не был даже ранен мой друг, сержант-радист Саша Ипполитов. Летом он неоднократно сопровождал Филиппова, когда тот делал вылазки для пристрелки. Накануне боя, в котором погиб Филиппов, Ипполитов находился на наблюдательном пункте дивизиона. Вместе с ним был заместитель командира шестой батареи старший лейтенант Талидан, временно исполнявший обязанности командира дивизиона. Вечером, 20 сентября, в блиндаж к Талидану и Ипполитову пришел Филиппов. Два связиста поочередно дежурили у телефонного аппарата. Ипполитов, как обычно, проверил на ночь радиосвязь. Рация работала отлично. На передовой стояла мертвая тишина. Незаметно тема разговора переменилась. Вместо обсуждения событий на передовой начались рассказы о довоенной жизни, о личном. Саша с удивлением узнал, что Филиппов — его ровесник, они оба окончили перед войной среднюю школу. Беседовали всю ночь. Когда перед рассветом Филиппов пошел на свой наблюдательный пункт, Ипполитов проводил его и снова вернулся в блиндаж. Уже засыпая, он подумал, что на передовой непривычно тихо.

В этот момент совсем рядом с блиндажом разорвался тяжелый снаряд, вслед за этим послышался нарастающий вой и грохот. Через какие-то мгновенья звуки слились в общий гул, который не давал возможности слышать друг друга и разговаривать по телефону. Из щелей в накате заструился песок; от сотрясений воздуха погасло пламя коптилки. Не дожидаясь команды, Ипполитов включил рацию и услышал в наушниках голос сержанта Асобина — штаб дивизиона требовал доложить обстановку.

Пока Талидан безуспешно пытался связаться по телефону с Филипповым, чтобы узнать, что происходит на левом фланге, Ипполитов выскочил из блиндажа, надеясь увидеть кого-то из стрелков. В нескольких шагах от себя он заметил вражеского автоматчика. Между деревьями мелькнуло еще несколько зеленовато-серых фигур. Ипполитов выстрелил из карабина в фашиста, который сразу упал, и бросился в блиндаж. Узнав от Ипполитова, что рядом с блиндажом гитлеровцы, Талидан приказал батарее произвести огневой налет по району наблюдательного пункта. Через считанные секунды, показавшиеся всем вечностью, вокруг них загрохотали разрывы теперь уже своих снарядов. Немного спустя к ним добавились почти одновременные разрывы многих мин от залпа, выпущенного "катюшей". После того как разрывы смолкли, связист сержант Роман Дроздов, выскочивший из блиндажа посмотреть, что происходит, крикнул, что сильная автоматная перестрелка идет уже у второй линии наших траншей. Талидан дал приказ отходить. В таких случаях радисты обычно уходят последними: необходимо время для свертывания рации.

Когда Ипполитов вылез из укрытия, он увидел нагромождение сбитых снарядами деревьев. Талидана и остальных уже не было видно. Он решил ползти по узкой, неглубокой траншее, которая вела на правый фланг. Через несколько десятков метров закрепленная на спине рация зацепилась за ствол сбитой снарядом тонкой березы. Стараясь освободиться, Ипполитов привстал на колени. Близкий разрыв немецкой ручной гранаты уложил его на дно траншеи. Осколки посекли ветви и ствол березы, и рация освободилась. Чтобы посмотреть, не повреждена ли рация, сержант попытался сесть. Но как только высунул голову над бруствером, в ту же секунду его оглушила автоматная очередь, глаза засыпало песком. Напрягая все силы, он быстро-быстро пополз по траншее, потом неестественно большим прыжком выскочил из укрытия и бросился к запасной траншее.

Ипполитов не запомнил, сколько раз падал на землю, сколько раз по нему стреляли. Добежать до своих — это было главным! Наконец, когда силы были на исходе, он увидел траншею и свалился в нее...

Тут находились артиллеристы и пехотинцы, среди них были и командиры. Один из них, усатый, коренастый, с орденом Красного Знамени на груди, выделялся спокойствием и распорядительностью. Потом Саша узнал, что это был капитан Виталий Михайлович Сарычев, командир полковой батареи, Как только Ипполитов восстановил радиосвязь, Сарычев немедленно дал команду открыть артиллерийский огонь. Фашистская пехота была прижата к земле — ее продвижение прекратилось.

Вечером Саше приказали явиться в штаб дивизиона. Не прошел он и ста метров, как вдруг автоматная очередь прострочила кочковатую поверхность болота. Рядом с его ногами вражеские пули вздыбили фонтанчики воды. Пришлось передвигаться ползком. Пропитанная водой и грязью шинель стала непривычно тяжелой. Рация, карабин и вещмешок мешали движению. Сентябрьская болотная вода была ледяной, но с него лил горячий пот. Немецкая "кукушка" долго не хотела упустить появившуюся добычу. Только через три часа, уже перед самым закатом, добрался Саша Ипполитов до штаба дивизиона. Этот день с его многочисленными опасностями, тревогами и неимоверным напряжением запомнился девятнадцатилетнему сержанту на всю жизнь.

...После гибели Манушкина начальником разведки дивизиона стал лейтенант Николай Тимофеевич Мартынов. Николай был самым старшим среди нас. Мобилизованный в первые дни войны, до этого он работал ткацким мастером, имел семиклассное образование. Незадолго до войны женился. Человек исключительной храбрости, выдержки и железного здоровья, Мартынов словно родился для должности начальника разведки. Бывая в самых опасных местах сучанского болота, он каждый день многократно рисковал жизнью и тем не менее ни разу не был ранен. Выручали хладнокровие, природная сметка, наблюдательность, быстрая реакция на изменения в обстановке и... солдатское счастье. С легкими ранениями Мартынов вообще не считал нужным обращаться в санбат и оставался на передовой. Помню, что уже позднее, в Белоруссии, у Николая осколком срезало кожу на животе, была задета и мускульная ткань. Только через несколько дней командир дивизиона сумел заставить его пойти в санбат, где сделали хорошую перевязку и подлечили загноившуюся рану.

Там же, в Белоруссии, когда мы стояли на отдыхе, боец во время обучения случайно выдернул кольцо у гранаты-"лимонки" и, испугавшись, отбросил ее почти под ноги Мартынову. Николай тогда чудом уцелел, пах и низ живота усеяло мелкими осколками. В медсанбате он попросил, чтобы осколки извлекали без наркоза. И стерпел, не проронил ни звука, удивив всех огромной выдержкой. Кстати сказать, внешне Николай Тимофеевич не выделялся чем-то особенным — невысокий, сухощавый, с открытым взглядом серых глаз под белесыми бровями и чубом светлых волос на голове. Разве что выглядел удивительно молодо — никто не верил, что ему двадцать восемь лет.

Замечательным качеством Николая была душевная доброта. Он всегда стремился помочь более слабому, причем безвозмездно, от душевной щедрости. Не один раз этот человек с риском для жизни помогал и мне, делая вид, что это ему ничего не стоит, просто все так и должно быть.

Командир дивизиона капитан Александр Данилович Новиков в Мартынове души не чаял. Мне же Николай Мартынов казался вообще непостижимым человеком, и я, быстро сдружившись с ним, пытался во всем брать с него пример.

Под стать Николаю были его разведчики. Запомнился мне татарин Александр Алалыкин. Все лето он просидел на наблюдательных пунктах вместе с Мартыновым в каких-нибудь сотнях метров от немецкого переднего края. Рядом с ними убивало и ранило людей — разведчики выходили из строя один за другим, а Александр отделывался лишь дырками в шинели, сапогах да в пилотке. И теперь он вспоминается мне: невысокого роста, широкоплечий, со скуластым открытым лицом и добрым взглядом черных глаз. Скромен и молчалив он был до крайности. Как-то по дороге с НП на огневые позиции Алалыкин наткнулся на отставшего от группы разведчиков гитлеровца и взял его в плен. В дивизионе узнали об этом лишь тогда, когда сообщили из штаба полка, куда он отвел пленного.

Надо сказать, что разведчики не всегда имели возможность дождаться своих наград. Чаще награды находили их в госпитале, либо о них говорилось в похоронной. К концу боев на Северо-Западном фронте медаль "За отвагу" по праву украсила грудь Александра Алалыкина, оставшегося живым и невредимым.

...Поздней осенью майора Новикова перевели в другой дивизион. На новое место он взял Мартынова и меня. Начальником связи в новом дивизионе был лейтенант Геннадий Михайлович Беляев. Так мы оказались вместе: Мартынов, Беляев и я. На войне дружба зависит не только от тебя и твоих товарищей: ранения и смерти, служебные перемещения могут оборвать ее в любой момент. Но нам повезло: почти полтора года шли мы одной боевой дорогой, поддерживая друг друга и помогая.

Беляев был моим ровесником, но имел уже богатый жизненный опыт. В детстве он рано лишился родителей и, как говорят, узнал, почем фунт лиха. До войны работал учителем в сельской школе. Ко времени нашего знакомства Беляев был уже коммунистом, секретарем партийной организации дивизиона. Он первый заговорил со мной о вступлении в партию перед тем, как нас сняли с Северо-Западного фронта. Главной чертой его характера было исключительно развитое чувство долга, стремление отдать всего себя делу, в правоте которого был убежден, не рассчитывая на какие-либо привилегии и награды. Пишу и как будто вижу его прямой и суровый взгляд, крепко сжатый волевой рот. Но стоило Гене улыбнуться, как суровость сразу исчезала. Его поведение и распоряжения, отдаваемые красноармейцам, диктовались предельно простой логикой: "Мы получили приказ и должны его выполнить. При этом ни себя, ни вас "жалеть" я не имею права". С приходом Беляева взвод связи стал образцовым в дивизионе.

Особенно доставалось начальнику связи в дни наступлений, когда приходилось постоянно выходить на линию связи, под обстрел. В первые же дни появления на Сучане (Геннадий прибыл в полк 1 июля 1942 года, на два месяца позднее, чем я) только случайность спасла ему жизнь. Тогда связисты-телефонисты его взвода в свободное от дежурства время наспех построили под большой елью блиндаж. Вернее, просто шалаш. Утром 3 июля противник начал сильный артиллерийский обстрел из 155-мм пушек. Связь с НП и батареями прервалась. Рация почему-то вышла из строя, и Беляева из шалаша позвали к радистам, находившимся в отдельном блиндаже, метрах в двадцати. Гена еще не дошел до радистов, как его оглушило взрывом снаряда, попавшего прямо в дерево, под которым находился шалаш. Взрывная волна разметала шалаш в стороны, осколками снаряда убило двух бойцов, пятерым были нанесены тяжелые ранения. Когда потрясенный и оглушенный громким взрывом и свистом осколков он вскочил с земли, куда его отбросило взрывом, то на месте шалаша увидел лишь разбросанные изуродованные тела товарищей.

Сердце громким молотом стучало в груди, но Гена этого не замечал. Перед ним корчились в муках умирающие бойцы, на которых он так надеялся. В ушах стояли их крики и стоны, ноздри втягивали пропитанный едким запахом взрыва воздух. Только что он чудом уцелел, по вполне возможно, что обстрел повторится и придет его очередь. А еще надо помочь раненым...

Подбежав к месту взрыва, Беляев какое-то мгновенье в отчаянии смотрел на неподвижные искалеченные тела, на беспомощно распластавшихся тяжелораненых, на ползущих по земле бойцов. Сначала он бросился к тем, неподвижным, не смея поверить в смерть доверенных ему людей... Геннадий запомнил на всю жизнь эти краткие минуты и те бесконечно долгие часы, когда вместе с оставшимися в живых бойцами-радистами он сделал перевязки и наложил жгуты тяжелораненым красноармейцам, а потом они тащили их, стонавших и терявших от боли сознание, на медпункт полка...

Я ничего не придумал, описывая состояние Беляева. Знаю по себе, что так оно и было! Не все сейчас представляют, что стоит за скупыми строчками со словами: "ранило", "убило"... Поэтому и захотелось хоть раз показать это. Поставь себя на место Беляева, читатель!

Жестокий урок не прошел даром: скоро связисты научились строить прочные укрытия. Но большую часть времени им приходилось вместе со своим командиром проводить "на линии", прячась от обстрела за кочку, дерево или используя для этого свежую воронку. Не знаю, как удалось Гене уцелеть.

Когда Геннадия избрали секретарем партбюро дивизиона, ему шел двадцать первый год. Ни теоретической подготовки, ни опыта работы он не имел. Хорошо, что немного знал комсомольскую работу - вступил в комсомол в 1935 году и все время активно участвовал в комсомольской жизни. Здесь, на Сучане, ему помогали, главным образом, личный пример старших и то, что костяк партийной организации составляли в основном старые опытные коммунисты: связист Сергей Васильевич Архипов — коммунист ленинского призыва, рабочий из Наро-Фоминска; начальник штаба дивизиона капитан Андреев, бывший работник Харьковского тракторного завода (погиб на Сучане в декабре 1942 года) и другие. Беляев работал, руководствуясь их советами и наставлениями. Главной задачей для себя и своих боевых товарищей оп считал честное выполнение воинского долга.

Партийная организация полка уделяла очень большое внимание росту ее рядов за счет передовых бойцов и командиров. К концу нашего пребывания на Сучане в управлении 2-го дивизиона три четверти состава были коммунистами, а во взводе Беляева из тридцати трех человек коммунистами стали тридцать два. Взвод связи так и называли взводом коммунистов.

Вспоминаю Беляева, Филиппова, Ипполитова, Таню Волкову и думаю: какими же взрослыми были эти совсем молодые люди на воине! А главное, что они сами считали себя такими и не просили и не думали ни о каких скидках на молодость. Когда же приходил опыт — все становилось по плечу!

Отличившиеся в боях на Сучане бойцы и командиры за мужество и отвагу получили ордена и медали. Наград было не так уж много, и они не были щедрыми. Беляева наградили орденом Красной Звезды, Мартынова — медалью "За отвагу", меня — медалью "За боевые заслуги". Эта первая в моей жизни медаль и знак ветерана Северо-Западного фронта, полученный много лет спустя,— память о тяжелых боях, о тех, кто навсегда остался на Сучане. Хочется привести здесь слова поэта Матусовского, на себе познавшего, каким был Северо-Западный фронт: