Файл: Кузнецов, Б. Г. Этюды об Эйнштейне.pdf

или психологичное положение, и с какою силою про­ ницательности, с какою поражающей верностью рас­ сказывает он о состоянии души этого человека» *. То, что Достоевский ценил у Эдгара По, было свой­ ственно ему самому в колоссальной мере. Самые фантастические ситуации в рассказах По кажутся обыденными по сравнению с теми мгновениями, ког­ да в наиреальнейшей каморке, где-нибудь вблизи Обводного канала, или в провинциальном трактире, под стук биллиардных шаров и хлопанье пивных пробок, мысль человека, стоящего на краю безумия, мучительно бьется над проблемами, охватывающими все мироздание, всю историю космоса, весь его смысл, всю его гармонию и дисгармонию, когда ка­ жется, что в этой обстановке вот-вот будут решены самые коренные проблемы, и наиреальнейшая обста­ новка начинает просвечивать, и через нее становятся видными космические коллизии. Именно в этих кол­ лизиях, в поисках истины, в жажде узнать, прове­ рить, решить — оправдание и смысл стремительных сюжетных поворотов, нечеловеческих мучений, са­ мых неожиданных мечтаний большой души героя. И именно познавательная, экспериментальная зада­ ча сообщает романам Достоевского своеобразную мелодичность. Какими бы неожиданными, резкими и парадоксальными ни были повороты событий, по­ ступки, реплики, каждый раз, когда поворот опре­ делился, поступок совершен, реплика брошена, у нас возникает ощущение их однозначной необходимости.

128

стоверность самых резких диссонансов, самых фан­ тастических ситуаций характерна для любого произ­ ведения Достоевского. Достоевский — художник достоверного парадокса.

4 ,

Когда речь идет о наиболее общих моральных и пси­ хологических проблемах нового времени, приходится все время возвращаться к трагедии датского прин­ ца, которая представлена у Шекспира с такой ши­ ротой художественного обобщения, что самые отда­ ленные позднейшие коллизии кажутся повторением шекспировских сцен и реплик. Когда Гамлет стре­ мится превратить мысль в действие, он видит в мести за отца восстановление мировой гармонии. Мысль о мировой гармонии — одна из самых главных сквозных идей нового времени. У Спинозы мораль­ ная гармония оказалась тесно связанной с космиче­ ской гармонией, с поисками единых законов, управ­ ляющих космосом и микрокосмосом. Рационализм вырывает моральную гармонию из-под власти тра­ диционной веры и связывает ее с универсальной гар­ монией мироздания. Это относится и к рационализ­ му X V II в., и к рационалистическому мировоззре­ нию Эйнштейна. Поиски космической гармонии рассматривались как сила, реализующая моральную гармонию; достижения науки были успехами рацио­ налистической этики; поражения и неудачи науки казались ущербом морального идеала. В статье о Ньютоне Эйнштейн говорил об идеях классической механики как о торжестве разума, воспоминание о котором должно помочь человечеству найти выход5

из обрушившихся на него испытаний, помочь бороть­ ся против шовинизма и культа иррациональных ин­ стинктов

Речь идет о классическом идеале — схеме миро­ здания, в которой нет ничего, кроме взаимно сме­ щающихся тел. Теория относительности была очи­ щением классического идеала от несвойственных ему ссылок на абсолютное пространство и абсолют­ ное время, которые фигурировали в «Началах» Нью­ тона, она была приближением к классическому идеа­ лу, который Эйнштейн называл «программой Нью­ тона». Таким образом, речь шла о борьбе за «программу Ньютона» против пятен на солнце нью­ тоновой механики.

Программа освобождения классического идеала от «темных пятен» не была завершена. Абсолютное пространство было устранено из картины мира сна­ чала только для прямолинейного и равномерного движения, затем, в общей теории относительности, для ускоренного движения, в этом втором случае — с помощью понятия искривленного пространства-вре­ мени. Гравитационные поля были отождествлены с искривлениями пространства-времени. Но попытки отождествить другие поля с изменением геометри­ ческих свойств пространства-времени не имели успе­ ха. Эйнштейн выдвигал в высшей степени остроум­ ные предположения, он обобщал геометрические со­ отношения в’ надежде найти, наряду с кривизной, другие свойства пространства-времени, которые мож­ но было бы отождествить с электромагнитным по­ лем. Он переходил от неэвклидовой геометрии, свя-1

130

занной с отказом от эвклидова постулата параллель­ ных, к еще более парадоксальным геометриям. Наброски единой теории поля не противоречили фактам, но и не приводили к возможности экспери­ ментального подтверждения; из них не следовало таких выводов, по отношению к которым экспери­ мент мог бы сказать однозначно: да, только эта кон­ цепция объясняет полученный результат, иные кон­

Поэтому варианты единой теории поля были лишены физической содержательности.

Единая теория поля, к которой стремился Эйн­ штейн, должна была исходить из строгих динамиче­ ских законов. Научная картина мира не должна включать неопределенные микроскопические собы­ тия, безразличные для целого. Эйнштейна не устраи­ вала статистическая концепция микромира: в общем случае законы природы указывают только вероят­ ность микроскопических процессов, которая прибли­ жается к достоверности, если перед нами очень большое число случаев. В таком представлении от­ дельные микропроцессы выходят в какой-то мере из-под власти макроскопических законов. К указан­ ному взгляду приближалась созданная в 1924— 1926 гг. квантовая механика. Длительное, по выра­ жению Макса Борна, «ворчание» Эйнштейна по ад­ ресу квантовой механики исходило преимущественно из интуитивных предубеждений. Конкретные эйн­ штейновские аргументы против квантовой механики успешно отражались Нильсом Бором, но это не убеждало Эйнштейна. Последний признавал, что квантовая механика согласуется со всеми фактами,

5* 131

нигде не приводит к противоречиям и нужна для истолкования ряда фактов. Но, как говорил Эйн­ штейн, «нельзя из нужды делать добродетель»: квантовая механика противоречит его научному ин­ стинкту. «Бог не играет в кости»,— писал Эйнштейн Борну в 1947 г. У этого эйнштейновского «бога» всегда подразумеваются иронические кавычки. Этот «бог» очень далек от бога Достоевского; но имеет общие черты с «богом» Ивана Карамазова, с тем «богом», провиденциальную гармонию которого от­ ринул Иван Карамазов с такой потрясающей логи­ ческой и образной, предметной, воистину художест­ венной убедительностью. Мы вернемся еще к «Бунту» — кульминационной главе «Братьев Кара­ мазовых» — и увидим, что Ивана Карамазова сму­ щала статистическая, игнорирующая индивидуаль­ ные судьбы природа отринутой гармонии. Для Ивана Карамазова «бог», установивший провиденциальную гармонию, был неприемлем, потому что эта гармо­ ния зиждилась на игнорировании микроскопической иррациональности.

Чем не устраивал Эйнштейна «бог, играющий в кости», «бог» средних, «бог» статистических законо­ мерностей? В одном из писем Джеймсу Франку Эйн­ штейн говорил по поводу квантовой механики:

«Я еще могу представить, что бог создал мир, в котором нет законов природы, короче говоря, что он создал хаос. Но чтобы статистические законы были окончательными и бог разыгрывал каждый

¿32

Разумеется, физические аргументы против кван­ товой механики не имеют ничего общего с мораль­ ными аргументами против статистической гармонии. Физические аргументы должны рассматриваться со стороны их физической убедительности. Речь идет совсем не об этом. Речь идет о моральных идеалах Эйнштейна и некотором параллелизме моральных идеалов и поисков космических гармоний, весьма эмоциональных, подчас трагических.

Такой параллелизм может быть показан довольно явственно. Ведь для Эйнштейна сам интерес к нау­ ке, к познанию мира вытекал из бегства от иррацио­ нальности и моральной неполноценности повседнев­ ной жизни.

В 1918 г., в день шестидесятилетия Макса План­ ка, Эйнштейн произнес речь с характеристикой внут­ ренних, психологических запросов, приводящих лю­ дей в науку. Эта речь посвящена Планку, но вместе с тем автобиографична: она раскрывает те стиму­ лы научного труда, которые были общими и для

ны для Эйнштейна. Многие, говорит Эйнштейн, при­ ходят в храм науки потому, что научное творчество создает у них радостное ощущение напряженности интеллектуальных сил. Других интересуют резуль­ таты исследований. Но Планк принадлежит к- дру­ гому типу. Таких людей тяготит чисто личное су­ ществование, и они переходят к созерцанию и иссле­ дованию объективного. «Эту причину можно срав­ нить с тоской, неотразимо влекущей горожанина из шумной и мутной окружающей среды к тихим вы­ сокогорным ландшафтам, где взгляд далеко прони­ кает сквозь неподвижный чистый воздух и наслаж­

133

дается спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности» ’ .

Моральный подтекст научного творчества связан с эстетическим подтекстом. Именно в силу такой связи Эйнштейн искал в трудах многих мыслителей не логические конструкции, а эстетические впечат­ ления. Например, в трудах Канта. Конструкции Канта ничего не давали Эйнштейну, но он читал Канта с большим удовлетворением потому, что язык и манера мышления философа напоминали ему о расцвете немецкой культуры, об идеалах — в пер­ вую очередь, моральных идеалах — немецкой ин­ теллигенции времен Лессинга и Канта. Связь мо­ ральных идеалов и эстетических интересов еще отчетливее, когда речь идет о художественных произ­ ведениях. Мы остановимся лишь на музыкальных симпатиях Эйнштейна. Эйнштейна больше всего увлекали произведения, выражавшие стройную гар­ монию бытия. Музыка Баха казалась ему «архитек­ турной» — она ассоциировалась с образом стройного готического собора и вместе с тем со стройной си­ стемой логических выводов. Вагнер казался ему слишком личным. В музыке Вагнера мир представ­ ляется упорядоченным гением композитора, эта му­ зыка не раскрывает объективную гармонию мира. У Моцарта он ценил человечность, изящество и юмор. Эйнштейн говорил, что у него юмор «смягчает легко ранимое чувство ответственности» и помогает переносить «грубые зрелища повседневности» *2.

Для Эйнштейна искусство было источником мо­ ральных импульсов. Оно не позволяло забывать

'А . Э й н ш т е й н . Собр. научных трудов, т. IV, стр. 40. 2A. E i n s t e i n . Comment je vois le monde. Paris, 1934,

p. 9.

134

о «ранящих впечатлениях повседневности» и о со­ циальной ответственности, но делало эти впечатле­ ния и чувства переносимыми, позволяло преобра­ жать их в научные интересы, в поиски космической гармонии, связанной в сознании Эйнштейна с мо­ ральной гармонией.

Перейдем теперь непосредственно к проблеме кос­ мической и моральной гармонии в художественном творчестве Достоевского. Прежде всего отметим су­ щественное различие между отношением Эйнштейна к поискам «внеличной» гармонии и отношением До­ стоевского к аналогичным поискам. У Эйнштейна «внеличное» было действительно внеличным: он пол­ ностью забывал о себе. Научные открытия такого масштаба, как теория относительности, не могут быть сделаны без способности к поискам «зеленой палочки». Напомним этот эпизод из воспоминаний Льва Толстого: чтобы найти орудие общего счастья, некую зеленую палочку, нужно было, как ему рас­ сказали, просидеть час, ни разу не вспомнив о ка­ ких-то безразличных вещах. Для Эйнштейна такими безразличными вещами была собственная личность, и полное забвение ее было условием научного по­ двига.

У Достоевского все иначе. Он ни на мгновение не забывает о себе, о своих собственных психологи­ ческих коллизиях. Он не заглушает голоса своих ге­ роев, но в какой-то мере в каждом герое воплощает свои мысли, чувства, воспоминания, и по существу, как это не раз уже указывалось, все романы До­ стоевского в той или иной мере автобиографичны. Когда мы ближе присматриваемся к самой личности Достоевского и ее отражению в творчестве, мы убеждаемся в следующем: Достоевский непрерывно

135