ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.02.2024
Просмотров: 147
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Защитник Нимайер: Я хочу напомнить, что Талаат был высшим ответственным государственным лицом — являлся великим везиром. Он был представителем государства. Талаат был ответствен за все, об этом иного мнения не может быть.
Защитник фон Гордон: Вследствие позиции, занятой прокурором, и учитывая то впечатление, которое он произвел на присяжных я вынужден, хотя и к сожалению, отказаться от своего предложения (см. приложение).
Председатель: Тем самым вопрос о ходатайстве считаю оконченным.
Присяжный Эвальд: Хотелось бы свидетелю Балакяну задать вопрос. Вы сказали, что пошли к вали. Кем он был — губернатором или бургомистром? На телеграммах была подпись Талаата?
Свидетель: Да, я видел собственными глазами
Защитник фон Гордон: Вали занимает положение председателя, высшее должностное лицо провинции.
Председатель: Я хочу еще раз спросить, отказываемся ли мы от допроса других свидетелей? (См. прил.)
Защитник Вертауэр: Хочу просить сегодня же выслушать мнение медицинских экспертов.
Эксперт Штёрмер: Я буду очень благодарен, если сегодня вы меня выслушаете. Обещаю, что буду исключительно краток.
Защитник Нимайер: В таком случае я должен просить выслушать сегодня мнения всех медицинских экспертов.
Председатель: Я должен спросить обвиняемого, желает ли он, чтобы были допрошены другие свидетели?
Обвиняемый: Хотелось бы, чтобы еще был допрошен писатель Арам Андоян. (См. прил.)
Председатель: Присяжные верят вам, что во время покушения вы были убеждены в ответственности Талаата-паши за резню.
В связи с этим обвиняемый заявил, что он согласен отказаться от допроса других свидетелей.
Следует допрос судебно-медицинских экспертов.
Эксперт, тайный медицинский советник, судебный врач д-р Роберт Штёрмер, 57 лет, евангелист, Берлин.
(Экспертам напоминается раз и навсегда данная ими специальная присяга.)
Д-р Штёрмер: Господа, по поручению прокурора и господина следователя и с помощью приглашенного ныне по делу армянского переводчика, я ознакомился со всей прошлой жизнью обвиняемого и подверг его подробному исследованию. Я выявил все вопросы, необходимые для принятия окончательного и ответственного решения
, которое я могу отстаивать.
Я пришел к убеждению, что обвиняемый эпилептик, и что это обстоятельство, с точки зрения содеянного им, имеет очень важное значение.
Я хочу вкратце повторить здесь то, что смог узнать о его личной жизни. Обвиняемый — сын торговца мануфактурой г. Эрзинджана. Детство его с медицинской точки ничего интересного не содержит. Он никогда ничем серьезно не болел до 1915 года, когда стал свидетелем резни, о которой мы сегодня достаточно много говорили. Он возбужденно рассказал мне, как погибли его родители, братья и сестры. Он с дрожью и содроганием вспоминает те моменты, когда турок с такой силой ударил по голове его брата, что она от этого рассеклась пополам. Он тоже получил ранения — в голову, хотя рана и не очень опасная, в левое плечо и в колено. От ужасных впечатлений этих убийств вместе с собственными ранами и перенесенными переживаниями он впал в обморок. В течение трех дней он был под трупами в беспамятном состоянии и, наконец, когда пришел в сознание, то трупный запах навсегда остался в его дыхательных органах. Он говорит, что каждый раз, когда читает о каком-либо ужасном случае и особенно когда вспоминает эти резни, то трупный запах вновь проникает в органы обоняния, и настолько, что он не может от него избавиться. После этой резни обвиняемый некоторое время бродил, пока не нашел убежище в горах у курдов. Он утверждает, что в 1916 году, точно не помнит, когда именно, произошел с ним первый припадок. Об этом невозможно говорить подробно, ибо он ничего точно не помнит. В 1917 году он вернулся в Эрзинджан и нашел этот город опустошенным, а свой отчий дом совершенно разрушенным. Под этим впечатлением с ним произошел первый сильный припадок. По моей просьбе он описал этот припадок самым подробным образом. Он почувствовал внезапную слабость, силы ему изменили, и он потерял сознание. Он очнулся совершенно в беспомощном состоянии, и когда сознание вернулось, он почувствовал ужасную жажду и необходимость продолжать спать. Собственно, каждый припадок происходил подобным образом, в определенной степени по схеме F. Потом он мне рассказал, что производил поиски в развалинах отцовского дома и нашел те деньги, которые его родители там запрятали. На эти деньги он отправился в Европу, но до этого в 1918 году был в Тифлисе, где был помещен в больницу, заболев лихорадочной болезнью кишок, по-видимому, тифом. Я не могу утверждать, что это в действительности был тиф, так как это невозможно проверить, да и обвиняемый не может дать такое описание своей болезни, по которому можно было бы сделать окончательный вывод. Он направился в Европу и в декабре 1920 года через Париж прибыл в Женеву, а оттуда в Берлин. Здесь он сначала проживал на Аугсбургерштрассе в доме № 51 у госпожи Штельбаум, потом в начале 1921 года переехал на Гарденбергштрассе, 37. Эту квартиру я лично обследовал с целью ознакомиться с возможностями наблюдения за Талаатом-пашой. Комната расположена на бельэтаже, откуда можно было следить за балконом того дома, в котором жил Талаат-паша.
Я подробно расспросил его о том, как часто происходят его болезненные припадки, и заставил его описать, насколько возможно было, их подробности. Он рассказал, что припадки происходят нерегулярно. Иногда на месяцы они прекращаются, а иногда повторяются через две-три недели. Припадок начинается с того, что у больного появляется какая-то слабость и чувство головокружения. В Париже в течение 10 месяцев с ним было четыре припадка, но каждый раз, заметив свое состояние, ему удавалось своевременно находить безопасное место, так что на улице не попадал под транспорт и не имел других опасных случайностей. Каждый раз после того, как он обессиливал, он чувствовал трупный запах в носу, а другие говорили ему, что он в бессознательном состоянии вздрагивал и трясся. Обвиняемый хорошо осведомлен, какие фазы проходят эти припадки. Прежде всего он чувствует трупный запах, потом наступает собственно настоящий припадок с выраженными признаками, и он теряет сознание. Третья фаза — боль в суставах после возвращения сознания. Он чувствует себя утомленным и вялым, затем он испытывает сильную жажду и погружается в глубокий сон. В Париже у него было четыре таких припадка, в Женеве — ни одного, в Берлине — несколько раз, из них один на Иерусалимской улице, когда он навестил торговца, проживающего там. Этот припадок имел место у входа в подземную дорогу, и один служащий банка доставил его домой и усадил на лестницу. Потом он сам поднялся наверх. Его домохозяйка — госпожа Штельбаум — подумала, что он пьян, и заметила рану на щеке, но потом выяснилось, что он не был пьян, потому что от него алкоголем не пахло. Он сразу же лег в постель, а потом стал жаловаться на тошноту.
Я считал необходимым отметить эти подробности потому, что на них основывал свое заключение, что болезнь обвиняемого — эпилепсия. Кроме того, у него слабое здоровье. У него катаральное состояние обоих легких. Во время обследования наблюдалась сильная дрожь всего тела, причем беседа между мною и переводчиком велась очень мирным образом, ни с чьей стороны — ни с моей, ни с его стороны — никакого раздражения не было проявлено, а в маленькой комнате нас было только трое, и нам никто не мешал.
У обвиняемого значительны живые рефлексы, и, напротив, отсутствуют рефлексы соединительных оболочек глаз. Анализ мочи показал присутствие большого количества белков.
Все это никакого влияния на волю не имеет, но дает право заключить, что обвиняемый физически нездоровый человек. Господин переводчик был настолько любезен, что точно перевел все мои имеющие отношение к медицине вопросы обвиняемому, и я нисколько не сомневаюсь в том, что сумел хорошо изучить его психическое состояние. Когда обвиняемый говорил об избиениях, о помехах своего юношеского развития и о тех душевных потрясениях, которые он пережил, у меня создавалось такое впечатление, что все, о чем он говорил, исходило из глубины его сердца. Могу утверждать, что обвиняемый в очень тяжелой форме душевно потрясен, и когда он бывает в таком скорбном настроении, которое здесь двумя квартирохозяйками было описано, когда он начинает играть на мандолине и предпочитает сидеть в темноте, то это уже значит, что он встревожен. Это нужно учесть при суждении о деле в целом, если мы хотим вынести справедливое решение. Это не только воспоминания о жутких событиях и об убийстве брата, но это также то состояние, которое обвиняемый справедливо в отношении себя испытывает. В нем полностью нарушены юность, вера в человечность и вообще в справедливость.
Таким образом обвиняемый, по моему глубокому убеждению, страдает эпилепсией, которая в этом смысле захватила всю его душевную деятельность. Однако к характерным особенностям эпилепсии, возникшей по причинам душевным, относится твердость воли и настойчивость, которые нечасто наблюдаются. Последовательность мыслей, обдуманность плана, принятие решения, тщательная разработка плана вплоть до его осуществления — все это принадлежит картине этой болезни. Подобные больные при всех обстоятельствах, несмотря ни на какие препятствия, приводят в исполнение то, что задумали. Этим и объясняется то, что обвиняемый не побоялся ни средств, ни путей найти своего ненавистного врага и осуществить задуманный им план наиболее удобным способом.
Теперь об одном событии, которое сыграло определенную роль для совершения покушения. Обвиняемый говорит, что ему вновь являлась во сне мать и что его сны постоянно вертелись вокруг подобных вещей. Однажды даже образ матери явственно стал перед ним и сказал ему: «И ты еще называешься мне сыном, в то время как Талаат-паша в Берлине и ты ничего не делаешь, чтобы убить его и отомстить за меня?» Естественно, что я спросил самого себя: быть может, это обман чувства? Но это не так. После тщательного разбора, во время которого г-н переводчик умело передавал тончайшие нюансы мыслей Тейлиряна, я установил, что пережитое обвиняемым — это не есть обман чувств, а живое представление, сновидение, которое он продолжал видеть и в состоянии бодрствования, как это часто бывает после припадков.
Следовательно, мы видим, что болезнь имеет, несомненно, влияние на обвиняемого, но чтобы сказать, что свободное определение воли было исключено, то в этом случае следовало бы установить непосредственную связь между поступком и болезнью. Такой связи я не нахожу. Но считаю, что психически болезнь совершенно изменила личность, явилась причиной непреклонного и настойчивого следования к осуществлению цели. Но не исключалось и свободное определение воли, потому что 15 марта в 11 часов утра, в момент совершения убийства, обвиняемый не находился ни в спастическом, ни в сумеречном состоянии. Кстати, за все это время не было речи о таком состоянии, и все мои усилия что-либо установить в этом направлении оказались тщетными. Я не стану отрицать того, что в день покушения обвиняемый был очень сильно возбужден и внутренне был совершенно измучен, и для придачи себе смелости он выпил коньяк. Когда наблюдения из своей комнаты были окончены, он схватил револьвер и поспешил на улицу. Он мне в точности рассказал, что он был совершенно уверен в том, что это Талаат-паша, и он выстрелил в Талаата сзади, потому что если бы он прошел вперед, то привлек бы его внимание и тот мог бы заметить револьвер и предупредить покушение «Поэтому я и ходил вокруг него», — сказал он мне. Он с точностью приметил одежду и направил выстрел в место между головным убором и пальто. В этом я вижу осуществление давно подготовленного решения, и хотя относительно утра 15 марта нельзя указать на что-либо такое, что имело бы тесную связь с эпилепсией, хотя все те ужасы, пережитые им в Армении, несомненно имели влияние на его поступок — я тем не менее прихожу к тому выводу, что это не так далеко идущее влияние, чтобы по этой причине у него было исключено свободное определение воли.