ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 17.03.2024
Просмотров: 39
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
На стилистическом уровне можно рассмотреть лексику, т.е. слова, рассматриваемые в переносных значениях («тропы»). Например, автор не раз применяет олицетворение: дерево протягивает «руку», «улыбается», обладает «мудрым голосом», ему даются положительные характеристики. С. Сарыг-оол выражает мысль о том, что, подобно дереву, новая власть Тувинской Народной Республики будет плодоносить, дарить людям радость, счастье. Дерево у С. Сарыг-оола – источник жизни, оно выступает как символ счастья, как защита от неблагоприятного воз-действия внешнего мира. Дерево Агар-Сандан в произведении полностью ассоциируется с живым существом, человеком. Можно сказать, что в образном смысле «живое» дерево выполняет функции «культурного героя», принеся новые блага людям, неслучайно он мыслится как «отец-избавитель».
Заметным явлением в современной русской литературе стали сказки Людмилы Петрушевской. Известный прозаик и драматург Людмила Стефановна Петрушевская является одним из наиболее ярких представителей российской литературы конца XX – начала XXI вв. Еще одна знаменательная веха в творчестве Л.С. Петрушевской - работа с мультипликатором Юрием Норштейном. В 1976г. художница начала писать сценарий «Сказки сказок», самого известного детища Норштейна. «Это было соединение несоединимого. Один герой шел через весь фильм - Волчок, маленькое существо, ребенок войны. Вечная душа, которая свободно посещает золотой век, тихую обитель на берегу, где живет счастливый рыбак с семьей, где в коляске лежит (.) ребенок, а его маленькая сестренка в бальном платье и шляпе прыгает через веревочку в компании быка Пикассо (.). Волчок живет и там, где сверкает современный ночной город с ревущими машинами на шоссе. Где всегда уходят на войну. Где возвращаются с войны - но немногие. Где мокрые кусты сирени вокруг поминального стола роняют капли слез над стаканом водки, который оставлен для убитых и накрыт кусочком хлеба, по русскому обычаю. Боже мой, как я плакала, когда смотрела этот фильм!» [ Петрушевская 2002:230].
Первая опубликованная книга писательницы называется «Песни 20 века. Пьесы». Издана она была в 1988г. Вслед за ней появились «Бессмертная любовь: Рассказы» (1988), «Три девушки в голубом. Пьесы» (1989), «По дороге бога Эроса» (1992), «Тайны Дома». Теперь пришла известность: публикуется множество книг, вручаются премии. Недавно вышел сборник статей Петрушевской под названием « Девятый том». «Каждый раз, когда я писала статью, я говорила себе: это для девятого тома» [Петрушевская 2002: 300]. Петрушевская говорит, что эта книга из разряда тех, на которых написано «Положи обратно, где было взято», то есть что-то вроде дневника. В книге, посвященной, в основном, творчеству писательницы, её общественной жизни, проскальзывают страницы, рассказывающие о личном. Перед нами предстает женщина, вырастившая троих детей в трудные времена, потерявшая мужа и попытавшаяся построить новую жизнь.
Людмила Стефановна поразила читателей тем, что её проза и драматургия художественно реабилитировали быт, прозу жизни, трагическую судьбу « маленького человека» наших дней, человека толпы, жителя коммунальных квартир, неудачливого полуинтеллигента.
Художница берет сюжеты прямо из жизни, в её произведениях мы увидим семейный уклад и житейские уроки, непростые отношения между отцами и детьми (« Уроки музыки»). А.А. Арбузов так сказал о драматургии: « Пьесы её, полные резкой справедливости, поражают точностью психологических характеристик, беспощадной правдой и глубокой любовью к человеку» [Петрушевская 1999: 8].
Уровень правды так непривычен, что произведения Людмилы Стефановны стали называть « другой прозой». Отметим, что впервые этот термин появился в конце 80-ых - начале 90-ых в критических статьях и обозначал творчество Т.Толстой, Л.Петрушевской, В.Ерофеева, В.Нарбиковой. Наряду с термином «другая проза» синонимически употребляются следующие определения: «иная», «жесткая», «черная» (С.Чупринин, Д.Урнов, В.А.Миловидов).
Свои сюжеты, реквиемы, песни, предания писательница черпает из гула городской толпы, уличных разговоров, на скамейках у подъездов. Отсюда своеобразие языка писательницы. Её произведения изобилуют неправильностями разговорной речи, в её вещах царит живая речь улиц, очень часто нарушающая все литературные нормы. По признанию Петрушевской, она собирает эти « фантастические сцепления слов». «У меня в тетрадках целые россыпи такого неправильного, неверного лепета. Роскошь языколюба» [Петрушевская 2002: 320]. Именно с желанием ввести в произведение яркую речь толпы связано большое количество клише на страницах её рассказов, пьес и сказок. « Я охотно и радостно пользуюсь клише, ими любуюсь, они поэтичны и быстро передают нужное ощущение. Пишу тем языком, который слышу, и нахожу его - язык толпы - энергичным и верным» [Петрушевская 2002: 304-305]. Некоторые литературоведы называют подобный принцип письма « магнитофонным», хотя сама Петрушевская не согласна с такимопределением: «ни на какой магнитофон не запишешь никогда этот язык» [Петрушевская 2002:305]. Проза Петрушевской трагична. Она изображает ужасы жизни, невозможность счастья. Бытовые неурядицы рисуются гиперреалистично. Но шоковая терапия с помощью слова должна у Петрушевской мобилизовать все силы человека для того, чтобы не потерять человечность даже в самых тяжелых ситуациях. В Гарвардской лекции « Язык толпы и язык литературы» (1991), говоря о месте ужаса в художественном произведении, Петрушевская утверждала, что «любое несчастье, отрепетированное в искусстве, вызывает тем больший катарсис, возвращая к жизни, чем совершеннее, гармоничнее прошла репетиция страдания и страха». В 1993 году Петрушевская выступает со второй Гарвардской лекцией, которая называется « Язык Маугли». Она посвящена детям, детству и детским домам. Л. Петрушевская, работая в жанре сказки, максимально зримо обновляет его поэтику и содержательное наполнение. Демонстративная, эпатажная направленность стиля автора ведет ее по пути зримой трансформации жанрового архетипа сказки – в плане парадоксальной ломки его формы.
Людмила Стефановна возражает против утверждения, что её проза «черная». Она говорит о том, что человек в книге, как в зеркале, видит себя. Один видит доброе и плачет, другой злое на основе одних и тех же слов. Отсюда выводится роль автора: он должен не стремиться пробуждать чувства, а не иметь возможность самому уйти от этих чувств. Тогда они, возможно, осядут в тексте и возникнут заново, как только другой человек прочитает эти строки, А о назначении литературы художница как-то сказала: « Мессианское - не надо, хватит, достаточно. Но: как повод к немедленному размышлению о жизни, может быть?» [Петрушевская 2002: 306] .
Как и любой художник, Людмила Петрушевская эволюционирует в своем творчестве. « Я не пишу теперь ужасы», - заявила писательница. В последние годы она обратилась к жанру « сказок для всей семьи», где добро всегда побеждает зло. Петрушевская написала « кукольный роман» -«Маленькая волшебница».
Творчество Петрушевской явно эволюционирует в сторону мягкого лиризма, доброго юмора, даже исповедальности. В деревенском дневнике под названием « Карамзин» (1994), написанном стихами, или «стих-прозой», Петрушевская обыгрывает традиции сентиментализма, интерпретируя его то серьезно, то иронически в современном духе, подключая имена, образы, темы, цитаты, слова, ритмы русской и мировой литературы и культуры. Впервые героиня Петрушевской признается в любви к Родине, народу, природе, искусству, не стесняясь быть сентиментальной.
Лейтмотивом произведения Людмилы Стефановны становятся слова « как хороша жизнь». Для Петрушевской жизнь хороша, потому что она естественна, следует не политическим, революционным законам и правилам, а подчиняется законам природы. Писатель должен запечатлеть эту гармонию и красоту в Слове, соединяя творчество художника с творчеством самой жизни.
Петрушевская награждена премией имени А.С.Пушкина в 1991 году.
После выхода в свет, произведения писательницы вызвали достаточно большие споры в критике. Оценки её творчества были прямо противоположными: от восхваления до обвинений в пошлости и антигуманности. Связано это с тем, что Петрушевская впервые так широко ввела в литературу неприглядный быт нашей жизни.
Так, И.В. Дедков в статье « Чьи же это голоса?» обвиняетЛ.Петрушевскую в нравственной неразборчивости. [Литературная газета. ̶ 1985. ̶31 июня.̶С. 3.]
Н.Агишева же оправдывает Петрушевскую, говоря, что проза писательницы - это реакция на « фальшивые ценности соцреалистических канонов» [Звуки «Му»// Театр. - 1988. - №3. - С. 55 - 56].
Л.С.Петрушевская шокировала практически всю читательскую публику, мнения разделились. Так, у Е. Ованесян вызывает неприятие антиэстетизм и натурализм подробностей и деталей в рассказах « Дядя Гриша» и « Свой круг». « Кошунственность» и « фальшивый цинизм» повествовательницы в этих произведениях почему-то заставляет критика предположить, « что автор раскрывает именно свой мир, которому присуще безжалостное равнодушие к людям, и именно его, этот мир, насильно проецирует на действующих лиц, потому что другими их видеть не желает, других чувств не ведает» [Ованесян Е. Творцы распада// Молодая гвардия. - 1992. - №3. - С. 256].
А так Ованесян оценивает произведения Петрушевской в целом: «Шизофренированные персонажи и ситуации, обездушенная, ничего общего с русской не имеющая речь, обилие омерзительно натуралистических, сексуальных и садистских сцен, убогое философствование, дальше плотского ёрничества не идущее» [Ованесян: 258], Но встречаются и совершенно иные оценки творчества Петрушевской. Т.С. Сафонова, говоря о пьесах Людмилы Стефановны, утверждает, что впервые театр без громких фраз сумел рассказать о той жизни, которую мы ведем на самом деле.
О.Доктор и А.Павлинский в диалоге «Хроника одной драмы» указывают на органичность быта в пьесах писательницы, в этом смысле они называют её последовательницей А.Островского. Оба автора подчеркивают актуальность произведений Л.С.Петрушевской, развернутость её пьес к зрителю [Литературное обозрение. - 1986. - №2. - С. 88].
Жестокость мира в произведениях художницы не могла остаться не замеченной. Так, М.Строева пишет, что Л.С.Петрушевская реагирует только на отклонение от нормы: « Мир людей, населяющих пьесы Петрушевской, -жестокий мир. Даже юмор её — кладбищенский» [Мера откровенности// Современная драматургия. - 1986. - №2. - С.220]. Все это привело к тому, что критики стали причислять произведения писательницы к « другой прозе». Впервые заявил об этом С.Чупринин в статье «Другая проза» [Литературная газета. 1989. - 8 - февраля. - С. - 4]. Он заговорил о существовании особого мира в нашей литературе. Главное отличие его в том, что « это мир другой прозы населен почти исключительно людьми жалкими, незадачливыми, ущербными; именно это, а не сюжетные скабрезности или циничные афоризмы больше всего и шокирует читателей и критиков».
Причины же обращения Петрушевской к «жестокой прозе» называются разные. Одни считают, что это было противовесом канонам соцреализма, другие - что ей движет ненависть к мещанству, обывательщине [З. Владимирова.И счастья в личной жизни// Театр. - 1990. -№5]. Е.Кузнецова в статье « Мир героев Петрушевской» [Современная драматургия. - 1989. - № 5] делает вывод, что художница хотела понять причины « дегуманизации человека в XX веке». Петрушевская, считает Кузнецова, основную причину видит во внутренней несвободе человека. Е.Невзглядова утверждает, что даже отрицательные стороны действительности в произведениях писательницы содержат запас гуманности и сострадания [Сюжет для небольшого рассказа//Новый мир. - 1988. - № 4.-С. 256-260]. Вместе с тем критик отмечает талант, с которым эти самые отрицательные стороны нарисованы.Жестокую прозу» Петрушевской А.Куравлев [ Быт и Бытие в прозе Петрушевской Л.С//Новый мир. - 1992. - № 3. - С. 175] приравнивает к детским страшилкам, где « чем страшнее - тем интереснее». Автор статьи говорит, что писательница «прекрасно владеет этим детским материалом. Владение жанром настолько виртуозно, что в какой-то момент начинаешь задумываться о сходстве не только манеры повествования ребенка и рассказчика, но и об общности детского мироощущения и мироощущения автора». Е.Шкловский считает, что « бытовую линию» в отечественной литературе писательница довела до предела. А то, что вызывает неприятие у большинства критиков - антиэстетизм и вызывающую натуралистичность, Шкловский называет « горьким ответом на вечный романтизм и идеализм литературы, чьи великие обольщения никак не сочетаются с обычной непричесанной жизнью» [Косая жизнь//Литературная газета. - 1992. - 1 апреля.- С. 4.].
В большинстве статей присутствует эмоциональный подход к творчеству Петрушевской, литературоведческого же анализа практически нет. Авторы лишь указывают на те или иные особенности поэтики художницы. Самая заметная черта, отмечаемая исследователями, это перенасыщенность бытом художественного мира Петрушевской. Но и здесь возникают споры. Одни считают, что быт, наша обыденность - главное в произведениях художницы. Другие же говорят, что быт - это лишь фон для изображения человека. Так, С.П.Бавин пишет, что «логическим центром в произведениях Петрушевской является состояние психики, а отнюдь не бытовые обстоятельства» [Бавин 1995: 89]. Он считает, что ситуация лишь помогает проявиться какому-то состоянию.
На противоположной позиции стоит Е. Канчуков (« Двойная игра»). Главным в рассказах художницы для него являются не характеры, а ситуации. « Личность интересует её (Л.С. Петрушевскую) лишь постольку, поскольку . является кирпичиком общего, несомненно ущербного . мироздания».
На наш взгляд, более близок к истине С.П.Бавин, потому что в центре любого произведения стоит человек, его мироощущение. А обстоятельства - лишь способ установить картину мира человека, будь то персонаж или автор.
Говоря о героях Петрушевской, все исследователи сходятся на том, что это люди очень простые, далекие как от проблем высокой духовности, так и от героики трудовых будней. Это ряд обывателей, ежедневно вынужденные решать задачи существования на бытовом уровне еды, зарплаты, жилья и так далее. Герои не борются с обстоятельствами, а приспосабливаются к ним. Многие критики отказывают персонажам Петрушевской в индивидуальности, отмечая, что её герои лишены рефлексии, а потому они не осознают своей ущербности.
Все исследователи единодушно отмечают, что в центре внимания Петрушевской стоит женщина. В связи с этим встает вопрос о теме феминизма в творчестве писательницы. А. Марченко считает, что к западному варианту феминизма Петрушевская отношения не имеет. Она пишет о совсем другой эмансипации - «вынужденной, насильственной, сначала поубивавшей, посекшей, а потом попортившей наших мужчин» [Гексагональная решетка для мистера Букера// Новый мир. - 1993. - №9.-С.236].
Ещё один вопрос, вызвавший споры у критиков, - вопрос о стиле произведений Петрушевской. Одни говорят о « магнитофонной речи» её произведений. Будто бы писательница словно на магнитофон записывала язык толпы и потом вводила его в свои тексты. Другие же считают, что язык ее произведений строго выверен, тщательно отобран и ни о какой « магнитофонности» говорить не приходится. А. Смелянский пишет, что Петрушевская производит сложнейший отбор в грудах речевого шлака. Сама Петрушевская отрицает принцип « магнитофонной речи».