Файл: WBOOK.doc

Вдруг в лесу раздалось громовое "Ура-а-а!", и началась стрельба. Не знаю, откуда у меня вдруг появилась такая прыть, но я ринулся вперед за всеми. Немцы были буквально ошеломлены нашим "Ура!", тем более ночью, в лесу, видно, они этого не ожидали. В какой-то момент я вскочил в воронку от бомбы, где стояли три фрица с поднятыми руками у станкового пулемета, но на них никто не обращал внимания. Пробежав еще и окончательно выбившись из сил, я упал в снег. Кругом наступило затишье. Холода я не чувствовал и уже смирился с тем, что мне больше не подняться. И вдруг кто-то рядом мощно закричал:

— Товарищи, вперед! Осталось сто метров! Здесь — смерть, там — жизнь! — это был голос командира полка Вербина. Не в состоянии подняться, я пополз и вскоре увидел пушку, выкрашенную в белый цвет, и услышал русскую речь. Это все, что осталось у меня в памяти.

Очнулся в блиндаже командира дивизии Заиюльева. Его первый вопрос был: "Где Вербин?" Что на это я мог ответить...²¹ Затем — медсанбат, лечение от истощения, а потом — фронтовой госпиталь, где был извлечен из грудной клетки злосчастный осколок.

Особо следует сказать о массовом героизме наших воинов. У бойцов не было возможности укрыться от непрерывного обстрела — на всех было три землянки, да и те были заполнены ранеными. Сильные морозы, отсутствие пищи и медицинской помощи, нехватка боеприпасов до предела усложнили обстановку. Но не было случаев, чтобы кто-то смалодушничал. Все коммунисты и комсомольцы, вышедшие из окружения, сохранили свои партийные и комсомольские билеты, награды и знаки различия. В моей планшетке вместе с другими документами были листовки на немецком языке, разоблачавшие преступную клику Гитлера и обращения к немецким солдатам с призывом сдаваться в плен²². Нетрудно догадаться, что меня ожидало, попадись я им живым в руки. Вот, пожалуй, и все из этой эпопеи".

Остается добавить, что Ивану Александровичу в те дни шел двадцать второй год.

Не могу не сказать еще об одном человеке — командире батальона 107-го СП капитане Борисе Полякове. За отвагу и умелое проведение боев в окружении под Левошкино он был награжден орденом Красного Знамени. После выхода из окружения капитан был назначен командиром 107-го СП. Через полгода в боях на Курской дуге двадцатилетний командир полка погиб... О его коротком, по славном боевом пути подробно рассказано в книге Н.Б.Ивушкина²³.

Командир нашего дивизиона Александр Данилович Новиков, начальник разведки дивизиона Мартынов, разведчики и часть связистов взводов управления в дни наступления на Левошкино продвигались вместе с подразделениями 107-го СП и тоже оказались в окружении.

14 января, находясь под Левошкино, Новиков получил переданный по рации приказ начальника артиллерии дивизии: ночью выйти из окружения, занять старый НП и быть в готовности к прорыву восстановленной линии обороны гитлеровцев, когда начнется выход из окружения основной части войск.

"Хорошо помню, — вспоминает А.Д. Новиков, — лютый мороз той тревожной ночи под Левошкино. Я собрал свою группу и доложил командиру полка Любимову о готовности выполнить приказ. Пошли по "танковой дороге". Впереди Мартынов с разведчиками, за ними — остальные. До старой передовой километров двенадцать. Прошли благополучно весь путь, оставалось метров пятьсот, когда группа Мартынова наткнулась на немцев и завязала бой. Мы поспешили на помощь. Гитлеровцы открыли сильный огонь. Нас спасли многочисленные воронки от тяжелых снарядов и авиационных бомб. Забрались в них, осмотрелись. Фигуры бежавших на нас врагов, освещенные светом луны, были хорошо видны. Не выдержав нашего ответного огня, они отошли. Вероятно, это был отряд, посланный закрыть последний узкий проход на Левошкипо..."

Группе удалось прорваться почти полностью. Не вышли два связиста. Судьба их осталась неизвестной. Среди окруженных находился с первого до последнего дня командир артиллерийского полка Петр Андреевич Любимов с группой управления, имевшей радиосвязь с огневыми позициями. Не раз во время атак гитлеровцев пушки и гаубицы полка открывали огонь. При этом доставалось обеим сторонам. Ведь это был огонь "на себя".

В донесении от 25 января 1943 года командующий артиллерией 55-й СД полковник И.С. Зарецкий указывал: "Перед фронтом дивизии действовало до 20 немецких батарей калибром 75, 105, 155 и 210-мм. Кроме того, действовали минбатареи, количество которых не установлено. ...Приказ командования дивизии артиллеристы 84-го АП выполнили с честью".²⁴

После выхода из окружения Н.С. Локтионова вызвали на КП дивизии. Там его направили к начальнику штаба генерал-майору Шмыго. В его землянке Локтионов доложил о боях под Левошкино и о выходе из окружения. Кто еще находился в землянке он не видел — было темно. После его доклада из угла вдруг поднялся комдив Заиюльев, подошел к нему и с досадой сказал: "Лучше бы ты погиб, а не Вербин!"

Эти слова, обращенные к человеку, чудом избежавшему смерти, требуют пояснения. Комдив Заиюльев, по рассказам хорошо его знавших однополчан, был человеком своеобразным. Он не любил штабистов всех рангов и игнорировал свой штаб. Мог неделями не разговаривать с начальником штаба дивизии, часто отменял его приказы. Это, конечно, не способствовало успеху боевых действий дивизии и было вызвано предельным самолюбием и недальновидностью комдива. Звание Героя Советского Союза Заиюльев получил в боях на озере Хасан, будучи командиром батальона. Недостаток военного образования восполнял личной храбростью. С началом боя он уходил в полки, батальоны на самые ответственные и тяжелые участки. Здесь главными качествами командира считались самообладание и бесстрашие, а он имел их в избытке и чувствовал себя в своей стихии. Его присутствие поднимало боевой дух солдат и командиров, способствовало выполнению поставленной перед полком или батальоном задачи. Однако остальные полки дивизии оставались в это время без управления со стороны комдива.

Гвардии майор Вербин был опытным и умелым командиром. Заиюльев понимал, что его гибель — большая потеря для дивизии. Возможно, он чувствовал, что и сам во многом виноват в случившемся. В его словах, обращенных к Н.С. Локтионову, слились вместе и боль утраты, и горечь от неудачного наступления, и презрение к "штабистам", одним из которых был начальник штаба 107-го СП.

"Еще хочу написать о встрече с Заиюльевым в 1945 году в Москве,— заканчивает свой рассказ Н.С. Локтионов.— Тогда он уже был в звании генерала. Мы случайно увидели друг друга на улице. Он интересовался судьбой дивизии²⁵, а потом спросил у меня, почему мало наград. Значит, не заслужил, отшутился я, воевал не за награды! В ответ он сказал, что недостаточно хорошо относился к людям, мало награждал. Это еще один штрих его характера".

У артиллеристов нашего дивизиона после боев под Горбами и Левошкино орденов и медалей не добавилось. "Но для тех, кто уцелел, сама жизнь разве не была бесценной наградой!" — невольно думаю сейчас, когда пишу эти строки.

Последний бой

В конце января пришел приказ: двигаться к Старой Руссе. Когда во время похода дивизион растянулся по заснеженному полю почти на полкилометра, в нашем расположении стали рваться снаряды. День был ясный, солнечный. На немецкой стороне мы увидели два едва заметных аэростата. Однако немецкие наблюдатели, наверное, плохо видели разрывы. А может быть, учитывая возможность близкого окружения, приберегли снаряды для более трудного времени. Скоро обстрел прекратился, не принеся нам никакого вреда.

...Передовая под Старой Руссой проходила по сосновому лесу. Таких высоких и стройных сосен я нигде еще не встречал. В районе наших НИ неожиданно увидел Мартынова... высоко-высоко на сосне, почти на ее вершине. Дерево оказалось таким высоким, что надо было иметь большое мужество на него залезть.

Я с трудом дошел до НП. Каждые 300—400 метров приходилось искать пенек, чтобы присесть, а иногда прислониться к дереву, пока утихнет сильнейшая колющая боль под левой лопаткой. Что со мной — я не знал, к врачу не обращался. Очевидно, сказалось, что после ранения сразу попал на фронт, не успев восстановить силы, и сейчас, после многих месяцев постоянного нервного и физического напряжения, они были на исходе. А может, причиной была бессонная ночь: над нашим блиндажом то и дело свистели тяжелые снаряды, разрываясь поблизости и тяжело сотрясая землю.

На этот раз я решил "привязать" НП с помощью стереотрубы — иначе определить точное местоположение мартыновской сосны было невозможно. Поэтому со мной пошли все красноармейцы моего небольшого взвода: Захаров, Рыбаков, Негин, Суриков и Кувалдин. Рыбаков нес уложенную в футляр стереотрубу, Негин — треногу к ней в брезентовом чехле, а Суриков — планшет и рейку для измерения расстояний.

Моим помощникам, за исключением двадцатилетнего Сурикова, было под сорок. Все они были вятичами и до войны имели самые "мирные" профессии. Захаров "на гражданке" работал учителем математики, Рыбаков — завмагом, Негин — бухгалтером, Кувалдин — портным. Несмотря на то, что каждый из них был почти вдвое старше меня, у нас установились теплые товарищеские отношения. Я старался не подвергать бойцов опасностям — когда требовалось пойти на НП и при этом не нужно было брать прибор, всегда ходил один. А когда был свободен, вместе со всеми участвовал в строительстве блиндажей. И красноармейцы отвечали заботой за заботу. Делились, когда прижимало, последним куском хлеба. Помню, в трудные времена, когда из-за оттепели на много дней прекратился подвоз продуктов, ко мне с котелком в руке подошел Кувалдин.

— Товарищ младший лейтенант! — сказал он.— Мы вот очистки картофеля под снегом нашли и сварили. Это — ваше...

Придя на НП к Мартынову, мы долго искали поблизости какие-нибудь ориентиры, но их не оказалось. Только к вечеру удалось точно установить на карте, где находится пересечение двух просек, расположенное примерно в полутора километрах от НП. Отсюда и начали привязку. Перед тем как стало темнеть, я нанес на планшет и карту Мартынова по маленькому треугольнику, обозначавшему место наблюдательного пункта.

Наступление под Старой Руссой началось утром 23 февраля. Заурчали "катюши" — они всегда первыми открывали артподготовку. К ним присоединились орудия нашего полка и поддерживающая дивизию тяжелая артиллерия Резерва Главного Командования. От мощного артиллерийского огня задрожала земля. Выстрелы орудий, сливаясь с разрывами снарядов на вражеской передовой, заглушали все остальные звуки и сотрясали воздух сплошным мощным гулом.

Время от времени прорывались хорошо знакомые нам раскатистые и рыкающие звуки мощных ракетных снарядов, выпускаемых поодиночке специальными установками; воронки от них были похожи на воронки авиационных бомб.

Наиболее тяжелый бой развернулся в районе станции Марфино. Один из его эпизодов рассказал позднее, на встрече ветеранов, бывший начальник разведки первого дивизиона старший лейтенант Константин Михайлович Лосев.

Костя появился у нас в полку в августе, во время боев на болоте Сучан. Теперь командир дивизиона поручил ему поддержать бой одного из передовых батальонов. Для двадцатилетнего комсомольца, всего полгода назад окончившего артиллерийское училище, это было первое серьезное задание, чуть не стоившее ему жизни и потому запомнившееся. Вместе с ним были разведчик и телефонист. Впереди, в полукилометре, — вражеский передний край. Справа вдалеке смутно вырисовывалась окраина Старой Руссы. Вокруг — небольшой кустарник и мелколесье. Сзади, почти рядом, стояла хорошо замаскированная полковая пушка, подготовленная для стрельбы прямой наводкой.

После небольшого затишья немцы, перегруппировавшись, перешли в контратаку. Большой отряд автоматчиков и два самоходных орудия противника пересекли шоссе и двинулись на роты батальона, которые залегли. Одновременно усилился вражеский артиллерийский и минометный обстрел. Доложив по телефону командиру дивизиона о сложившейся обстановке, Лосев получил приказ открыть заградительный огонь, но внезапно связь оборвалась. Связист побежал искать повреждение. А тем временем контратакующие приближались к нашим позициям, ведя сильную стрельбу из автоматов.