ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.02.2024
Просмотров: 69
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Он улыбался, приподнимаясь и подавая мне здоровую руку, выбритое лицо осветилось неподдельной юношеской радостью. Рядом с его постелью стояли ведро с водой, кружка, большая миска и прочие вещи.
- Николка проявил свой характер, и я вынуждена была взять его с собой, - сказала, как бы оправдываясь, Алёна.
- Правильно сделала, - ответил Иван. - Ему я обязан своим спасением. А хранить военные тайны он умеет. Верно, браток?
Я с удовольствием подтвердил и торжествующе посмотрел на Алёну - мол, слушай, как разговаривает мужчина с мужчиной.
2.
Самому мне наведываться к Ивану было запрещено, а вместе с Алёной приходил к нему почти ежедневно. Кроме еды, приносили толстые книги - где-то их доставала Алёна, таинственно завертывая и пряча от моих глаз. Обычно завёрнутую книжку незаметно вынимала из корзины и засовывала под Иванову подушку, забирала оттуда прочитанную. Я нарочно отворачивался, чтобы она это проделала, мне было смешно: ту книгу я уже проглотил за несколько дней в Гайдамацком овраге. На то место, где брал ее, ложил школьную хрестоматию в газетной обертке. Моя хитрость пока что не была обнаружена; за чтением часто я не замечал, как солнце поднималось к зениту, Зорька сама шла с пастбища к своему двору. Я спохватывался и торопился домой, прятал книгу в сарае, потом заходил в хату. Бывало, Алена, не дождавшись меня, уходила одна, тогда я бежал за ней вдогонку, не упуская возможности побыть с Иваном.
Он поправлялся, выздоравливал, раны его заживали от целебных трав, разных отваров, настоек, примочек.
Как-то под вечер я засиделся под кустом орешника, дочитывая "Госпожу Бовари". Книгу надо было положить на место, потому что завтра Алёна подсунет её под подушку Ивану, как подсовывала на прошлой неделе "Пармскую обитель", он осилит её, по-моему, к завтрашнему обеду. Читаю и вижу: на страницу книги ложится тень. Отрываю глаза — бог ты мой: опираясь на палку, прямо ко мне ковыляет Иван. Солнце висит низко над лесом, отбрасывает Иванову тень через всю балку к орешнику. Поднимаюсь, иду навстречу ему, невыразимо рад его видеть.
— Вот выполз на белый свет, — говорит он, улыбаясь, жмурится и косится на книгу, что у меня под мышкой.
Не обращаю внимания на его взгляды, но замечаю — у него что-то топорщится за пазухой.
— Ты что читаешь? — как бы между прочим спрашивает Иван.
— Это? — переспрашиваю. — Это то, что не успел прочитать в школе.
— А всё-таки?
— Ну, Флобер.
— Разве пионеры читают Флобера?
— А что, он запрещенный?
— Нет, конечно, но его рекомендуют читать ученикам старших классов, студентам.
Иван попросил дать ему посмотреть книгу.
— Я так и знал, перепутали, — сказал он. — Вот, полюбуйся.
Он вынул из-за пазухи газетный сверток, развернул — там школьная хрестоматия по русской литературе. Выходит, я не заметил, как Алена, не посмотрев, подсунула ему преждевременно не то, что надо.
Мы посмеялись. Я попросил Ивана не выдавать меня и дать возможность дочитать «Госпожу Бовари» до конца — осталось несколько страниц.
Он пробыл со мной до вечера. Обменявшись книгами, мы ещё переговорили о многом. Иван охотно рассказал мне о курсантской жизни, о том, как их, молоденьких командиров и новобранцев, в летних лагерях застала война, о первых схватках с врагом и о последнем бое под Лубенцами. Прямо на него двигался немецкий танк, угрожающе поводя орудийным стволом и лязгая гусеницами. Вот-вот навалится на траншею, вдавит его в землю, расплющит. Он чуть не умер от страха. Не знал, куда себя деть. Хотелось выскочить и бежать куда глаза глядят, но каждый, кто выскакивал из укрытия, тут же падал, срезанный пулемётной очередью. Иван упал на дно траншеи и прижался к земле. Над ним со страшным гулом и скрежетом, оглушая и присыпая его комьями, пронеслась стальная громадина, но он оказался цел и невредим. Тогда Иван поднялся на ноги и послал вслед уходящему танку бутылку с горючей смесью, которую до этого сжимал в руке. Бутылка раздробилась о заднюю стенку башни, смесь разлилась и вспыхнула ярким пламенем, загорелся бензобак танка.
— Я видел! Я это видел! — выкрикнул я.
— Как? Где? — недоуменно спросил Иван.
— Я это видел, сидя на дереве. Я еще крикнул тогда: «Ага, так их!» Спроси Евмена Ивановича…
Иван не стал возражать, но я прервал его рассказ, и он умолк. Задумался. Сколько ни пытался снова расшевелить его, не получалось. Как будто подменили человека. Спросил, как его ранили, ответил скупо: погнался за убегающим танкистом, а другой полоснул из автомата — шибануло в руку и ногу одновременно.
Потом он часто выходил из укрытия, прохаживался по лесу. Выхаживался, как он выражался.
Однажды вечером, когда мы сидели за столом и ужинали, неожиданно распахнулась дверь, и в хату вошел Иван.
— Все, отсиделся. Хватит. Пора за дело браться! — твердо и решительно заявил он.
Его усадили за стол, он с нами поужинал, и Евмен Иванович спросил, что же он собирается делать. Определенного плана у Ивана не было. Свою часть уже не догонит. Надо приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам, но не сидеть сложа руки, а действовать. Таких, как он, должно быть, на оккупированных территориях осталось много. Где они? Все позалезали в укромные уголки и отсиживаются? А что они скажут потом, как посмотрят людям в глаза, когда возвратятся наши? Он убежден — возвратятся и каждого спросят, чем он помог их возвращению.
Евмен Иванович одобрил его намерения, но попросил не спешить, не горячиться, а все обдумать и взвесить. Он обрисовал обстановку: в окрестных селах оккупанты назначили старост и полицаев из тех, кто предложил им свои услуги; в Жаботине — комендатура, в Каменке — бургомистр, райуправа и жандармерия, в Смеле — гебитскомиссариат, биржа труда. Всех трудоспособных берут на учет, местным и тем из военнопленных, у кого объявились родственники, выдают временные паспорта, так называемые аусвайсы, устраивают на работу. Его, Евмена Ивановича, уже вызывали, предложили и дальше занимать должность лесника в том же лесничестве, и он согласился, иначе станет на его место бог знает кто, а лес все же — родное и государственное богатство, наш лес. Вот он и может устроить Ивана в лесничестве каким-нибудь десятником или разнорабочим.
— Лес надо беречь, лес нам пригодится, — сказал Иван задумчиво. — Но я по специальности слесарь. И объединяться, дорогой Евмен Иванович, надо начинать оттуда, с заводских мастерских, с паровозного депо, с вагоноремонтного... Не правда ли?
— Тогда погоди, парень. Это дело надо обмозговать и кое с кем посоветоваться. Никола, — зыркнул на меня Евмен Иванович, — тебе пора спать.
Я так и знал: как только дойдет до самого главного в разговоре — меня отошлют под любым предлогом, как будто я им мешаю...
Ранним утром Евмен Иванович направился в одну сторону, Алена — в другую. Иван опять устроился на сеновале и никому не показывался весь день. Вечером, когда смеркалось, он прошел в хату вслед за Аленой. За Евменом Ивановичем вынырнул из-за дерева чужой человек, я успел задержать на нем взгляд и узнал полувоенного, въехавшего в лес на подводе и сидевшего потом с хозяином за столом в день прихода немцев. Меня и тетю Марию опять попросили покараулить: она стала у ворот, я — за хатой, поближе к окну, может быть, что-то услышу. Но нет. Разговаривали тихо, неслышно. Сняли меня с караула, когда ушел гость.
На следующий день Ивана собрали в дорогу. Он показал мне документ — аусвайс, выписанный на имя Ивана Петровича Тарасенко, проживающего в поселке Гречковке. Это, объяснил он, рядом с Яблуновкой, вблизи железнодорожного узла, где он устроится на работу.
— Ну, большое спасибо вам всем. Вам, мамаша, вам, отец, тебе, Алена, и тебе, браток. — Всех обнял, поцеловал. — Думаю, еще встретимся. Как только устроюсь, сообщу вам.
И он ушел по Жаботинской дороге, несколько раз оглянулся, помахав нам рукой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Была глубокая осень, по утрам подмораживало, привядшая трава и оголенные деревья покрывались белой изморозью, потом оттаивали, слезились, ветки роняли на землю холодные капли. Босиком уже было бегать холодно, и тетя Мария нашла мне поношенные башмаки, большие и неудобные, в которых можно прошлепать от хаты к сараю, но не выбежать за ворота.
Евмен Иванович, понаблюдав, как я шлепаю в них, залез на чердак, набросал в сени старой, изношенной обуви, вырезал из нее годные голенища, переда, подметки, вытянул из-под лавки нужный инструмент, выкроил и сшил мне сапожки. Тетя Мария перелицевала и перекроила старый пиджак, порылась в сундуке и вытащила приличную шапку.
Несмотря на холодные дни, я продолжал пасти корову. Пас на лесных опушках, поближе к полю, к огородам. Пока Зорька искала себе корм, я находил оставленные после уборки картофелины, разводил костер и бросал их в огонь. Печеная картошка с подпаленной коркой — вкусное лакомство. Издалека наблюдали за мной сельские ребятишки, их, по-видимому, тянуло к моему костру, но они не осмеливались подступить к лесу, а мне был дан строгий наказ: ни с кем из неизвестных не связываться, не вступать в разговоры, на вопросы, кто я такой, отвечать кратко — приемный сын лесника.
…Неизвестные появились возле меня неожиданно. Вышли из леса на опушку и позвали:
— А ну иди сюда, хлопче!
Я подошел к ним, совсем не испугавшись, наоборот, обрадовался, заметив на одном их них красноармейское галифе и гимнастерку под кожанкой. На другом был дубленый полушубок, хромовые сапоги, автомат через плечо. Третий и четвертый стояли поодаль с винтовками наперевес, посматривали по сторонам, охраняли тех двух, вышедших наперед. Я удивленно смотрел на них, как на чудо.
— Ну, здравствуй, или как? — обратился тот в галифе и гимнастерке. — Чого стоишь, будто язык проглотил?
Я поздоровался, подал им руку в необъяснимом возбужденном порыве.
— Ты чей? Чего пасешь здесь, под лесом? — спрашивал тот же, в гимнастерке под кожанкой.
Мой ответ он почему-то переиначил по-своему:
- Значит, батрачишь? И что лесник – платит тебе? Ишь, каким кулаком стал!
- Ну что вы, нет, - возразил я, - совсем же кулак он, и я не наймит. Я у него как родной сын
Меня спросили, не хочу ли я держать с ними связь, сообщать им, кто бывает у моего хозяина, с кем и где он встречается, кто вообще появляется здесь, и лесных угодьях
А кто же они, поинтересовался я, и услышал в ответ:
- Мы партизаны.
Под большим секретом и после клятвенного заверения, что я буду молчать, сообщили мне: они перешли сюда из Черного леса, ищут местных подпольщиков. На связь с ними можно приходить к монастырской церкви, там сейчас правят молебны.
Другой, в полушубке, недоверчиво посматривая на меня, вставил:
- Мал еще! Его и в церковь самого не пустят.
- Кого, меня не пустят? – искрение возмутился я и довел до их сведения, что обошел весь лес вдоль и поперек, зная каждую тропинку и извилину, лучшего связного им здесь не найти, и вообще я совсем не завишу ни от кого: сплю в сарае, делаю то, что мне вздумается, захочу – убегу от лесника, ищи ветра в поле.
- Ясно, Тимофеевич? – взглянул спрашивающий на недоверчивого. – Он, видишь, мал, да хитер.
Нет, я не хитрю, рад им помочь, в чем они нуждаются, честное пионерское. И пусть они не думают ничего плохого о моем хозяине, он ведь работает не по своей воле и никакой он не пособник немецкий, он наш, а что на службе в лесничестве, так это же для отвода глаз.
Тот, в кожанке, отвел меня в сторону и тихо, доверительно сказал, что так оно и должно быть, иначе леснику несдобровать. Мне надо сообщить ему о моей встрече с партизанами, о том, что они хотят с ним поговорить – пусть он скажет, где и когда. О месте будущей встречи с лесником и, возможно, со всеми членами подпольной группы, оставленной здесь, пусть он передаст через меня. В следующее воскресенье к десяти утра я подойду к монастырской церкви через восточные ворота, стану слева от входа. Меня заметят, и ко мне подойдет один из них, то ли он, Пантелеевич, то ли Тимофеевич. Их фамилий мне знать не положено.
- Ясно? Ну, держи! – он протянул мне увесистую руку.
Я постоял, пока они скрылись в глубине леса, погасил костер и погнал Зорьку побыстрее домой. Вбежал в хату, спросил тетку Марию, где Евмен Иванович. Она ответила, что приехало какое-то начальство и вызвало его на центральную усадьбу лесничества. Я туда. Пробежал и прошагал не меньше сими километров напрямик по Гайдамацкому оврагу и Кривенковой балке. В Крысельцах возле конторы лесничества увидел пароконную бричку и несколько повозок, крытых брезентом, вроде цыганских кибиток.
