ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.02.2024
Просмотров: 127
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Далее, к этому надо присовокупить отношение обвиняемого к своему народу, который для него является продолжением его семьи. Армяне — это великая семья. Они были великим государством. Затем они были в рамках турецкого государства всегда большой терпеливой семьей. Потом, когда началось отделение народов от Турции — в 1820 году, — освободились греки благодаря участию всей Европы, в 40-х годах — египтяне, потом дунайские княжества, болгары, румыны, сербы, черногорцы, албанцы, — в то время армяне вели себя спокойно и терпеливо. Порта не только не могла жаловаться на них, но никогда и не жаловалась. Лишь потому, что армяне были благонадежной и верной частью турецкого государства, Порта еще в 1860 году дала им Национальное представительство в Национальном Собрании, в Константинополе, что также характерно для Востока с точки зрения сочетания церковного и национально-политического, так как оно называется Национальным Собранием, но по своей форме представляет собой, церковное собрание. В то время, когда балканские народы разрушали свои цепи, армяне проявляли терпение, потому что надеялись, что в дальнейшем для них будут введены реформы, будут гарантированы их жизнь и имущество, и они получат возможность в определенной степени участвовать в управлении своей внутренней жизнью. Они вели себя спокойно.
Состояние изменилось лишь после Берлинской конференции 1878 года, когда все народы что-то получили, когда всем раздел европейской Турции стал уже очевидным, Турция испугалась и не скрыла того, что теперь армяне, будучи единственными под властью Турции, могут стать опасными. И вот, без всякого повода со стороны армян, турецкое правительство организовывает первые ужасные преследования и резню. Без всякого повода! Тогда армяне стали организовываться. Они создали комитеты в Париже и в Женеве, чтобы добиться тех реформ, которые им были обещаны 61-й статьей Берлинского договора.
И вот началось. Я не собираюсь подробно проследить за событиями. В 1899 году я два раза был в Константинополе, и то, что я услышал от очевидцев резни в августе 1896 года, на меня произвело ужасное впечатление. И когда 16 марта я прочел о событии, происшедшем на Гарденбергштрассе, перед моими глазами предстали три картины, от которых я долго не мог избавиться. Ни одну из них я лично не видел, однако они так ясно предстали передо мною, как будто я их видел лично:
26 августа 1896 года, когда армяне готовили восстание, о котором полиция дала знать турецкому правительству, последнее в лице султана Абдула Гамида ничего не сделало, чтобы помешать восстанию, что очень легко можно было сделать. Наоборот, оно с радостью приветствовало это восстание. Правительство организовало группы людей, вооруженных дубинками, которым было приказано убивать всех армян, которых они увидят на улицах, начиная с полудня 26 августа. Немецкие женщины и дети рассказывали мне, что они сами видели эти убийства, но самая типичная картина заключалась в том, что, когда эти вооруженные дубинками люди в широких шароварах с обнаженной верхней частью тела, сопровождаемые турецкими полицейскими, нападали на армян, последние становились на колени, подымали руки к небу, склоняли головы и позволяли себя убивать. В результате у девяноста из ста убитых головы оказались в ранах.
Вторая картина — как в 1908 году Талаат-паша пришел к власти. Он пришел в министерство с несколькими друзьями, своими политическими соратниками, к великому везиру, который ждал его. Последний закурил сигарету, опустил руки в карманы и сказал: «Что это вы делаете? Вам ведь известно, что мы этого не одобряем?» В ту же секунду раздался выстрел, и тот, кого Талаат-паша хотел убрать, упал без чувств с простреленным горлом.
Далее следует третья сцена, имевшая место 15 марта 1921 года, о которой мы все знаем. Мы можем как угодно возражать против этого, но этот судебный процесс не такой, как другие, он выходит за рамки этого зала и заставляет нас обратить наши взоры на широкие взаимосвязи, попытаться понять другие народы, других людей, другие условия и быть справедливым по отношению к ним. Мы вынуждены осуществлять судопроизводство III окружного суда и данного суда присяжных в смысле широкого и ясного освещения сущности права и задач человечества и их взаимосвязей, и если это произойдет, то я не поверю, что вы приговорите Согомона Тейлиряна к смерти. Если же это вы сделаете, то, я думаю, все мы знаем, что после этого случится: в этом случае он с внутренней убежденностью, с безгранично чистой совестью и благородным намерением, которые проявились в том, что он не захотел сказать лишнего слова, и даже тогда, когда ему внушали: ты должен говорить, он, имея необыкновенно стыдливую душу, заявил: «Я не хочу говорить, я не желаю вновь бередить это, мне лучше тут же умереть». Он это сказал без волнения, да, я говорю, что он должен будет объявить: «Если так, тогда мне лучше умереть!» Он сложит свою молодую голову, голову мученика, на плахе, мать явится ему и поможет ему, и он умрет блаженной смертью. Ему это можно даже пожелать. Оправдание его не оживит его родителей, братьев и сестер; оправдание не вернет ему здоровье, он больше никогда не будет таким, как другие.
В заключение я повторяю слова г-на первого защитника: «Вы не можете Тейлиряна признать ответственным. Он поступил так, как должен был поступить, сделал то, что не мог не сделать. Принуждение, которому он следовал, вы можете назвать более чем демоническим или нравственным, возвышенным или состоянием, возникшим на патологической, соматической или эпилептической основе, — я считаю, что все эти соображения должны быть учтены каждое в отдельности. Но потом, когда они будут учтены, понадобится вновь вспомнить все обстоятельства дела и спросить себя: какое воздействие будет иметь приговор? Каким будет его воздействие, не в политическом отношении или в данный момент, а каким будет его воздействие в смысле высокой справедливости, каким будет его воздействие в смысле тех благ, ради которых мы живем и которые делают жизнь достойной того, чтобы ее прожить?
Прокурор: Господа присяжные заседатели! Господа защитники не сказали вам одну вещь, во всяком случае, неясно сказали, что судья вынужден судить согласно закону. Действия судьи должны быть логически обоснованными, ясными и решительными. Он должен только лишь установить, выполняют ли приведенные здесь факты состав преступления, описанный в соответствующем пункте закона? И если это действительно так, тогда судья не может сказать: да, они выполняют состав преступления, описанный в законе, но я не хочу дать наказание. Ибо закон стоит над ним. Разумеется, может быть такой случай, когда скажут; здесь закон несовершенен, он слишком суров. Я согласен с г-ном первым защитником в том, что при совершении деяния должна была быть обдуманность, и совершенно верно, что такое планомерно и обдуманно-подготовленное деяние никогда не является умышленным убийством, если в момент осуществления отсутствовал умысел. Я также согласен, что на основании заключений господ экспертов возможно принять, что при виде пресловутого виновника его горькой судьбы у обвиняемого, страдающего психоастенической эпилепсией, душевной болезнью, обусловленной психическими факторами, возникло сильное волнение, и если вы имеете в виду это, тогда вы должны будете утвердительно ответить на вопрос: является ли это убийством простого вида.
Второй защитник высказал здесь несколько мыслей, из которых с несколькими я согласен, а остальным я должен возразить. Вы, конечно, знаете великого поэта Генриха Гейне. Этот поэт настойчиво выступал против неких враждебных жизни принципов, которые он приписывал христианскому учению, и, напротив, прославлял веселую жизнерадостность классической древнегреческой культуры. И один из его известных критиков сказал о нем: когда он состарился и стал более радикальным, то перестал видеть в мире ничего, кроме тощих назареян и жирных греков. Я вспомнил об этом сравнении, когда услышал слова второго защитника о милитаристах и людях права. По-видимому, г-н второй защитник делит мир на милитаристов, у которых какой-то демон вынул из мозга те части, которые управляют чувством справедливости, где находятся сострадание и человечность, и на остальных, у которых эти части еще сохранились. Мне кажется, что такая точка зрения является несколько радикальной, слишком односторонней и наигранной и что многоликость жизни не позволяет нам строить подобные сухие понятия. Тем не менее я оставляю г-ну защитнику его теорию, но должен решительно возразить ему по другому пункту. Ему не понравилось, что убитого я представил как верного союзника немецкого народа. Я должен повторить, что турецкий народ плечом к плечу с немецким народом воевал и, безусловно, может быть назван союзником немецкого народа. Я не считаю достойным отрицать прошлое, пусть даже это политическая точка зрения отдельной личности. Я самым решительным образом должен протестовать против того, что г-н защитник назвал двух представителей этой политики Турции — Энвера-пашу и Талаата-пашу — оскорбительным образом, бежавшими из своей родины преступниками.
Но я рад, что по другому пункту могу согласиться со вторым г-ном защитником, а именно, что, конечно же, в юридической казуистике решающим должен быть здравый человеческий рассудок. Хочу выразить надежду, более того, я уверен, господа присяжные, что это качество у вас осталось господствующим, несмотря на массу запуганных моментов научного, медицинского и юридического характера, с которыми вы столкнулись. И я думаю, что если вы будете исходить из здравого человеческого рассудка, то найдете истину.
Защитник фон Гордон: Господа, несколько слов. Господин первый прокурор упрекнул нас в том, что мы не сказали вам об одном, а именно: что судья вынужден судить по закону. Да, господа, я постыдился бы сказать вам это, ведь это само собой разумеется! (Оживленив в зале.)
Далее, г-н прокурор сказал, что не нужно указывать на наказание, приведенное в законе, то есть в данном случае на смертную казнь. Это, безусловно, ошибка по той причине, что нашим законом за определенные преступления предусмотрена смертная казнь. Следовательно, вы должны сделать вывод «от противного» и решить, какого вида должно быть такое преступление. Такая юриспруденция, основанная на терминах и понятиях, абсурдна, она уже в прошлом, она была отвергнута также Имперским судом во время войны. До войны Верховный суд подверг пересмотру тысячи понятий уголовного и гражданского права, и на их основании тщательно были разработаны новые положения. Но пришла грозная война, и все это было отброшено в сторону. Итак, Верховный суд кое-чему научился и многое подверг переоценке. Я могу прочитать вам одно решение, где наш высший судебный орган искренне признается, что он раньше узко понимал некоторые понятия, что условия жизни, исторические события, сама жизнь многому научили его. Поэтому вы, господа присяжные заседатели, тоже должны всегда поступать так, что не может быть вынесено какое-либо решение, если оно внутренне неправильно, если оно неприемлемо для вашей совести. Почему? Потому что недопустимо, чтобы у нас несправедливость стала бы справедливостью. Никакая игра с понятиями не должна стать причиной для вынесения такого приговора, который каждый здравомыслящий человек воспринимал бы как объективную несправедливость.