(...)

... Перед нами первая отличительная особенность ге­роического состояния мира: «буйно взвихренная действи­тельность» эпохи революции, социалистического преобра­зования, грозной военной поры. Но не в том только дело, что тысячи и тысячи людей были сдвинуты «из исконных, отцами еще обогретых мест», переполняли поезда, выходи­ли на пыльные шляхи Украины и Белоруссии. Дело в том, что огромные человеческие массы прямо и непосредствен­но брали в свои руки решение коренных вопросов жизни народа, прямо и непосредственно оказывались на доро­гах Истории.

.......Вся новая эра в России, — отмечал В. И. Ленин, —

завоевана и держится только народной страстью»¹. И еще, уже с учетом опыта Октября: «...Революцию осущест­вляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов»²⁷.

«Народная страсть», — это и есть тот самый героиче­ский пафос, который рождается в пору общественного подъема вместе с появлением великих общенародных целей. Утвердить на земле новый строй, поборов ожесто­ченнейшее сопротивление внутренних и внешних врагов, создать базу социалистической индустрии, выполнив пяти­летку за четыре года, разгромить фашистские полчища, посягнувшие на будущее человечества, на самое сущест­вование Советского государства, — таковы цели, которые выдвигались в ту пору на первый план, собирали в себе, как в фокусе, все задачи партии и народа. Эти цели затрагивали глубоко личные, интимные струны в душе человека и в то же время не сводились к эгоистическим, частным интересам, выражали собой потребности всего общества. Они были безмерны, фантастически трудны — и вместе с тем достижимы, в достаточной мере реальны. Их достижение требовало немалого времени, но, однако, не отодвигалось в неопределенное, слишком далекое будущее. Они несли в себе перспективы дальнейшего развития,, открывали поистине необозримые дали, но в данный момент оказывались на переднем плане, вырисовывались

с ослепительной резкостью.

<•••>

В советской литературной классике (я имею в виду главную линию литературы 20—40-х годов) обращают на себя внимание два способа утверждения эстетического идеала в образе положительного героя. В первом случае мы становимся свидетелями того, как атмосфера «буйно взвихренной действительности» сгущается в характер, который формируется, крепнет, поднимается до осознания общенародных и общечеловеческих целей. Во втором слу­чае перед нами уже сформировавшийся героический характер, который вступает в битву во имя одушевляю­щих его целей. Задолго до революции оба этих пути были разведаны в творчестве Горького. В первые годы после Октября советская литература как бы открывала их заново.

---

Человек, обретающий имя, находящий себя в вихре революции, горячем напряжении стройки, грозном гуле войны, занимает в советской литературной классике заметное место, несет в своем облике, в направленности своего движения трепетный отблеск эстетического идеала. Но в полную силу светит этот идеал в человеке уже сложившемся, нашедшем свою дорогу, берущем на себя ответственность за все происходящее. С ним связан прежде всего вклад советской литературы, советского искусства в мировую культуру, ибо, по справедливому суждению Г. В. Плеханова, высшим «торжеством худо­жественного творчества является изображение личностей, принимающих участие в великом прогрессивном движении человечества, служащих носительницами великих миро­вых идей».

«Герой с идеалом» новой исторической эпохи по своему типу чрезвычайно близок к тому, который высту­пает в эстетике Гегеля в качестве идеального героя. Это эпический герой, «самостоятельный, крепкий и цельный героический характер». Он находится в нерасторжимом единстве с миром, который воспринимается им как арена для приложения его творческих сил. Его отличают глубо­кая последовательность во всех чувствах, мыслях и дейст­виях, предельная собранность вокруг огромной общечело­веческой цели.

Вступая на историческую арену, этот герой, независимо от его положения и ранга, действительно «берет на себя бремя всего действия». В одних случаях он действует в составе организованного коллектива, в других оказывается один на один с препятствиями, но всегда его поступки определяются не чем-то посторонним, навязанным ему извне, а его собственным убеждением в правоте своего дела, его собственным пониманием справедливости, его личной, глубоко выношенной страстью.

<•••)

Изменения в отношениях человека и среды, ускорение исторического процесса — объективная основа той пере­стройки, которая произошла в мироощущении человека, в самых глубинных сферах общественного сознания. А эти новые особенности общественной психологии и обществен­ного сознания, в свою очередь, явились объективными факторами, оказавшими глубочайшее воздействие на раз­витие искусства. (...)

Советская литературная классика — это литература ярко выраженного эпического, монументального реализма. Движение жизни передается здесь как стремительное раз­витие общества от капитализма к социализму, как бур­ный процесс исторического творчества масс. Это литера­тура прямого утверждения действительности как практи­ческого воплощения эстетического идеала. Герой, нашед­ший в борьбе за коммунизм небывалую крепость и цель­ность характера, и отношения, открывающие перед ним возможность реального воздействия на окружающий мир, предстают в литературе как истинный человек и истин­ные отношения, как подлинная область прекрасного. Это литература «разлома», линия которого проходит через мир в целом, государства, классы, семьи и отдельные души. Это литература ярчайшего исторического оптимизма, возвышенного романтического пафоса, рожденного небы­валым подъемом освободительной социальной борьбы, ускорением общественного развития, мажорным мироощу­щением человека, почувствовавшего себя «инструктором истории».

---

(...)

Г. Н. ПОСПЕЛОВ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

(...)

(...) ...Выраженная в произведении идейно-эмоцио­нальная оценка характеров, утверждающая или отрицаю­щая их, только тогда оказывается внутренне убедительной и по своему содержанию исторически правдивой, когда она соответствует особенностям этих характеров, вытекающим из их объективного места и значения в национально-исто­рической жизни их эпохи.

Идейно утверждать можно только то, что в самой действительности заслуживает утверждения, что достойно его по своим объективным свойствам. Это все то, что в том или ином отношении заключает в себе национально- историческую «правду» жизни. И идейно отрицать можно лишь те характеры, действия, переживания, которые по собственным своим особенностям достойны отрицания. Это характеры и переживания, в том или ином отноше­нии заключающие в себе «неправду» национально-истори­ческой жизни. В том и другом и заключается правдивость идейно-эмоциональной направленности самого художест­венного произведения.

<•••>

Но если писатель идейно утверждает характеры, заключающие в себе так или иначе национально-истори­ческую «неправду» жизни, и идейно отрицает характеры, воплощающие в себе «правду» национально-исторической действительности, тогда его произведения заключают в себе ложную идейно-эмоциональную направленность произведений, ложную их идею.

О ложности идеи литературного произведения, в основ­ном, убедительно писал Г. В. Плеханов, разбирая в статье «Сын доктора Стокмана» пьесу К. Гамсуна «У царских врат», хотя некоторые другие стороны содержания этого произведения, а также его сюжет он, видимо, истолковал неверно.

В лице главного героя своей пьесы, публициста Ивара Карено, Гамсун воспроизвел новый не только для нор­вежской, но и для всей западноевропейской общественной действительности социальный характер. Это характер ин­теллигента, который идеологически тесно связан с буржу­азной общественностью своей страны, но уже враждебно настроен по отношению к господствующему в ее среде тече­нию политического либерализма, провозглашавшему высо­кие, но лицемерные идеалы всеобщего равенства перед законом и участия демократических слоев в выборном уп­равлении государством. Карено резко выступает против ли­берального заигрывания с рабочими, он ненавидит рабочих, выступает с бредовыми идеями их уничтожения и свой идеал видит в появлении «повелителя», который «не выби­рается, но сам становится вождем», в возвращении «величайшего террориста, квинт-эссенции человека, Це­заря...».

---

Несомненно, Гамсун предугадывал в этом своем герое развитие той тенденции жизни буржуазного общества, которая, усилившись, приняла позднее форму фашистско­го идейно-политического движения, в своем наиболее рез­ком, немецком выражении обрекшего всю Европу на страшные военные испытания и огромные жертвы.

Но все дело в том, как идейно осмысляет и оценивает политические позиции Карено сам Гамсун. Он изображает Карено человеком со «свободными, как птица, мыслями», он, очевидно, вместе с ним «не щадит либерализм» и «ненавидит рабочих». Короче, он выражает идейно-эмоциональное ут­верждение реакционных тенденций в жизни норвежского общества, защищает «неправду» его жизни. В этом ложность идеи его пьесы.

Правдивость идейно-эмоциональной направленности произведения не надо отождествлять с «правдой жизни», в нем воспроизведенной, или хотя бы выводить первую из второй. Но трудно показать, что правдивость самих произведений и «правда» отраженной в них жизни — это далеко не одно и то же, что даже само слово «правда» имеет в том и другом случае совершенно различное зна­чение. В первом случае это слово относится к самому произведению, как и вообще к любому высказыванию, сооб­щению, и определяют его познавательную, гносеологичес­кую стоимость. Быть правдивым, говорить, сообщать прав­ду — значит не лгать, не обманывать, не искажать того, о чем говорится, сообщается. Правдивость сообщения, выс­казывания заключается в том, что его содержание соответ­ствует какой бы то ни было объективной реальности, находящейся вне его и являющейся его предметом. Прав­дивости сообщения противостоит его ложность, его несо­ответствие предмету.

«Правда» самой жизни, независимая от того, что и как о ней кто-либо говорит, сообщает, — это нечто совсем дру­гое. Это не познавательная стоимость того или иного сообщения, это — нравственная стоимость тех или иных объективных человеческих отношений и человеческого по­ведения, о которых кто-то может сообщать, правдиво или ложно.

Было бы, конечно, крайней нелепостью полагать, что правдива только та литература, которая отражает нацио­нально-историческую «правду жизни». На самом деле, еще чаще и с неменьшей силой литература отражает и национально-историческую «неправду жизни», и отражает ее правдиво.

Художественная литература — не фактография. Поз­нает она не индивидуальное в жизни, а общее, существен­ное, отчетливо и активно проявляющееся в индивидуаль­ном, иначе говоря — социальную характерность человече­ской жизни. В этом — основа ее познавательного значения. Однако она воспроизводит социальные характеры не для того, чтобы с возможной беспристрастностью выявить их объективные особенности, но для того, чтобы выразить при этом их идеологическое осмысление и оценку. И она получает общественное познавательное значение и цен­ность в том случае, если она правдива в этой активной стороне своего содержания.

---

Правдивость идейно-эмоциональной направленности литературных произведений не надо также смешивать с внешним правдоподобием изображения жизни, с соблюде­нием в нем тех соотношений и пропорций предметов и явлений, какие существуют в действительности. Нару­шение этих реальных соотношений и пропорций, или, иначе говоря, сильная гиперболичность и фантастика изображения, было, как известно, характерной чертой первобытного синкретического народного творчества — мифов, сказок, обрядовых песен и т. п. Там фантастика изображения жизни вытекала из фантастичности самого мировосприятия и миропонимания первобытного общества и была свойством содержания произведений. В литературе же фантастическая образность постепенно стала только средством выразительности, передающим те или иные особенности и оттенки идейного содержания, которое само лишалось фантастичности в силу исторического развития общества. Она превратилась из «почвы» в «арсе­нал» словесного искусства, сделалась только свойством художественной формы. И правдивая идейно-эмоциональ­ная направленность литературных произведений может быть вполне законченно и убедительно выражена с по­мощью приемов изображения жизни, нарушающих внеш­ние пропорции и соотношения ее явлений, с помощью фантастической образности. Особенно ярким примером этого могут служить некоторые трагедии Шекспира, не­которые сказки Гофмана или «История одного города» Щедрина.

Только правдивая в своей идейной направленности, по своему пафосу литература имеет положительное значение для исторической жизни общества, для роста и расцвета его рационального самосознания и духовной культуры, для его общенационально-прогрессивного разви­тия. Только такая литература может сохранять свое значение в течение долгого времени, может жить в сознании общества за пределами эпохи, ее породившей, подвергаясь все новому переосмыслению.

Соответствие идейного осмысления и оценки изобра­жаемых социальных характеров их объективному значе­нию в национальной жизни той или иной исторической эпохи делает само это осмысление, сам приговор изобра­жаемой жизни по-своему исторически объектив­ным. (...) (...)

Но от объективной правдивости литературных произве­дений надо отличать их субъективную правдивость, или, иначе,

---

Смотрите также файлы

• Ральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования российский государственный социальный университет.docx

• 3. Словообразование.docx

• 5. Синтаксис.docx

• 23 г. Планконспект проведения занятия по строевой подготовке тема 6 Строевые смотры занятие 2 Строевой смотр дивизиона цели занятия.docx

• 4. Морфология.docx