"

Моцарта. Ему приписывается некоторыми литературове­дами «музыкальность сказа», которая выражается им в таких формах, как, например: «Трески трестов о тресты под панцырем цифр; мир растрещина фронта, где армии —■ черни железного шлема — ор мора: в рой хлора, где дож­диком бомб бьет в броню поездов бомбомет; и где в стали корсета одета — планета».

Андрей Белый называет это нагромождение слов — стихами. (...)

(...)

Я вовсе не намерен умалять заслуги Андрея Белого пред русской литературой в прошлом. Он из тех беспо­койных деятелей словесного искусства, которые непре­рывно ищут новых форм изображения мироощущений. Ищут, но редко находят их, ибо поиски новых форм — «муки слова» — далеко не всегда вызываются требования­ми мастерства, поисками силы убедительности его, силы внушения, а чаще знаменуют стремление подчеркнуть свою индивидуальность, показать себя — во что бы то ни ста­ло — не таким, как собратья по работе. Поэтому бывает так, что литератор, работая, думает только о том, как будут читать его литераторы и критики, а о читателе — забывает.

(...)

Полагаю, что я ставлю вопрос не праздный. Я указы­ваю на необходимость делать книги, орудия культурного воспитания, простым и точным языком, вполне доступным пониманию наших читателей... Я возражаю против засоре­ния нашего языка хламом придуманных слов и стою за четкий образ.

(...)

(...) Местные речения, «провинциализмы» очень редко обогащают литературный язык, чаще засоряют его, вводя нехарактерные, непонятные слова. Панферов' пишет, как слышал: «проклит» вместо проклят. «Проклит» — не ха­рактерно для страны, в которой ежегодно церковь прокли­нала еретиков, бунтовщиков, атеистов и где миллионы сектантов сами проклинали антихристову власть церкви. Все это — уже не мелочи, когда их так много, и все это с моей стороны — не «обучение грамматике», как думают некоторые молодые писатели. Мы должны добиваться от слова наибольшей активности, наибольшей силы внуше­ния, — мы добьемся этого только тогда, когда воспитаем в себе уважение к языку как материалу, когда научимся отсевать от него пустую шелуху, перестанем искажать сло­ва, делать их непонятными и уродливыми. Чем проще слово, тем более оно точно, чем правильнее поставлено — тем больше придает фразе силы и убедительности. Прист­растие к провинциализмам, к местным речениям так же мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя втыкание в русскую фразу иностранных слов. Нет смысла писать «конденсация», когда мы имеем свое хорошее слово — сгущение.

---

<...)

В. В. ВИНОГРАДОВ О ЯЗЫКЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

<•••>

...Можно предполагать наличие строго закономерного соотношения между оформлением реализма как специфи­ческого метода словесно-художественного изображения и процессами образования национальных литературных языков и стилей национальных литератур. (...)

Ведь только в процессе становления национального языка и его литературных норм происходит глубокое осознание всего внутреннего единства его системы и его стилевого многообразия в пределах- этой сис­темы, и многочисленных его вариаций социально-рече­вого и внелитературно-диалектного типа, а также жаргон­ных отклонений. Вместе с тем несомненно, что постепен­ная фиксация общенациональной нормы литературного выражения во всех частях языковой структуры связана с углубленной оценкой живых и жизнеспособных элементов народно-разговорной и литературно-письменной речи и с устранением или ограничением употребления форм и кон­струкций — обветшалых, провинциально-диалектных или социально-замкнутых. Именно в эпоху закрепления еди­ной общенациональной нормы литературного языка полу­чает широкое общественное признание и распространение своеобразный историзм как нормализующая и стиле- образующая категория в области литературы и литера­турного языка. В истории русского литературного языка этот процесс достигает особенной интенсивности в 30—40-е годы XIX века, или, как часто говорят, во второй четверти XIX века.

(...)

Таким образом, к 30—40-м годам XIX века определи­лись нормы русского национального литературного языка и наметились пути дальнейшего развития языка русской художественной литературы. В русской литературе стреми­тельно протекает процесс словесно-художественного отра­жения и воплощения современной и прошлой жизни русского общества во всем разнообразии ее классовых, профессиональных и других социально-групповых развет­влений. Этой цели служили ярко обозначившиеся в твор­честве Пушкина два принципа художественного изобра­жения: принцип широкого использования социально-рече­вых стилей изображаемой общественной среды, в качестве ее собственного речевого самоопределения, связанного с ее бытом, ее культурой и ее историей, и принцип воспроиз­ведения социальных характеров с помощью их собствен­ных «голосов» как в формах диалога, так и в формах «чужой» или непрямой речи в структуре повествования. (...)

(...)

Однако — при всей широте и свободе изображения характеров — стиль Пушкина в основном не выходит дале­ко за границы устанавливающейся национальной нормы литературно-языкового выражения. Он чуждается экзоти­ки народно-областных выражений, почти не пользуется разговорными арготизмами (кроме игрецких — карточных в «Пиковой даме», военных, например, в «Домике в Ко­ломне», условно-разбойничьих в «Капитанской дочке», которые все требуются контекстом воспроизводимой дейст­вительности). В стиле Пушкина очень ограничено при­менение элементов профессиональных и сословных диалектов города (ср. в «Женихе», в «Гробовщике» и других). Пушкин, в общем, лишь для углубления экспрес­сивно-семантической перспективы изображения прибегает к краскам канцелярской речи и разговорно-чиновничьего диалекта, которые играют такую значительную роль в сти­ле произведений Гоголя и Достоевского. Словом, стилю Пушкина еще чужды резкие приемы социально-речевой, профессиональной, жаргонной и отчасти народно-област­ной типизации, столь характерные для «реалистических стилей» натуральной школы 40—50-х годов.

---

Сближение языка русской художественной литературы со стилями народно-разговорной речи и устной народной словесности в 30—50-х годах XIX века было тесно связа­но с созданием национально-типических образов персона­жей из разной социальной среды. Укреплявшийся в пере­довой русской литературе этого времени реализм как метод литературного изображения исторической действи­тельности в соответствии со свойственными ей социаль­ными различиями быта, культуры и речевых навыков требовал от писателя широкого знакомства со словесно- художественными вкусами и социально-речевыми стилями разных сословий, разных кругов русского общества. Жизненные обороты и интонации, сила реальной характе­ристики речей гоголевских персонажей настолько поража­ли современников, что высказывалось мнение: «автор — стенограф». Ни один из русских писателей не создал такого, как Гоголь, количества типов, которые вошли бы в литературный и бытовой обиход в качестве имен нари­цательных. Однако гоголевские типы даже бедных людей были лишены внутреннего психологического самораск­рытия. Поэтому Достоевский, А. Плещеев, А. Пальм, Некрасов, Д. Григорович, Тургенев, Салтыков-Щедрин и другие в середине 40-х годов выдвинули новую задачу аналитического изображения внутреннего мира националь­но-типических характеров из разных социальных сфер, преимущественно низшего круга, с помощью их речевого самораскрытия. (...)

Л. Я. ГИНЗБУРГ О ЛИРИКЕ (1964) (...)

Стиль русской элегической школы — характернейший образец устойчивого, замкнутого стиля, непроницаемого для сырого, эстетически не обработанного бытового слова. Все элементы этой до совершенства разработанной сис­темы подчинены одной цели — они должны выразить прекрасный мир тонко чувствующей души. Перед читате­лем непрерывной чередой проходят словесные эталоны внутренних ценностей этого человека.

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой... Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого, Что не любить оно не может.

Здесь почти совсем отсутствуют тропы (за исключе­нием языковых), переносные значения, все то, что назы­вается «поэтическими образами». Но это не значит, что стихотворение «На холмах Грузии...» написано обыкновен­ными словами позднее, в 30-х годах Пушкин широко откроет свою лирику именно «будничным» словам). При всей своей высокой простоте оно еще соткано из «избранных» — по выражению Пушкина — слов, каждое из них отмечено лирической традицией и несет в себе выработанные ею значения.

---

(...)

Поэтическое слово — это всегда слово с измененным значением, но изменения эти осуществляются разными способами. В метафоре совершается перенесение значе­ния, замещение значения другим. Для стилей, сохранявших связь с рационализмом, характерны слова-сигналы. Такое слово формально не является тропом, но предметное его содержание вытеснено и замещено теми признаками и ассоциациями, которые оно приобрело в замкнутом стили­стическом ряду.

Лирическое слово зрелого Пушкина живет не измене­нием или замещением значений, но непрестанным их обогащением. В условных поэтических стилях лирическое слово утрачивало свою материальность. В зрелой поэзии Пушкина слово вещественно, но оно этой вещностью не ограничено. Одновременно оно — представитель обобще­ний, этических, исторических, политических, которые определяют зрелое творчество Пушкина. Полностью сохраняя свою тонкую и точную конкретность, оно спо­собно беспредельно расширяться. Вот пушкинское стили­стическое решение задачи поэзии действительности.

(...)

В отличие от поэтических формул лирических стилей 1810—1820-х годов, нагое слово Пушкина — это слово непредрешенных заранее ассоциаций. Поэтому безгранич­ны его смысловые возможности, возможности познания вещей в новых, непредвиденных поворотах.

Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса — В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса.

Мгла, покрывающая небеса, — привычная поэтическая формула; но Пушкин говорит: мглой волнистою, и это уже увиденное — форма облаков, подробность пейзажа. Приро­ды увяданье — тоже общо и общеупотребительно, но сло­вом пышное Пушкин сразу разрывает застывшую формулу, сопрягая ее с темой следующего стиха —

В багрец и в золото одетые леса... (...)

3. СЛОВО В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ.

ОСОБЕННОСТИ РЕЧИ В ЭПОСЕ, ДРАМЕ И ЛИРИКЕ

Г. О. ВИНОКУР ПОНЯТИЕ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА (1947)

<•••>

...Между тем поэтическое слово вырастает в реаль­ном слове, как его особая функция, совершенно так же, как поэзия вырастает из окружающего нас мира реаль­ности. Буквальное значение слова в поэзии раскрывает внутри себя новые, иные смыслы совершенно так же, как расширяется в искусстве значение описываемого единично­го эмпирического факта до степени того или иного обоб­щения. (...)

---

(...)

Отсюда следует, что нет такого факта поэтического языка, каковой факт не был бы известен и вне поэтическо­го контекста, как явление языка вообще. Но в этом новом, поэтическом качестве каждая языковая дата приобретает особые свойства, из которых здесь кратко указываются два следующих.

Во-первых, в поэтическом языке в принципе нет слов

---

Смотрите также файлы

• Ральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования российский государственный социальный университет.docx

• 3. Словообразование.docx

• 5. Синтаксис.docx

• 23 г. Планконспект проведения занятия по строевой подготовке тема 6 Строевые смотры занятие 2 Строевой смотр дивизиона цели занятия.docx

• 4. Морфология.docx