Файл: Системный подход в современной науке..pdf

словное дерево) таблицей, отмечая ее статический характер. Обычно эволюционисты считают эти схемы изображением процессов, хотя они являются классификацией стадий. Связывающие их стрелки указы­ вают лишь направления перехода от одной стадии к другой, а не про­ цесс как таковой.

Теперь обратимся к взглядам В.Н. Беклемишева относительно подмены филогенетики систематикой. «Вторая коренная ошибка ге­ нетической школы клонится не столько к ущербу систематики, сколько к ущербу исторического исследования. Она состоит в не­ критическом употреблении методов и понятий систематики (в част­ ности — конструктивной морфологии) к историческому исследова­ нию, к восстановлению прошлого хода биологических процессов. Психологически эта ошибка тесно связана с предыдущей, логичес­ ки она совершенно независима; действительно, если признать, что систематика в смысле Кювье и нашем — псевдопроблема, тогда и методы ее, и основные понятия должны быть просто вычеркнуты. Вместо этого понятиям идеалистической морфологии было дано грубое и поверхностное толкование и методы оставлены в силе, но выводы истолкованы опять-таки произвольно. Возникла гибрид­ ная наука, действовавшая методами морфологии и создававшая морфологические понятия, устанавливавшая идеальные связи сходства и отличия, конструктивного осложнения и т. д. и все эти идеальные отношения некритически отождествлявшая с историче­ скими фактами» (с. 84).

Далее Беклемишев подтверждает свои мысли ссылками на мор­ фологию конца XIX в. В это время работали выдающиеся ученые, ко­ торые внесли огромный вклад в развитие зоологии. Они полагали, что пользуются методами филогенетики и развивают филогенетиче­ ское направление в науке. Однако оказалось, что их труды позволи­ ли хорошо представить планы строения различных групп организмов и их архетипы, но не объяснили происхождение ни одного класса бес­ позвоночных.

Беклемишев считает, что история (в конкретном случае мы, по-ви­ димому, можем иметь в виду филогению таксона как процесс) явля­ ется высшим достижением систематики, к которой она принадлежит. Для истории необходима классификация, но и для классификации, в свою очередь, необходима история. Наша схема соотношения меж­ ду системой и филогенией представляется весьма близкой к этому подходу.

Итак, мы установили, что В.Н. Беклемишев давно ответил на те основные вопросы, которые в последние десятилетия были предме­ том разногласий и дискуссий. Он показал, что утверждение дарви­ низма привело к необоснованному поглощению систематики фило­ генетикой. Он объяснил, каким образом осуществляется эта подме­ на, которая является основной помехой дальнейшего развития сис­ тематики и наносит ущерб филогенетике. Он указал на то, что систе­ ма строится независимо от филогении и имеет свои цели. Ее мето­ ды, которые к тому же имеют всеобщий характер, используются и при реконструкции филогенеза. С нашей точки зрения, позиция В.Н. Бек­ лемишева указывает единственно верный путь выхода систематики из затянувшегося на целое столетие кризиса в теории этой науки.

Ю.В. Чайковский

ТЕОРИЯ СПАСЕНИЯ ПРИРОДЫ В ВЕК ТЕОРИИ СИСТЕМ

Когда эволюционная теория опишет более серьезные факторы, чем статистические (конкуренция, мутации, отбор), тогда ею только и можно будет воспользоваться как для выработки идеологии спасе­ ния природы, так и для аналогий с экономикой. Эволюционисты уже начинают понимать, что дарвинистский язык, независимо от того, ве­ рен дарвинизм или нет, просто не относится к делу, когда строится теория эволюции (а не схема происхождения видов из рас); что тео­ рия биологической эволюции должна включать эволюцию экосистем (не имеющую почти или вовсе отношения к изменениям рас). Этот взгляд (системный) ныне достаточно очевиден, но природоспасаю­ щей теории не дал, поэтому пора начать ориентироваться в пробле­ матике науки ближайшего будущего. А какой взгляд на природу мо­ жет прийти на смену системному? Для ответа на такие вопросы надо обратиться к концепции познавательных моделей.

Познавательные модели и статистическое сознание влечет при­ знание необходимости исходить в экономических задачах не только из стоимостных обстоятельств. Человек расходует невосполнимые ресурсы как при зарабатывании денег, так и при их трате — вот по­ чему чисто стоимостный подход напоминает «игру в одни ворота». Столь же односторонен и чисто энергетический подход, и подход, ис­ ходящий из контроля за несколькими параметрами. Биосфера может существовать лишь целиком, поэтому охранять ее успешно можно лишь как целое, и контроль за отдельными (пусть и многими) пара­ метрами не отвечает существу дела. По той же причине биосферу можно сохранить лишь усилиями всех людей, а не какого-то приро­ доохранного движения или ведомства.

Но если контролировать надо целостность, то ко всем проблемам нужен совсем иной подход, нежели до сих пор предложенные. Гово­ ря языком методологии, новый подход требует новой познавательной модели (ПМ). ПМ — это совокупность приемов и утверждений, кото­ рые для данного ученого или данных ученых настолько наглядны и са­

моочевидны, что через них принято объяснять (к ним сводить, ими моделировать) все факты и понятия. ПМ естественных наук обычно заимствуются из наук общественных и из техники. Поэтому приходит­ ся говорить о ПМ данной эпохи в целом.

До рождения европейской науки в обществе царило не оформлен­ ное логически почитание природы как благого или как злобного на­ чала. Это почитание удобно описать как господство нулевой (донауч­ ной) ПМ, которую можно назвать этико-эстетической (религиозной) моделью. В ее рамках мир (природа и общество) понимался как храм.

Семиотическая ПМ — такой тип описания знания, при котором мир выступает как текст, а познание — как чтение, расшифровка знаков. Эта модель исторически была исходной для европейской науки, пер­ вой научной — ею пользовались Высокое средневековье и Возрож­ дение, когда познание понималось как разгадывание замысла Твор­ ца. С нею в науку вошли понятие закона природы и идея математи­ зации науки. Хотя нынешняя наука, в общем-то, отошла от знаковой трактовки знания, таковая все еще характерна для начальных стадий формирования научных дисциплин. Например, она безраздельно гос­ подствовала в ранней генетике, где и сейчас термин «генетический текст» является одним из главных, хотя мы все больше убеждаемся, что представление генетической информации как линейной и знако­ вой чересчур упрощено. Можно называть эту ПМ схоластической (ведь под схоластикой обычно понимают приоритет знания текстов над знанием природы) и знаковой.

Вторая (механическая) ПМ сменила в XVI— XVII вв. схоластичес­ кую. Она строит систему мира, как механизм или автомат. В ее рам­ ках утвердились принцип причинности и идея эволюции (точнее, про­ гресса — как социального, так и биологического). До сих пор мы го­ ворим «понять механизм явления», хотя явление было вовсе не ме­ ханическим. Идея целостности занимает мало места в данном ПМ, но все же присутствует: любой объект определяется как деталь, сво­ им местом в целом механизме.

В XIX в. вторая ПМ обогатилась идеей устойчивости движения — стали считать реально интересными лишь те движения, которые при малых возмущениях не приводят к большим различиям в результатах.

Третья (статистическая) ПМ видит мир как совокупность балан­ сов, средних и инвариантов. С нею в науку вошли такие понятия, как закон сохранения, торговый баланс, баланс природы, однородное и изотропное пространство, процент; позже, в XIX в. идея баланса бы­

ла уточнена в химии принципом Ле Шателье. Возникла эта ПМ парал­ лельно знаковой: впервые понятие баланса родилось в бухгалтерии XV в., оттуда идет традиция видеть государство и природу как искон­ но сбалансированные Богом (прообраз идей равновесия властей и экологии) и приводить доли к единой форме — процентной. Одна­ ко эта ПМ завоевала науку лишь в XVIII— XIX вв.; она до сих пор за­ нимает в науке центральное положение, и в ее терминах принято трактовать все, что связано со случайностью.

Четвертая (системная) ПМ видит во всем целостность, уподобля­ ет мир организму. С нею в науку вошли идея оптимальности (экстре­ мальные принципы) и идея самоорганизации. В мировоззрение уче­ ных эта ПМ входит в настоящее время, хотя отдельные ее положения (например, принцип наименьшего действия) утвердились давно.

Старое понимание системности как оптимальности рождено тем направлением мысли, которое известно историкам науки как естест­ венное богословие и впервые эксплицировано физиком и филосо­ фом П.-Л. Мопертюи в 1744 г. в форме принципа наименьшего дей­ ствия. Тогда, в XVII— XVIII вв., успехи естествознания, достигнутые в основном силами верующих ученых, породили желание обосновать новым знанием старую веру во всемогущество и всеблагость Бога; это желание и осуществил Мопертюи — как самим своим принципом, гласящим, что в ходе всякого механического движения минимизиру­ ется определенная величина (действие), так и его чрезвычайно ши­ рокой философской трактовкой.

Пятая (диатропическая, от греч. диатропос — разнообразный) ПМ едва нарождается и представляется мне как ПМ начала XXI в. Она видит в мире прежде всего разнообразие, видит природу как сад или как ярмарку (а не как огород или рынок), она моделирует природу об­ ществом или иной совокупностью, в которой ни один элемент не обя­ зателен, но в которой некоторая трудно уловимая целостность (час­ то — не функциональная, а эстетическая) есть.

Пропенсивная (от лат. propensio — расположение, склонность) ПМ (шестая научная) видит мир как систему предпочтений, потенций и склонностей. В рамках шестой модели однородное изотропное про­ странство (основное понятие физики) является лишь одной из моде­ лей реальности, тогда как возможны другие модели мира с избран­ ными направлениями.

В любой исторический момент обычно господствует одна ПМ (ино­ гда две) формирующая научную парадигму, а другие — оппозицион­

ны ей, и это часто делает познание односторонним, ущербным. Хотя каждая ЛМ удобна для описания лишь какого-то своего круга явле­ ний, однако на практике господствующая модель привлекается для объяснения всего на свете. В частности, для каждой ПМ характерно свое понимание экологических тем. Заявленный в начале параграфа новый подход может быть описан как переход большинства ученых от третьей ПМ к четвертой.

Поначалу (XVII в.) статистический подход носил чисто арифмети­ ческий характер — нормальный ход финансовых дел трактовался как ежевечернее равенство кредита и дебета в бухгалтерской книге. Бух­ галтерский баланс есть понятие мысленное: он соблюдается (при от­ сутствии ошибок записи) всегда, независимо от того, богатеет заве­ дение или разоряется. Однако этот формальный прием контроля за­ писей помогал и понемногу превратился в новое понимание мира как совокупности балансов: в естествознании стали говорить о балансе природы (Эгертон, 1976), а в экономике — о ее рыночной природе. Затем и тут и там стали считать конкуренцию ведущим фактором раз­ вития.

На самом деле, как показал в 1970-е годы историк хозяйства Фер­ нан Бродель (и, по-моему, убедительно), рыночная конкуренция именно в Новое время стала отходить на задний план экономики. Он писал: «...Сложилось устойчивое мнение — справедливое или не вполне, — что обмен сам по себе играет решающую, уравновешива­ ющую роль, что с помощью конкуренции он... согласует предложение и спрос, что рынок — это скрытое и благосклонное божество, «неви­ димая рука» Адама Смита, саморегулирующаяся система, какой представлялся рынок в XIX веке, основа экономики... («laissez faire, laissez passer»1)»; «И если в течение последнего полувека экономис­ ты, наученные опытом, уже не ратуют за автоматические выгоды эко­ номического либерализма (laissez faire), то этот миф пока еще не вы­ ветрился из общественного сознания».

Бродель привел знаменательные слова купца XVII в.: «Как только появляется конкуренция, уже не найдешь и воды напиться». Этими словами Бродель пояснял ту свою мысль, что всякое развитие сопря­ жено не с самой конкуренцией, а с уходом от нее.

По Броделю, «Капитализм и рыночную экономику обычно не раз­ личают потому, что они развивались одновременно — со средних ве­ ков до наших дней, а также потому, что капитализм представляли как двигатель или вершину экономического прогресса. В действительно­

сти, все несет на своей широкой спине материальная жизнь: если она набирает силу, все движется вперед; вслед за ней, в свою очередь, быстро усиливается рыночная экономика»2.

Могу добавить: в XIX в. конкуренция была официально ограниче­ на (картелями, синдикатами и т. п.), а в XX в. просто сошла на нет во многих отраслях экономики, уступив место монополиям. Рынок суще­ ствовал всегда, а капитализму свойственно как раз резкое ограниче­ ние сферы его действия: торговля рабочей силой перестала быть тор­ говлей самими рабочими, армия перестала быть наемной (и снова становится наемной при посткапитализме), торговля чинами стала преступлением, стали финансироваться государством отрасли жиз­ ни, до тех пор бывшие почти целиком сферой купли-продажи — ле­ чение, обучение и культура. Почему же именно это время запомни­ лось как эпоха становления рыночной системы?

Думаю, что важную (если не главную) роль сыграла тогдашняя экс­ пансия статистической идеологии. Ища повсюду баланс и его атри­ буты, их находили повсюду, даже там, где мы их нынче не видим. Ма­ тематическое описание понималось как нахождение условий равно­ весия (и в покое, и в движении), причем неустойчивое (как мы теперь понимаем) равновесие трактовалось как устойчивое. В частности, конкуренция — процесс в принципе неустойчивый, описывали как ус­ тойчивый. Точнее, положительную обратную связь описывали как от­ рицательную.

Только такой модой я могу объяснить тот факт, что основой, даже сутью биологического взаимодействия стали тогда считать ту же кон­ куренцию и что огромная антиконкурентная литература даже не кри­ тиковалась, а просто игнорировалась. В этом нет ничего удивитель­ ного, если вспомнить, что идеология не раз понуждала массу людей к делам, казавшимся потомкам абсурдными.

Звездный час третьей ПМ настал в 1859 г., когда одновременно три известных англичанина выступили со своими учениями: Ч. Дар­ вин — о происхождении видов, Дж. Максвелл — о движении молекул газа и Г Спенсер — об «общественном организме». Все они были яр­ ко статистическими. Так, по Спенсеру, мозг усредняет интересы раз­ личных органов тела так же, как парламент усредняет интересы раз­ личных классов общества.

Статистическая идея представляется мне более широкой и опре­ деляющей мировоззрение, чем конкретные доктрины вроде дарви­ низма или марксизма. В частности, идея конкуренции внесена в на­

уку, по-моему, не какой-то конкретной концепцией и не наблюдени­ ем фактов, а идеологией, не умевшей и не желавшей видеть целост­ ность. В наше время третья ПМ начинает уступать место четвертой, а это значит, что обе имеют достаточно много приверженцев, чем и объясняется нескончаемый спор вокруг дарвинизма и рынка. Факт смены ПМ достаточно хорошо виден хотя бы в том, что аргументы, прежде не привлекавшие внимания, вдруг попадают в центр дискус­ сии. Вот пример.

В 1890 г. в Лондоне появились две работы — кембриджского эко­ номиста Альфреда Маршалла3 и теоретика русского анархизма П.А. Кропоткина4, каждая из которых пыталась в своей науке поколе­ бать мнение о благотворности конкуренции. Маршалл убеждал, что победа в рыночной конкуренции происходит не столько в силу луч­ шего качества или меньшей себестоимости изделий, сколько в силу «удачного начала деятельности» фирмы. Кропоткин же показывал, что ни перенаселение, ни связанная с ним конкуренция не являются в природе общим правилом (например, в холодных странах), что эво­ люция идет и без них. Более того, конкурентная эволюция ведет к формированию не лучших, а худших: так, выносливые животные малополезны в остальных качествах. Тогда всего этого не заметили.

Конечно, конкуренция всегда есть, но не она движет экономику, и к концу «перестройки» мы это знали. В очерках «Путешествия в глу­ бинку» (впервые прозвучавших по радио «Свобода» в июне 1990 г.) публицист-рыночник А.И. Стреляный рассказал с изумлением, что процветающая ферма в США в смысле продукции ничем не отлича­ ется от гибнущей — ее губят побочные обстоятельства (болезнь хо­ зяина, неудачный договор с банком и т. д.). Признают это и ведущие западные бизнесмены: по мнению одного из них, А. Московича (Франция), «все везение»5. То же признают, наконец, и западные эко­ номисты: если одна марка товара вытеснила другую, это не значит, что она хоть чем-то лучше — дело в крохотной разнице побочных (не относящихся к качеству продукции) начальных условий конкуренции, причем разница по ходу конкуренции не сглаживается, а наоборот — возрастает. На языке кибернетики это значит, что конкуренция явля­ ет собой положительную обратную связь; а ведь для устойчивости нужна отрицательная обратная связь. Известно это было давно, а не­ давно признано и респектабельной экономической наукой6.

Однако таковое знание почти никого не наводит на ту мысль, что конкурентная модель годна для описания вовсе не самой реальное-