Файл: Системный подход в современной науке..pdf

ти (экономической, экологической или иной), а лишь избранных при­ меров; что ни идея рыночной экономики, ни дарвинизм не являют со­ бой ничего сверх дани, выплачиваемой нынешним обществом про­ шлому.

Экономический дарвинизм — так назвали недавно французы ры­ ночную идеологию. Термин представляется мне удачным в том смыс­ ле, что подчеркивает старомодность познавательных установок на­ ших «реформаторов». В самом деле, та идея, что собственник бла­ готворно влияет на окружающую его экономику, а через нее — и на остальную жизнь (включая охрану природы), вовсе не взята из опы­ та, а выведена из идеи благотворности конкуренции, притом выведе­ на теми же приемами, что в дарвинизме выведена идея прогресса под действием естественного отбора: в обоих случаях в основу поло­ жено чисто статистическое убеждение в благотворности того балан­ са, какой сам собой устанавливается, когда каждый индивид пресле­ дует личную выгоду.

В пользу такого убеждения действительно можно привести приме­ ры (обычно их приводят из области розничной торговли и мелкого производства взаимозаменимых предметов), но ведь есть примеры и против. Кто прав? Обоснование своей позиции подбором примеров в свою пользу — негодная методология, и она наукой в целом давно отвергнута, зато, как всегда, процветает в идеологии (и религии). В частности, главная беда идеологов «перестройки», обращенная ими в нашу общую беду, видится мне в том, что они ничего не иска­ ли, а лишь подбирали примеры в пользу своего априорного убежде­ ния, господствовавшего на Западе 200 лет назад и, как им казалось, господствующего там и поныне.

В действительности Запад давно не имеет рыночной экономики (в том смысле, как ее трактуют наши «реформаторы»), а потому и не живет по рыночной идеологии, но до сих пор пользуется рыночной фразеологией. Это не должно нас удивлять, поскольку ситуация в СССР была аналогична: мы тоже жили не в той идеологии, о кото­ рой твердила пропаганда. Об этом речь пойдет ниже, а сейчас закон­ чим с конкуренцией.

Конкуренция в самом деле необходима — для ограничения цен (поскольку монополист склонен их завышать), но вовсе не для поис­ ка лучших решений: для последнего важнее обмен информацией. Конкуренция и в природе, и в экономике порождает только неустой­ чивость, тогда как устойчивость создается сотрудничеством. 100 лет

об этом писали мыслители, но лишь сейчас данная мысль становит­ ся достоянием простых ученых.

В частности, выяснилось, что в экономике есть обширный район, где конкуренция действительно больше мешает развитию, чем спо­ собствует, и что к нему относятся как раз наиболее продвинутые от­ расли — например, электроника. Американский экономист Брайан Артур, возрождая традицию Маршалла, отмечает, что экономическая наука долго игнорировала ее по чисто модельным обстоятельствам: «До недавних пор авторы учебников по традиционной экономике обычно преподносили свою науку как некую обширную ньютонов­ скую систему с единственным равновесным состоянием», причем

вней «неполадки или временные возмущения... быстро компенсиру­ ются противоположно направленными силами»7. Эту модель (явно механическую по его мнению) автор считает «фатально простой структурой, навязанной ей [экономике] в XVIII в.».

Мне остается добавить: ссылка на XVIII в. (т. е. на Адама Смита)

ипараллель с принципом Ле Шателье ясно говорят не о механичес­ ком, а о статистическом компоненте модели. Это характерно: почти никто из ученых не видит различия между второй и третьей ПМ. Ис­ ключение составил французский финансист и социолог Жак Аттали, различивший «ньютоново» и «гиббсово» понимание природы8. Вско­ ре американский философ Питер Рассел высказал (в своих терми­ нах) ту мысль, развиваемую мною далее, что смитово понимание «на­ правляющей руки» соответствовало статистическому этапу осозна­ ния социальных явлений, что в действительности «индивиды часто могут действовать против своих собственных интересов и против ин­ тересов общества в целом». По его мнению, смитова модель исчер­ пала свои возможности и потому будущее — за синергетической (т. е. системной) моделью развития, которая будет исходить из отказа от угнетения как людей, так и остальной природы и утвердит единство «индивид — общество — планета»9.

Принцип Ле Шателье есть частный случай сформулированного

вXX в. принципа стабилизации динамических систем с помощью от­ рицательной обратной связи. Однако, кроме отрицательной, бывает

иположительная обратная связь, которая, как известно, дестабили­ зирует систему. (В химии это — реакции, ведущие к взрыву.) Имен­ но такова роль конкуренции в высокоразвитой экономике: малая на­ чальная удача приводит к монополии — если затраты на разработку велики по сравнению с затратами на серийное производство, то из­

делие, вышедшее на рынок раньше, побеждает на нем, даже если оно ничем не лучше (или несколько хуже) опоздавших. (Они не взры­ вают здоровую экономику потому, что в ней есть множество некон­ курентных, стабилизирующих механизмов.) Появление принципиаль­ но новой продукции требует ухода от конкуренции. Аналогичная си­ туация в биологии хорошо известна как принцип основателя и тоже, как теперь понятно, связана со временным ослаблением или прекра­ щением конкуренции. Например, само происхождение человека трак­ туется как следствие ухода прачеловека от конкуренции с другими приматами.

Менее известно, что молодой Дарвин рассматривал селективную процедуру именно как положительную обратную связь — в его ран­ них схемах ничтожная начальная разница ведет к радикальному раз­ личию судеб — за счет божественного вмешательства; в позднейшей схеме Бог исчез, но на его место ничего не поставлено, кроме чисто статистической уверенности, что случайности сами найдут, что надо. Основанием Дарвину служила, как выяснили дарвиноведы, тогдаш­ няя политэкономия, исходившая из идеи благотворной роли конку­ ренции, а вовсе не данные биологии.

В отличие от физиков-теоретиков, многие биологи-эволюционис­ ты до сих пор уверены, что строят теорию, адекватную объекту, а не модель, поэтому поражаются (каждый раз заново, ибо не читают ста­ рую литературу), когда убеждаются, что их модель достаточно груба; что, например, дарвинский принцип (чем больше сходство рас, тем ожесточеннее борьба между ними) «действует в природе достаточно редко». В других же науках начинают понимать тот факт, что все на­ ши построения суть модели, причем очень часто — междисциплинар­ ные. В частности, экономические конкурентные модели иногда созна­ тельно конструируются по аналогии с биологическими10. Об этом го­ ворит и Артур, по мнению которого разрабатываемая им теория «свя­ зана скорее с современной нелинейной физикой, чем с физически­ ми моделями традиционной экономики», и что «для такого рода эко­ номики можно найти соответствия в теории прерывистого равнове­ сия, т. е. в биоэволюции»11.

Тем важнее напомнить, что в биологию конкурентная модель сама пришла из политэкономии — от А. Смита и Т. Мальтуса.

Такова обычная судьба ПМ: она входит в мировоззрение эпохи сразу по многим направлениям, причем аргументы в-ее пользу уче­ ные черпают более охотно из чужих наук, чем из собственной, по­

скольку поверхностное знание предмета позволяет не замечать про­ тиворечий и верить примитивным схемам. Мне уже приходилось пи­ сать об этом на материале взаимодействия биологии и физики12,

атеперь та же картина обнаруживается на взаимодействии биологии

иполитэкономии.

Баланс и конкуренция в природе и в государстве

Рассуждение о мудром рынке кое в чем соответствует истине, со­ ответствующие примеры часто приводятся, но для нашей темы важ­ нее указать на грубо модельный характер этого рассуждения, для че­ го надо привести примеры противоположного типа. Принцип личного обогащения может приводить как к выполнению данным лицом ка­ кой-то социальной функции, так и к ее подавлению. Поскольку ры­ ночный принцип лучше всего работает в розничной торговле (где и был впервые выявлен), то приведу пример гибельности рыночного принципа тоже из розничной торговли. Таких примеров много, но я ограничусь тем, который мне лучше известен.

При советской власти в торговле подержанными книгами царил регулируемый рынок: букинистические магазины сами закупали у на­ селения книги и в основном сами назначали им цену, 20% которой оставалась магазину. Удержание большего являлось уголовным пре­ ступлением, поэтому практиковалось лишь тайно, в отношении вся­ ческого дефицита, и на книжную торговлю в целом влияло мало. Та­ кая торговля сносно выполняла свою социальную функцию — обмен литературой меду специалистами: за неделю активных поисков я все­ гда находил нужную мне книгу (если дефицитную, то, естественно, не на прилавке). Продавцы знали, что в зале часто присутствует агент госбезопасности, и хотя это мало кого касалось (он только выявлял диссидентов), но делало невозможным открытое завышение цен.

В 1991 г. власть от регулирования рынка отказалась, и уголовную ответственность продавцов отменили по «очевидной» причине: «Не станет же собственник воровать сам у себя!». Продавцы стали завы­ шать продажную цену против покупной в 2-3 раза, отчего их личный доход при продаже каждого экземпляра возрос в десятки раз, зато сама букинистическая торговля почти во столько же раз сократилась. Она практически прекратила свою социальную (как культурную, так

и экономическую) функцию, да и сами букинисты в основном потеря­ ли работу; однако оставшиеся продолжают ту же тактику личного обогащения, и вряд ли «владельцы» могут что-то изменить: увольне­ ние мало пугает продавца, да и маловероятно.

В этом примере проще всего увидеть часто наблюдаемую, но ред­ ко обсуждаемую сторону рынка: на нем легко обогатиться, подавляя обслуживаемую социальную функцию, а затем, когда она зачахнет, за­ няться чем-то другим. Поневоле вспомнишь афоризм, который изрек лет 150 назад английский историк и публицист Томас Карлейль: «Ры­ нок — это анархия плюс полицейский». Без твердой власти рынок об­ ращается в грабеж и губит дело. И это — в истинно рыночном секто­ ре, в понятной всем и доступной глазу форме, при отсутствии рэкета. Что уж говорить о запутанных ситуациях, где рынок монополизирован или числится на бумаге (а к ним относится и «экологический бизнес»).

Вот пример посложнее, зато экологический. В ситуации с тропи­ ческими лесами роль рынка тоже прискорбна: фирмы рубят лес до тех пор, пока это выгодно, а затем покидают данное поле деятельно­ сти, оставляя после себя пустыню, разоренное население и разорен­ ное государство. А вот что удивительно — разорение ничему не учит соседей: они покорно проходят тот же скорбный путь, одно за другим превращаясь из бедных временных экспортеров леса в его постоян­ ных нищих импортеров.

К этому стоит добавить, что именно в США, где рыночный прин­ цип наиболее развит, расход древесины намного превышает расход других стран: так, средний американец тратит 317 кг бумаги в год, японец 204, норвежец 151, россиянин 35, китаец 12, а индиец даже 2. Основной расход бумаги на Западе абсурден — для упаковки. Толь­ ко лишь за счет внедрения уже существующих методов экономично­ го хозяйствования США могли бы снизить потребление леса вдвое13.

Данное обстоятельство прямо противоположно расхожему тезису: «Не станет же собственник воровать у себя». Станет! Точнее, станет тот, кому сиюминутная выгода важнее долгосрочной, но именно та­ кому рынок обычно и благоприятствует, ибо сам по себе рынок не мо­ жет видеть будущего в принципе. Долгосрочные программы, в том числе природоохранные, реализуются потому, что государство в це­ лом есть система, а всякая система нерыночна. Какую же роль игра­ ет в государстве рынок?

Рынок часто зовут двигателем, или движителем, экономики. В ав­ томобиле движителем служат колеса, они сцепляют машину с зем­

лей. Двигателем всякой экономики является не рынок, а материаль­ ное производство (вспомним Броделя: «все несет на своей широкой спине материальная жизнь»). Движителем же товарной экономики, сцепляющим ее с делом добычи сырья и изготовления вещей, с од­ ной стороны, и благополучием государства и его членов — с другой, является, на мой взгляд, не столько механизм обмена, сколько ини­ циатива людей. Она нужна и в экономике, и вне ее; без инициативы рабочего, мастера, инженера, изобретателя, предпринимателя, бан­ кира, чиновника и прочих ничто новое не будет сделано, сколько ни плати денег, как не поедет машина без колес, сколько ни крутись дви­ гатель. Но именно в товарной экономике ее чаще всего недооцени­ вают. Невнимание к производству и инициативе позволило Марксу мечтать о благах бесхозной экономики, а нашим нынешним «рефор­ маторам» — мечтать о выходе из кризиса (экономического и эколо­ гического) через рынок, а не через инициативу людей (которая у нас по-прежнему в предпринимательстве и управлении подавляется).

Не будем винить Маркса — в его время в науке царили механика и статистика, потому и хозяйство мыслилось как машина, как равно­ весие средних величин, а успех удачных случайностей рассматривал­ ся как устойчивый, но не надо и повторять тогдашние ошибки. В био­ логии тогда превозносили Дарвина, в схеме которого также отсутст­ вует инициатива организма (главная в схеме Ламарка), зато господ­ ствуют такие идеи, как конкуренция, удачные случайности и равно­ весие средних. Именно мыслители, не замечавшие инициативы, де­ лали чрезмерный упор на конкуренцию.

Так чем же является рынок? Если уж пользоваться транспортной аналогией, то следует признать, что рынок, будучи явлением статис­ тическим, не может служить никаким механическим средством — двигателем, движителем, рулем, тормозом. Он может быть сопостав­ лен с усилителем (как в тяжелых грузовиках усиливается мускульная сила руки, прилагаемая к рулю, или ноги — к педали тормоза), либо с распределителем (как единым давлением подается во все узлы смазка), т. е. может играть лишь роль подчиненную, пусть и необхо­ димую.

Теперь, когда научным мировоззрением становится системность (желание видеть целостности), рыночная фразеология наших идеоло­ гов выглядит анахронизмом. Если бы западная экономика действи­ тельно была вполне рыночной, анахронизм еще можно было бы трак­ товать как искреннее желание «жить, как все живут»; но на Западе дав­

но царит иной, послерыночный строй, где вполне рыночной осталась лишь идеология, как в СССР от сталинской эпохи оставалась идеоло­ гия плановая. Реально же и в нашей, и в западной экономике централь­ ную роль играет бюрократическая структура — фирма (или корпора­ ция, т. е. объединение фирм). Литература на сей счет необозрима, как на Западе, так и у нас, и здесь я ограничусь центральным фактом.

В 1991 г. нобелевскую премию по экономике получил Роналд Коуз (Coase) из США за теорию фирмы. Представляя лауреата, шведский экономист резюмировал: «Коуз установил, что значительная доля ре­ сурсов используется внутри фирм. Тем самым она преднамеренно от­ страняется от действия ценового механизма — рыночной системы — с целью административной координации... Фирма может быть рассмо­ трена как остров администрирования в море сделок, в рыночном мо­ ре». Если фирма способна произвести какой-то товар дешевле, чем он продается на рынке, то его производство неизбежно выпадает из рыночного14. Так же понимает Коуза и наш словарь: «В противовес преобладающей в экономической литературе традиции, отводящей главную организующую и координирующую роль рыночному механиз­ му, Коуз первым поставил вопрос об организующей роли деловой фирмы, которая может вмешиваться в действие рыночных сил... Фир­ ма определялась Коузом как замещающая рынок организационная структура». По Коузу, фирма появляется «с целью уменьшения обще­ ственных издержек, связанных с действием рыночного механизма»15. Тем самым, согласно Коузу, рыночное хозяйство само собой отступа­ ет там, где эффективнее административное. В нобелевской лекции он добавил, что нынешние трудности Восточной Европы во многом свя­ заны с непониманием того, где рынок нужен, а где нет.

Вся теория фирмы Коуза тоже носит явно не статистический, а си­ стемный характер (а признание неизбежности сочетания различных укладов даже тяготеет к диатропическому пониманию), и хочется ду­ мать, что премию дали именно за нее. Однако у Коуза есть одно ста­ тистическое рассуждение («теорема Коуза»), и, увы, лишь оно заме­ чено нашими старомодными «реформаторами». В устах комментато­ ров оно приняло ярко антиэкологический характер, поэтому его надо хотя бы кратко рассмотреть.

До Коуза считалось, что предприниматель, наносящий ущерб при­ роде, должен быть наказан; Коуз же заявил, что при этом наносится вред делу предпринимателя, и этот вред должен быть компенсиро­ ван. Поставив собственника природного ресурса и предпринимателя