ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.02.2024
Просмотров: 72
Скачиваний: 0
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Впервые за время пребывания здесь во мне шевельнулась надежда и спасение. Раз Курт здесь, значит с ним партизаны.
Так и было, Курт о чем-то заговорил, гауптман распорядился, и в камеру вошли тюремщики с носилками. Меня уложили и унесли. С трудом запихнули на заднее сидение «оппеля». Рядом со мной сел, придерживая мою голову, Саша Дятлов с автоматом. Кто сидел за рулём, я не узнал, но, конечно же, кто-то из переодетых партизан. Следом за мной пришёл Курт, и «оппель» рванул изо всех сил, набирая скорость...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Лидия Андреевна привела шестиклассников, они притихли, зайдя в гостиную, расселились кто где -на диване, стульях: мальчишки, пожав ноги, расположились на полу у самой двери.
- О чём вам рассказывать? - спросил их.
- О самом интересном.
- Что больше всего запомнилось.
- Хорошо, я расскажу вас о последнем партизанском бое с гитлеровцами в Холодноярском лесу. Было это в январе сорок четвертого. Я лежал в землянке санчасти после пыток в гестаповских застенках.
Утром с разных сторон раздались отдалённые орудийные выстрелы и недалёкие взрывы. Снаряды ложились всё ближе и ближе к партизанскому лагерю, даже мне, лежащему в землянке, слышалось их завывание, и после каждого очередного взрыва стены и потолок вздрагивали, осыпались, земля падала за ворот рубашки, на постель, на остриженную голову.
Смолкли орудия, и лес наполнился гулом и ревом бронемашин, мотоциклов, танков. То в одном, то в другом месте вспыхивала автоматная или винтовочная перестрелка, несколько раз отзывался спаренный пулемёт, снятый раньше с подбитого и захваченного немецкого самолета.
Я лежал, прислушивался к звукам и определял местонахождение партизан и врагов. Гитлеровцы, по-видимому, окружили отряд. Меня пронимала тревога: а что, если партизаны не устоят и немцы прорвутся в расположение лагеря? Здесь женщины, дети, медперсонал, хозяйственные работники. Они беззащитны, не вооружены, за исключением главврача, политрука хозроты и ещё кое-кого.
Взгляд мой остановился на карабине и патронташе, висевших на стене у самого потолка. Это было моё оружие, принесённое старшиной разведроты по распоряжению Царёва - мол, выздоравливай и вступай в строй, ты признанный войн. Но в том-то и дело, что встать и дотянуться до карабина я не имел никакой возможности, ноги не подчинялись мне, все тело словно закостенело. Главный врач ободрял меня, говорил, что нужна длительная госпитализация, а она возможна только при соединении с частями Советской Армии. Наши войска уже форсировали Днепр, вышли на Тясмин, и вот тут-то фашисты почувствовали, что за спиной у них сильный кулак и что его надо уничтожить, пока он первым не нанес удар с тыла. Немецкое командование бросило на лес фронтовые подразделения для полного уничтожения партизанского отряда в Холодном яру. Завязался бой.
Я весь напрягся, прислушиваясь к перестрелке, и, когда заглянула в землянку медсестра и испуганно крикнула: «Они прорвались в хозроту!», — со мной случилось что-то невероятное. Я изо всех сил рванулся, услышал хруст в позвонке, от острой боли поплыли жёлтые круги в глазах, голова закружилась, но я устоял. Сам не верил, что стою и не падаю, сделал шаг, второй, от радости или от боли из глаз покатились крупные слёзы, потом я вспомнил о том, ради чего поднялся. Сорвал со стены карабин и ремень с патронами, прилег у входа. Белый свет от снега резанул по глазам, я зажмурился. Открыв тяжелые веки, увидел: по склону сугроба скатился и бежит прямо на меня гитлеровец, в маскхалате, с автоматом наперевес. Я загнал патрон в патронник, чуть прицелился. Карабин дернулся в руках, прогрохотал выстрел. Гитлеровец, будто споткнувшись, остановился, взмахнул руками и повалился в снег. За ним — второй, третий... Они откуда-то выскакивали, попадали на мой прицел, и я машинально стрелял, заряжал и стрелял снова...
Потом я услышал гул мотора и лязг гусениц. По проезжей дороге к санчасти пробирался танк, уже видны были его башня и орудийный ствол. Кто-то метнулся с бугра вниз, пополз навстречу ревущему чудовищу. Метнул гранату. Грохнул взрыв. Танк завертелся на месте, ствол уткнулся в крутой склон, неподвижное теперь железное тело загородило проезд. Открылся люк, из танка вылезло трое, пустились наутек, но их тут же под бугром настигли наши пули.
В расположении первой и второй роты раздалось «ура», его подхватили в третьей, четвертой, пятой, и лес содрогнулся от мощного крика, удесятеренного эхом. Словно по чьей-то команде все партизаны поднялись и бросились в атаку. Меня подхватило неудержимой силой и понесло, я пробежал мимо вражеских трупов, устремил взгляд на мелькающие спины убегающих. То слева, то справа кто-то стрелял, и я, не прицеливаясь, тоже разряжал карабин в удаляющиеся точки. То ли сгущались вечерние сумерки, то ли у меня чернело в глазах — я перестал различать фигуры, но продолжал бежать и кричать «ура!».
На опушке леса перед знакомым полем залегли и долго лежали, всматриваясь в черно-белую мглу. Связной принес приказ отходить к лагерю, а на полпути нас повернули в сторону монастыря, где за высокими земляными валами уже держали оборону передислоцированные роты. Со всех концов стекались к монастырю люди из окрестных сел, укрывшиеся в лесу от отступающих и рассвирепевших завоевателей. Гитлеровцы побывали и здесь, на монастырском подворье, всю свою злость выместили на беззащитных стариках, женщинах, детях — загнали их в деревенскую церковь и подожгли. Груды пепла еще дымились, горели костры, по небу плыли черные тучи, в их просветах показывалась полная луна, бледно освещая вповалку лежащих партизан, уставших от дневного боя.
В полночь все роты построились и тремя колоннами двинулись к линии фронта сквозь расступившийся людской коридор, который потом сомкнулся, и через небольшой интервал толпа устремилась вслед за партизанами.
В моем ощущении словно и не было перерыва от атаки до наступления на передовые вражеские позиции. Почувствовав что-то неладное за своей спиной, гитлеровцы присмотрелись и увидели наступающие цепи, открыли пулеметный, автоматный и ружейный огонь, но поздно: выдвинутые вперед гранатометчики мгновенно накрыли и подавили их огневые точки. И в это время грохнуло многоголосое «ура» на пятикилометровом участке фронта. Кричали все наступающие партизаны, а также идущие сзади местные жители. Волна несла меня в этой массе, и я не успел заметить, когда и как очутился в траншее, хотел вылезти из неё и бежать дальше, но меня придержали: постой, погоди, парень, дальше речка, за речкой — наши. Вон, смотри, уже присвечивают нам ракетами.
От радости я прокричал что-то и выстрелил в гулкое морозное небо. Слева и справа взметнулись языки пламени, я даже не сообразил, что это такое, но услышал знакомый голос:
— Лубенцы, Медведовку подожгли, гады!
Голос принадлежал Ивану Петровичу, я увидел его в черной бурке, накинутой на плечи и завязанной на подбородке. Он шел по траншее, присматриваясь к каждому, кого-то искал. Но никто не обращал на него внимания, все всматривались в белый берег, куда устремилась масса людей. В освещенном заревом движущемся потоке неразличимы отдельные фигуры, неслышны голоса, только трещат камыши, трескается лед от непосильного груза и, кажется, тяжело дышит река. Где-то впереди оживляется гомон, раздаются возгласы — там уже наш берег. Даже не верится. Наш берег! Как далеко был он от меня, от всех нас, и вот сейчас так близко!
Иван Петрович пристальнее всматривается в меня и не удерживается от вскрика:
— Колька, ты это?!
— А кто же... Конечно, я.
Понимаю его недоумение. Ведь мы не виделись со вчерашнего дня, я был безнадежно прикован к постели, а вот сейчас на ногах, да еще с оружием в руках. Правда, меня трудно узнать. На мне был ватник, не знаю чей, надетый впопыхах во время преследований гитлеровцев, потому что бежал я раздетый, совсем не чувствуя холода. Кто-то насунул на мою голову шапку-ушанку, кто-то накинул на меня плащ-палатку, завязав наскоро, и она, развеваясь на ветру, шуршала, отбрасывала на снег длинную тень и тем самым поднимала меня в собственных глазах.
— Что случилось? Как ты встал на ноги? — спрашивал Иван Петрович.
— Сам не понимаю, — отвечаю политруку, — Фашисты ворвались в хозроту, бежали в санчасть, вот я и вскочил, и спасибо, что карабин под рукой был.
— Так это ты их там... Ну герой! Крепись! Будем держаться здесь, пока не переправится на тот берег местное население. Санчасть уже переправили. Думал, что и ты там... Ну, будь!
Он пошел по траншее дальше, а я остался с четвертой ротой, гордый тем, что со мной обращаются как со взрослым.
Четвертая и пятая роты Тясмин перешли последними перед рассветом. Брели по крошеву снега и льда, проваливались по пояс. У самого берега, на незамерзающей быстрине, один за другим перелезали по шатким бревнам – саперы не успели сколотить мост, солдаты протягивали друг другу руки и вытаскивали на сушу, обнимаясь и обмениваясь приветствиями.
Откуда-то, из-за оставленного нами леса, ударили дальнобойные орудия, выстрелов почти не слышно было, но по завыванию снарядов определяли, где и когда произойдет взрыв – падали и прижимались к земле. Брызги огня вспыхивали то слева, то справа, то впереди, то сзади, взрывы оглушали нас, но мы поднимались и снова бежали, пока не почувствовали себя в безопасности. Ответили огнем наши батареи, и вражеские умолкли. Мы вошли в село, заходили по несколько человек в первую попавшую хату, ложились на пол и засыпали мертвым сном.
Я проснулся под вечер, проспав целый день. Узнал от хозяйки, пожилой женщины, что партизанские командиры ходили по хатам, будили, кого им нужно было, многие переправились обратно на правый берег и вместе с войсками пошли в наступление.
В сельской школе помещался наш штаб, и там подтвердили, что три заново сформированные роты вошли в зону прорыва и повели наступление на Смелу. Оставшимся партизанам выдадут справки о пребывании в отряде и направят кого куда: военнообязанных в городские и районные военкоматы, стариков, инвалидов и малолетних – домой. Краем уха услышал, что меня определят в детский дом до выяснения, жив ли кто из моих родителей.
Я поискал Ивана Петровича, но его нигде не было, в штабе сказали – он с теми, кто наступает.
2
Нет, мне не хотелось попадать в детский дом тогда, когда мне доверили боевое оружие. К тому же, как я мог куда-то уехать, не увидевшись и не попрощавшись с Иваном Петровичем, лесником, Аленой. А еще мне жаль было шинель и кубанки, оставленных в лесной землянке.
